Пощады не будет никому - Воронин Андрей Николаевич - Страница 7
- Предыдущая
- 7/73
- Следующая
Наконец громко объявили, что «ИЛ-62» рейсом Магадан — Москва совершил посадку.
«Ну, ну, ну, — нервно потирал ладони Чекан. — Где же ты, Михара?»
Он смотрел на стеклянную дверь, из-за которой должен был появиться его кореш и учитель. В жизни Чекана существовали два человека, которым он был обязан всем, что имел. Одного из них уже не было в живых, Чекан сам похоронил Данилина, чуть-чуть опоздав на его зов, второй вот-вот должен был появиться из-за стеклянных дверей.
Наконец стали появляться пассажиры. Они столпились возле конвейера с лентой, по которой медленно плыли чемоданы и всевозможная кладь.
Михара вышел одним из последних. В правой руке он держал чемоданчик размером с портфель. Стальные уголки тускло поблескивали. С такими чемоданчиками уже давным-давно перестали ходить даже сантехники, а если их еще и можно было где-нибудь увидеть, так это в банях.
Пенсионеры, как правило, приносили в них смену белья, кусок мыла, мочалку и пару бутылок пива, привязывая к чемоданчику бечевкой отменный березовый или дубовый веник, изготовленный, как правило, собственноручно.
Вот с таким же чемоданчиком в правой руке и с шапкой в левой появился Михара. В сером пальто, с траченным молью котиковым воротником. Одной пуговицы на пальто недоставало. Ноги согревали теплые летные сапоги с опушкой, начищенные до блеска.
Когда Михара улыбнулся, сверкнули два золотых зуба в верхней челюсти. Он был выбрит, надушен дешевым одеколоном. Чекан бросился к нему так, как атакующий бросается на амбразуру дзота, зная, что впереди у него бессмертие. Мужчины обнялись.
— Дай-ка взгляну на тебя, — отодвигая Чекана на вытянутую руку, проговорил Михара, и его серые колючие глаза потеплели, на щеках заходили желваки. — Хорош, хорош, нечего сказать! В бизнесмены, кореш, подался, что ли?
— Да нет, Михара, что ты! Живу по понятиям, как ты учил.
— Хвалю, — спокойно сказал Михара. — Ну-ка, дай еще на тебя посмотрю, крутанись.
И Чекан, одного взгляда которого боялись матерые уголовники, как мальчишка, демонстрирующий новый ранец, дважды повернулся на каблуках, придерживая руками полы длинного дорогого пальто.
— Хорош, нечего сказать! А что круги под глазами?
Травкой балуешься или как?
— Да нет, Михара, всю ночь в карты играл.
— На ничего или на интерес?
— На интерес.
— И как? Хотя вижу, выиграл.
От Михары скрыть что-нибудь было невозможно. Несмотря на страшный прикид, казалось, что он отсутствовал всего день-два. Он ничему не удивлялся, ничто не казалось ему новым, и выглядел он почти так же, как девять лет назад на скамье подсудимых, — спокойным, уверенным в себе, непоколебимым в своих убеждениях.
Да и что ему могли сделать все этапы, тюрьмы и лагеря?
Ведь Михара уходил уже не первый раз, он уже был коронован и признан. Так что на шконках ему бояться было нечего, тюрьма для него была домом родным, где он знал каждый угол и каждый гвоздь.
— Ты один? — негромко спросил Михара.
— Как видишь, с машиной и водителем, как ты и просил.
— Это хорошо, видеть мне пока никого не хочется, а с тобой надо будет поговорить серьезно, потолковать как следует. Хотел с Резаным встретиться, но, видать, не судьба, взял его Бог к себе.
— Я не…
Чекан попытался что-то сказать, но Михара лишь похлопал его по плечу, дескать, я все уже знаю, мне доложили, хоть и был я очень далеко, но и там живут люди, и туда по дорогам дошли вести от тех, кто был на похоронах. Если мерить военной иерархией, то Михара был, конечно же, не меньше генерала, а Чекан всего лишь подполковником. Одежда на них сейчас была вопиюще разная. Можно было подумать, что богатый сын встретил отца из деревни.
Чекан попытался схватить маленький чемоданчик Михары, но тот отстранил его руку.
— Негоже, я сам понесу. Моя ноша мне не в тягость.
Каждый должен нести свой крест, сынок, — Михара погладил по плечу Чекана. — Так что ты уж извини меня, я сам понесу.
С чемоданчиком в руке он спокойно направился к выходу, даже не обращая внимания на то, где сейчас Чекан — сзади или сбоку. Он был сейчас самодостаточен, знал свою цену в этом мире, и ничто не могло поколебать его убеждений и уверенности в своих силах. Чекан, как младший, шел чуть сзади.
Борис подогнал машину ко входу, лишь только увидел Чекана, выходившего из терминала.
«Так вот он какой, Михара!» — Борис, опустив стекло, смотрел в решительное, тяжеловатое лицо Михары, который, задрав голову, взглянул на небо, на крупные хлопья снега, похожие на размоченный белый хлеб, брошенный рыбам в аквариум, и поежился. Глаза Михары казались еще более холодными, чем зимнее небо. Таких людей Борис побаивался. Этот убьет не моргнув глазом, убьет не руками, убьет словом. Скажет — и человека не станет, он исчезнет как дым, растворится в пространстве, словно его никогда и не существовало.
Борис выскочил, открыл заднюю дверь.
— Не суетись, сынок, — сказал Михара, отстраняя водителя и бережно ставя свой видавший виды чемоданчик на кожаную обивку сиденья.
Чемоданчик был грязный, и на коже сиденья остались пятна. Но это ничуть не смутило Михару.
— Что это у тебя там? Никак, слитки золота? — задал вопрос Чекан, хотя и понимал, что лучше ничего не спрашивать, а Михара, если сочтет нужным, сам все пояснит.
— Лучше, — сказал Михара, — там хлеб тюремный.
Хочешь, угощу?
Чекан даже не знал, что ответить. Сказать «нет» — обидится, сказать «да» — Михара может рассмеяться или скажет «успеешь еще попробовать». Он неопределенно пожал плечами, дескать, задурил старик.
«Ну да ладно, время все расставит на свои места, и ты, Михара, еще сможешь убедиться, что твоя наука пошла мне впрок, смогу и я быть тебе полезен».
Михара сел, расстегнул пальто, под которым открылся толстый, ручной вязки свитер с высоким, под горло воротником, раздвинул шарф.
— Эх, хорошо, мягко! Ну трогай, малыш, — Михара указательным пальцем, как стволом пистолета, ткнул в плечо Бориса, и тот, словно бы от этого получил сильный толчок, мгновенно сорвал автомобиль с места.
А Михара лишь усмехнулся, сверкнув золотыми зубами. Затем он взял чемоданчик.
— Дай-ка платочек.
Чекан выхватил из кармана дорогого пиджака чистый платок и подал Михаре. Тот придирчиво осмотрел квадратный кусок ткани, понюхал, вытер грязный чемодан и лишь после этого поставил его на колени. Затем опустил стекло в машине и выбросил платок на дорогу.
— Так говоришь, хлеба не хочешь? Сытно, наверное, живешь?
— Да не бедствую, — признался Чекан, — цинги не предвидится.
— Витаминов, значит, получаешь достаточно? — Михара посмотрел на Чекана, затем на водителя.
Чекан кивнул, дескать, это свой человек, надежный и проверенный.
«Свой так свой», — подумал Михара, ловко открыл замочки, простецкие, которые не требовали ни ключа и ни какого-либо усилия.
Поднял крышку. На крышке чемодана с внутренней стороны были наклеены вырезки из старых журналов и фотографии.
— Никого не узнаешь? — кивнув на фотографии, спросил Михара.
— Почему же, узнаю. Вот Резаный, вот ты молодой, а вот я пацан.
— Верно, — похвалил Михара, расстегнул ремешки, толстые, кожаные, старомодные, с металлическими пряжками, сунул руку под одежду и вытащил что-то завернутое в белую ткань. Закрыл чемодан, устроил его перед собой как столик и только после этого развернул белый сатиновый платок в мелкий горошек и крестики. В платке оказались буханка черного, как земля, хлеба и круглая, словно яблоко, луковица.
— Нож? — спросил Чекан.
— Зачем нож, за царским столом хлеб не режут, его ломают, — сказал. Михара, разламывая черную буханку надвое.
Вот здесь и произошло то, ради чего весь этот ритуал Затевался. Внутри буханки находилось что-то величиной с грецкий орех, завернутое в пергаментную бумагу. Михара бережно развернул ее.
— Глянь-ка сюда, — и на ладонь Чекана, гладкую и холеную, лег тяжелый камень, похожий на сгусток застывшего стекла.
- Предыдущая
- 7/73
- Следующая
