Дым и зеркала - Гейман Нил - Страница 19

• Предыдущая
• 19/65
• Следующая

Тут он кивнул, где-то что-то связалось, до него дошло.

— Смысл понят, — сказал он. — Вы пишете роль для Шэрон Стоун, мы горы сворачиваем, чтобы ее достать. У меня есть кое-какие каналы, чтобы связаться с ее командой.

На том я ушел.

Ночь выдалась холодная, а в Лос-Анджелесе не полагается быть холодам, и в воздухе сильнее обычного пахло леденцами от кашля.

Где-то под Лос-Анджелесом жила одна моя давняя знакомая, и я решил ее найти. Отыскав ее номер, я взялся за дело и провисел на телефоне почти весь вечер. Мне давали номер, я по нему звонил, и все новые люди давали мне все новые номера, я звонил и по ним тоже.

Набрав очередную череду цифр, я наконец узнал ее голос.

— Ты знаешь, где я? — спросила она.

— Нет, — честно ответил я. — Мне просто дали этот номер.

— В больничной палате, — сказала она. — У матери. У нее кровоизлияние в мозг.

— Извини. С ней все в порядке?

— Нет.

— Извини.

Повисло неловкое молчание.

— Как у тебя дела? — спросила она.

— Довольно скверно.

Я рассказал все, что до сих пор со мной случилось. Сказал, как себя чувствую.

— Почему оно так выходит? — спросил я у нее.

— Потому что они напуганы.

— Почему напуганы? Чем напуганы?

— Потому что здесь твое имя и твоя репутация целиком и полностью зависят от последнего хита, к которому ты сумел примазаться.

— Не понял.

— Если ты что-то одобришь, то студия может этот фильм снять, и ей это обойдется в двадцать — тридцать миллионов долларов. А если потом фильм обернется провалом, твое имя будет раз и навсегда связано с этим провалом, и ты потеряешь статус. А если тянешь время или отказываешь, то нет и риска потерять статус.

— Правда?

— Вроде того.

— А откуда ты столько знаешь? Ты же музыкант, к киноиндустрии отношения не имеешь.

Она устало рассмеялась.

— Я тут живу. Все, кто тут живет, такое знает. Ты пытался расспрашивать людей про их сценарии?

— Нет.

— Попытайся как-нибудь. Спроси кого угодно. Парня на бензоколонке. Все равно кого. У каждого есть сценарий. — Тут кто-то ей что-то сказал, она ответила, а потом бросила мне: — Послушай, мне надо бежать. — И положила трубку.

Если в коттедже вообще полагался обогреватель, то я его не нашел и до костей промерз в моем маленьком номере, так похожем на тот, в котором умер Белуши, с такой же бездарной гравюрой на стене, с такой же стылой сыростью в воздухе. Я налил себе горячую ванну, чтобы согреться, но когда выбрался, мне стало еще холоднее, чем раньше.

Белые рыбины скользили взад-вперед в воде, шныряли и шмыгали между листьев кувшинок. У одной на спине была алая отметила, которую с некоторой натяжкой можно было счесть отпечатком великолепных губ: чудесный стигмат полузабытой богини. В прудике отражалось серое небо раннего утра.

Я уныло смотрел на отражение.

— У вас все в порядке? — Я повернулся. Рядом со мной стоял Благочестивый Дундас. — Рановато поднялись.

— Плохо спал. Слишком холодно.

— Надо было позвонить портье. Вам принесли бы обогреватель и дополнительные одеяла.

— В голову не пришло.

Дыхание у него было тяжелым, с присвистом.

— Вы в порядке?

— Нет, разрази меня гром. Я старый. Доживете до моих лет, сами будете не в порядке. Но я еще буду тут, вас уже не будет. Как продвигается работа?

— Не знаю. Я перестал работать над синопсисом и застрял со «Сном художника», рассказом про викторианского иллюзиониста. Действие должно происходить на морском курорте в Англии, под дождем. Фокусник показывает на сцене иллюзию и этим как-то изменяет публику. Его магия касается их сердец.

Он медленно кивнул.

— «Сон художника»… — повторил он. — М-да. Вы видите себя художником или иллюзионистом?

— Не знаю, — ответил я. — Кажется, ни тем и ни другим.

Я уже повернулся уходить, но тут мне в голову пришло кое-что.

— У вас случаем нет в столе сценария, который вы сами написали, мистер Дундас? — спросил я.

Он покачал головой.

— Вы не написали ни одного сценария?

— Только не я.

— Честное слово?

Он улыбнулся:

— Честное слово.

Я вернулся к себе в номер. Перелистнул большим пальцем страницы моего английского издания «Сынов человеческих» в твердом переплете, спрашивая себя, как вообще опубликовали нечто, столь неумело написанное, и зачем Голливуд приобрел на него права, если, купив, они не хотят его ставить.

Я попытался сесть за «Сон художника» — с плачевным результатом. Персонажи застыли. Они, казалось, были неспособны дышать, двигаться или говорить.

В туалете я выпустил в чашу ярко-желтую струю. По серебру зеркала пробежал таракан.

Вернувшись в гостиную, я открыл новый файл и написал:

Не знаю, хорошее получилось стихотворение или плохое, но это не имело значения. Я написал нечто новое и свежее, чего раньше даже не пытался делать, и ощущение было чудесным.

Я заказал завтрак в номер и потребовал обогреватель и пару дополнительных одеял.

На следующий день я написал шестистраничный синопсис к фильму под названием «Когда я был Хулиганом». Джека Хулигана, убийцу-маньяка с огромным вырезанным на лбу крестом, казнили на электрическом стуле, но он вернулся в интерактивной игре и завладел волей четырех молодых людей. Пятый молодой человек победил Хулигана: сжег электрический стул, на котором казнили преступника, а после выставили (такой я нашел ход) в музее восковых фигур, где в дневную смену работала подружка пятого молодого человека. По ночам она исполняла экзотические танцы.

Синопсис отправился со стойки портье на студию, а я — в кровать.

Засыпая, я молился, чтобы студия официально отказалась от проекта, и я мог бы уехать домой.

Мне приснился театр иллюзиониста, и в нем бородач в бейсболке внес на сцену киноэкран и, топая, ушел за кулисы. Серебряный экран висел в воздухе сам по себе.

Потом на нем вдруг пошел мигающий немой фильм: появилась женщина и стала смотреть прямо на меня. Это была Джун Линкольн, которая ступила за край мигающего экрана и, сделав несколько шагов, присела на мою кровать.

— Вы намерены посоветовать мне не сдаваться? — спросил я.

В общем и целом я знал, что это сон. Я смутно помнил, что понимаю, почему эта женщина звезда, помнил, как сожалел, что ни одного фильма с ней не сохранилось. В моем сне она была действительно прекрасна, несмотря на багровую полосу вокруг шеи.

— Зачем, скажи на милость, мне это делать? — спросила она. В моем сне от нее пахло джином и старым целлулоидом, хотя я не припоминал, чтобы хоть когда-то ощущал во сне запахи. Ее губы раздвинулись в ослепительной черно-белой улыбке. — Я ведь вырвалась, правда? — Встав, она прошлась по номеру. — Не могу поверить, что этот отель еще стоит, — сказала она. — Я когда-то тут трахалась.

• Предыдущая
• 19/65
• Следующая