Песня орла - Роджерс Мэрилайл - Страница 36
- Предыдущая
- 36/69
- Следующая
Испытывая чувство неловкости, сэр Байзел все же послал кого-то из своих подручных выполнять приказ графа, и весь замок пришел в движение. Алан, сгорающий со стыда, все это время стоял, затесавшись в последние ряды собравшейся толпы и не обращая внимания ни на раздававшийся кругом шепот, ни на стоявших у него по бокам Марка и Озрика.
– Если оправдание Эдольфа искренне, – продолжал тем временем граф, ожидая, пока его воля будет исполнена, – то Мэг, отвлекавшая часового от его обязанностей, виновата не меньше, чем он. Порочная девка увела его с поста, тем самым оставив Рэдвелл незащищенным на всю ночь, – и это простить невозможно.
Потрясенная такой жестокостью, Мэг без слов рухнула рядом с коленопреклоненным Эдольфом и приготовилась к самому худшему.
Тот посмотрел на нее с ненавистью.
– Это все ты, ты, блядь! Зато теперь и попляшешь за свои делишки!
Услышав столь дикое обвинение, Мэг неожиданно рванулась прямо к графу и взглянула ему в лицо с такой ненавистью, какая дается только невиновным:
– Я ни в чем не виновата!
– Но наш друг… – слова Годфри источали злобу и яд, – клянется, что ты прошлой ночью заманила его на свидание в каморку для хранения оружия, а затем, по его же словам, замкнула там на засов.
– На свидание? Его?! – Мэг, содрогнувшись от отвращения, быстро отодвинулась от обвиняемого. – Да я скорее соглашусь вытерпеть все наказания, чем улечься с ним в постель! Нет, господин, в таком я и подавно не виновата! Прошлой ночью у меня были игры позабавней. – Глаза Мэг сладко прищурились, и она с ног до головы окинула взглядом боязливо ежащегося сэра Байзела. – С дружком, что не теряет ни времени, ни сил на то, чтобы накачаться элем, а тратит их на кое-что послаще.
Алан стоял ни жив ни мертв, полыхая пламенем стыда за свою неумную шутку, и наконец не выдержал. Растолкав взрослых, он порывисто бросился к отцу.
– Сэр, заклинаю тебя честью, которая, как ты учил, для дворянина дороже всего, позволить мне признаться, что повинен во вчерашнем происшествии я!
Упоминание о чести в устах маленького сына несколько смутило графа, и злоба на его лице сменилась удивлением.
– Но каким же образом, мой мальчик? – Серые глаза блеснули глубоко спрятанной нежностью, перемешанной со страхом, и внимательно наблюдавший за графом Озрик с радостью понял, что Годфри безумно боится разоблачения утренних событий своим же собственным сыном – с одной стороны, и, с другой, – что пришло время посвятить и мальчишку в давно лелеемые им с Марком планы мести. Губы сакса скривились в холодной усмешке, и он весь превратился в слух.
– Это я заманил Эдольфа в каморку. – И в подтверждение сказанного Алан повторил все вчерашнее представление.
По зале прокатился ропот облегчения, а изображаемая так ловко девица и вовсе зашлась в грубом гоготе. Молчали лишь сам Эдольф, в глазах которого запылала черная ненависть, и граф Годфри. За веселым спектаклем, разыгрываемым сыном, он почувствовал нечто опасное и жуткое.
– Мэг твоим признанием, Алан, от наказания освобождается. Но только она. Ибо вне зависимости, была ли это твоя шутка или ее распущенность, результат тот же: Эдольф покинул вверенный ему пост. – Взгляд графа скользнул по склоненной голове виновного. – Тебя, сын, и так перенесшего тяготы заложничества, я от наказания избавляю, но Эдольфу за такой проступок прощения нет.
Толпа замерла в ожидании приговора жертве, у которой от страха ходили ходуном руки и ноги.
– Ценой его станет для начала двухнедельное заточение в донжоне на хлебе и воде, а затем над твоей головой будет сломан меч, и ты навеки покинешь стены Рэдвелла.
По толпе пролетел вздох, подобный тому легкому ветерку, что мчится по морю в предвестии бури, ибо, несмотря на то, что граф сохранил Эдольфу жизнь, он выбрал наказание куда более страшное. Человек, обесчещенный и высланный из замка своего лорда, никогда не найдет уже приюта ни у кого – как в своей земле, так и на чужбине; таким образом, отныне у Эдольфа уже не будет возможности зарабатывать себе на жизнь честным трудом, и, оставаясь формально свободным, он станет беспомощней и ничтожней любого серва, который, по крайней мере, имеет место жительства и пользуется покровительством своего лорда. В самом лучшем случае он сможет добраться до какого-нибудь большого города, где затеряется в толпе оборванцев и пополнит собой славную армию нищих.
– Так это твоих рук дело, ты, грязный подонок! – В последний раз собрав силы, Эдольф полоснул Алана взглядом, ранившим сильнее любого кинжала. – Так, клянусь телом Христовым, я еще увижу, как ты расплатишься за это, и ценой подороже моей! – И, несмотря на связанные руки и ноги, закаменевшие от многочасового стояния на коленях, бывший стражник рванулся к мальчику.
Это движение вывело из шока охранявших несчастного тюремщиков, и, бросившись на него, они повалили Эдольфа на каменный пол.
Задыхаясь под тяжестью четырех мужчин и от запаха гниющего тростника, который не меняли со времени похищения Линет, Эдольф все продолжал изрыгать проклятия, льющиеся зловонным потоком, как гной из воспалившейся раны.
Глава 10
Линет угрюмо сидела на трехногой табуретке, придвинутой к огню, который Райс развел сразу же по возвращении домой. Человек, в чьем пристанище она снова оказалась непрошеной гостьей, молча шагал от закрытых ставнями окон до пылающего очага и обратно, а она лишь смотрела на него широко раскрытыми янтарными глазами. Спокойствие Райса и его вежливость убили в ней последние страхи, касающиеся того, как примет он ее возвращение в Кимер. Было ясно одно – его поведение будет совсем иным, чем грезилось ей в невинных и сумасбродных девичьих мечтах.
Скрыв все свои чувства под каменной маской, девушка тихо и покорно опустила глаза на грязное белое платье, покрывавшее колени и прячущее сцепленные дрожащие пальцы. Воспоминания нескольких минувших дней, в которые она прожила и прочувствовала больше, чем за всю жизнь, заставили девушку едва ли не заплакать горькими унизительными слезами, и, чтобы удержаться, она уставилась на чистые части платья, спасенные от грязи меховым плащом, мирно висевшим теперь на крюке у входа.
Битва, начавшаяся на рассвете, закончилась часом позже полудня, и потому войско смогло вернуться в Кимер лишь к вечеру. Дом за несколько дней отсутствия выстыл, и с того самого момента, как дверь за Линет и Райсом закрылась, последний упорно занимался лишь поддержанием огня или мрачным вышагиванием по холодному залу. Надо было говорить, но у принца не поворачивался язык, чтобы сказать девушке положенные сейчас слова. Наконец, отбросив все бесплодные размышления, он решился, но, вместо того чтобы заключить Линет в объятия, как ему хотелось, и таким образом без слов выразить ей свою благодарность за спасение, Райс произнес расчетливо и холодно слова, убивающие всякую надежду как у нее, так и у него самого: – Это невозможно.
"Началось", – подумала Линет, предчувствовавшая такой разговор еще тогда, когда Райс весьма скупо поблагодарил ее за спасение и настойчиво убеждал немедленно вернуться в Рэдвелл. Но разве о ней он заботился? Нет, в нем говорила лишь честная душа. Линет не могла не признаться себе в этом – не любовь к невзрачной коноплянке, которая никогда не может стать парой могучему золотому Орлу.
– Твое предупреждение об опасности, когда я так глупо раскис, что даже забыл о врагах, подарило мне самое ценное – жизнь. Это дар, за который я вечно буду тебе обязан… но большее… между нами – невозможно. – Райс готов был вырвать язык, чтобы не говорить таких жестоких слов этой солнечной птичке, заворожившей его душу и тело, маленькой девочке, которой, несмотря на его обширный опыт, единственной удалось разбудить в нем желание узнавать ее больше и больше – и не только физически. Ее чувства, ее мысли, ее сердце – все стало для него интересным и важным.
Лицо принца сделалось неподвижным и непроницаемым. Что его собственные желания, когда он ответствен за судьбу всех кимеров! Лишь благополучие и процветание его народа есть первая цель царствующего принца, и цепи эти нерушимы. Он сам боролся за них, он жертвовал людскими жизнями за свое право властвовать – и теперь никакое личное счастье не уведет его с этого пути.
- Предыдущая
- 36/69
- Следующая
