Игра без правил - Воронин Андрей Николаевич - Страница 47

• Предыдущая
• 47/75
• Следующая

Совсем маленькую дозу, чтобы хотя бы на время обмануть себя иллюзией тепла и света в этом чужом, холодном мире…

– Ну что, так и будем в гляделки играть? – поинтересовался Кудинов, стряхивая пепел с сигареты в открытое окошко кабины. Он, казалось, плавал за своей стеклянной перегородкой, как диковинная рыбина в аквариуме, а его голос доносился до Комбата словно бы издали и тоже странно плыл, раздваивался, дробился. – Если ты голубой, то я не по этой части. Эй, мужик, да что с тобой?

Рублев вздрогнул и сфокусировал взгляд, пытаясь вспомнить, где он и чего от него хочет незнакомый водитель автобуса. Каждая клеточка тела заходилась голодным криком, и Комбат знал, что этот голод не обманешь никакими слабыми растворами и символическими инъекциями. Его целенаправленно подсаживали на иглу, вводя лошадиные дозы героина, и любая попытка обмануть себя, подсунув пустышку воющему от ломок организму, была бы просто первым шагом к могиле. И то, что ломки теперь были скорее психологическими и почти не напоминали тот кошмар, который он пережил в тире у Подберезского, когда три дня просидел в одиночестве, прикованный наручниками к радиатору парового отопления, не имело ровным счетом никакого значения. Оступиться теперь было так же легко, как и прежде, и даже легче. Победив физическую зависимость, можно было легко уговорить себя, что один раз, одна-единственная доза, вовсе ничего не решит, не изменит…

– Извини, – сказал Борис Рублев Павлу Кудинову, – задумался. Давай выйдем, посидим на травке пару минут. Есть разговор.

Они присели на солнцепеке, но не на травку – земля была все еще слишком сырой для этого, – а на лежавший у дороги большой плоский камень. Камней здесь было множество. Немного дальше, напротив дома тетки Французова, у дороги лежал валун величиной с дом.

Как-то зимой, съезжая с горки на финских санях, Комбат едва не убился об это чудище. Уцелел он, просто спрыгнув в последний момент с санок, которые с лязгом врезались в камень и, отскочив, перевернулись. С тех пор он обходил финские сани стороной, хотя не раз наблюдал, гостя у Французова, как древние старушки, погрузив на прилаженное спереди к крутой дуге санок деревянное сиденьице авоську с пустыми бутылками, ухватившись за дугу руками и толкаясь одной ногой, лихо носились в магазин и обратно на этих штуковинах, напоминавших зимний вариант самоката.

Усмехнувшись воспоминанию, Рублев сорвал травинку и вставил ее в угол рта, сдавив зубами и ощутив на языке сладковатый сок.

– Ведь это ты – Паша Кудинов? – дружелюбно спросил он. Накрывшее его серое облако постепенно рассасывалось, и с каждой минутой ему все легче давалось это дружелюбие и все меньше хотелось отбить голову Кудинову, как горлышко бутылки, одним ударом кулака. – Я хочу, чтобы ты вместе со мной сходил в одно место.

– Сколько? – деловым тоном спросил Кудинов, даже не интересуясь тем, куда, собственно, его приглашают.

– Нисколько, – все с тем же натужным дружелюбием ответил Рублев. – Ты что, дурилка, думаешь, я тебя на дело взять хочу?

– А какого ж хрена тогда тебе от меня надо? – немного отодвигаясь, с опаской спросил Кудинов.

Он попытался встать, но рука Комбата, по-дружески опустившаяся ему на плечо, придавила его к поверхности камня, как тонна кирпича.

– В гости сходим, – сказал Борис Иванович. – Посидим, чайку попьем. Может, хозяйка сто грамм накапает, если вразумительно расскажешь, куда ты ее племянника сплавил.

– Да ты что, мужик, охренел? – пытаясь вырваться, воскликнул Кудинов. – Какой чай? Какой, на хер, племянник?! Я же говорю, я не по этой части! Пусти, козел, рога обломаю!

Он все продолжал дергаться и брыкаться, не в силах поверить, воспринять своим сознанием тот факт, что на свете есть люди, гораздо более сильные, чем он, Паша Кудинов, в минуты веселья любивший на потеху девкам подбрасывать и ловить двадцатичетырехкилограммовые гири и однажды севший в тюрьму на два года просто за то, что не стерпел по пьяному делу, когда на танцах в клубе ему оттоптали ногу, и один-единственный раз двинул обидчика кулаком, в результате чего тот очнулся в больнице.

Комбат, которому наконец надоело это копошение, сжал пальцами плечо Кудинова. Тот охнул и перестал дергаться, болезненно перекосившись и замерев в ожидании слепящего удара прямо по носу, по зубам…

– Рога, говоришь… – задумчиво протянул Комбат, чуть сильнее сжимая плечо. Кудинов снова охнул, но промолчал, боясь усугубить свое и без того незавидное положение. – Про рога мы с тобой поговорим потом, если будет время и желание, а пока расскажи-ка мне, будь добр, что это за история с больницей?

– Какая.., больница? – с трудом проскрипел Павел Кудинов, борясь с желанием заорать не столько от боли, которая была терпимой, сколько от страха перед этой железной силой, преодолевавшей его отчаянное сопротивление с такой легкостью, словно его и вовсе не было. Создавалось впечатление, что этот мужик может просто отщипнуть ему голову двумя пальцами, как головку одуванчика. Говорить, однако, было нельзя: Кутузов мог расправиться с ним не такими экзотическими, но вполне действенными методами. А то, что незнакомца интересует именно Кутузов, было ясно без дополнительных намеков. Говорить было нельзя, но и молчать, судя по всему, тоже не получалось – боль в плече усиливалась, и все шло к тому, что он вот-вот займет койку в хирургическом отделении под своим собственным именем, а не вместо Французова. – Да что ж ты делаешь, мудак? Пусти! – прошипел Павел и изо всех сил рванулся в сторону. Державшая его рука вдруг разжалась, и он боком упал в пыль с валуна.

– Ну, ты чего? Вставай, – сказал Рублев, как-то незаметно возникая рядом и протягивая руку.

Кудинов шарахнулся от этой руки, как от раскаленной кочерги, и по-крабьи отполз в сторонку на пятой точке. Комбат склонился над ним, сгреб в кулак рубашку и джинсовую куртку и рывком поставил водителя автобуса на ноги. Дружелюбие чудесным образом пропало из его голоса, когда он заговорил, приблизив свои глаза к выкатившимся от испуга глазам Кудинова:

– Вот что, красавец. Ты влип в нехорошую историю, и сам это отлично понимаешь. Сейчас ты мне все расскажешь про этого одноглазого и про все остальное – все, что знаешь, понял? Иначе мы с тобой поедем прокатиться на автобусе, и после этой прогулки тебя не найдут, а если найдут, то не целиком.

– Понты… – прохрипел Кудинов, из последних сил держа марку. – Люди кругом. Сядешь, дурак.

– Какие люди? Те, кто меня здесь видел в лицо, болтать не станут, особенно главврач. Ты знаешь, козел, что Французова твои приятели похитили? Знаешь или нет? Даже если не знаешь, все равно ты – соучастник. Ты думаешь, Айболит тебя покрывать станет? Я ведь даже не мент, а он мне тебя сдал со всеми потрохами. В конце концов этого твоего одноглазого я и без тебя найду, а сам не справлюсь – ментов попрошу помочь. Будешь говорить?

– Твою мать… – тяжело мотнул головой Кудинов. – Что говорить-то? О чем ты, не пойму. Врачи какие-то… Ты не из дурки, мужик?

– Так, – сказал Комбат. – Ты прав. Говорить с тобой, похоже, не о чем. Пошли б автобус, Он легко протащил упирающегося водителя через отделявшее их от автобуса пространство, распахнул водительскую дверцу и подтолкнул Кудинова в спину. Тот вдруг с лязгом выдрал из-под сиденья тяжелую монтировку и, круто развернувшись, стремительно бросился на Комбата. Толстый стальной прут со свистом рассек воздух и, увлекаемый собственным весом и инерцией, с глухим звоном ударился о дорогу. Кудинов поднял глаза и обомлел: его противник улыбался, стоя в расслабленной позе.

Он снова вскинул монтировку и ударил теперь по горизонтали. Тяжелая монтировка развернула его вокруг оси и с грохотом зацепила распахнутую дверцу автобуса. Кудинов выматерился, снова бросаясь в атаку. Ведь он защищал собственную жизнь, дрался не на живот, а на смерть, но ощущение у него при этом было такое, словно он валяет дурака, пытаясь напугать несущийся на него тепловоз сделанной из пальцев "козой". Кроме того, ему никак не удавалось хотя бы зацепить противника своим тяжелым, неуклюжим оружием, словно он сражался не с живым человеком, а с призраком. Этот странный танец продолжался несколько минут, но в конце концов Кудинов выдохся и остановился, тяжело дыша и опустив бесполезную монтировку.

• Предыдущая
• 47/75
• Следующая