Ночь с роскошной изменницей - Романова Галина Владимировна - Страница 41
- Предыдущая
- 41/57
- Следующая
До ее дома они добрались очень быстро – поймали на перекрестке у светофора такси. Поднялись на пятый этаж, ввалились в квартиру и едва не задохнулись от духоты. Макс тут же кинулся распахивать все имеющиеся в квартире окна, а она захлопотала с ужином.
Быстро приготовила спагетти, сварила соус, высыпав пряную муку из яркого пакетика в шипящую маслом сковородку. Залила сливками, настрогала туда сосисок пятачками вместо куриного филе. Потом все это дело разложила по тарелкам и позвала Макса.
– Не бог весть что, но… – попыталась она извиниться.
– Ладно тебе, Софи! – тот моментально нацелился хищными глазищами сразу на обе тарелки. – Я так голоден, что готов есть любую гадость.
Он все и съел один. Соня ограничилась кефиром. Не став дожидаться, пока Дворников заполнит наконец урчащий свой желудок, ушла в гостиную. Легла на диван, задрав ноги на спинку, и принялась канючить.
– Ты распыляешься сразу по всем направлениям, – ныла она, нисколько не заботясь, слышит он ее теперь или нет. – Сначала пытался найти человека, который, возможно, делал Тане документы. Теперь таскаешься с идеей обвинить во всех смертных грехах бедного Никиту. Нельзя же так, Макс!!! Нельзя!!!
Он просочился из коридора в гостиную рыжим сытым котом. Уселся на диван, нелюбезно спихнув ее ноги со спинки и проворчав при этом:
– Нечего мне тут в нос совать грязные пятки!
Потом слушал ее стенания минут пять, при этом хмыкал довольно, хитро мерцал кошачьими глазищами, хрустел длинными узловатыми пальцами. И молчал. Но вот когда она в очередной раз произнесла:
– Оставил бы ты в покое бедного Никиту! – Дворников неожиданно с радостью шлепнул ее по бедру и заорал:
– А знаешь, Никита твой и в самом деле бедный!
– Как это? – Соня потерла загоревшееся от его дурацкого шлепка бедро. – Как это бедный?
– Как церковная мышь, представляешь! – довольно захихикал Макс, сыто рыгнул и дурашливо запел, шлепая себя ладонями по коленкам: – Твой Никита беден, как церковная мышь! И связался с богатой лесбиянкой! И жениться на ней собрался из-за денег. А тут подворачивается вариант с Софи. И он не прочь перекинуться на нее, потому что чувства у глупой девочки еще живы! Но на пути стоят Сочельниковы, их следует убрать…
– Прекрати идиотничать! – закричала Соня, резко вставая. – Ты что несешь?! Ты что такое несешь, Дворников?! Сочинил идиотскую историю! Быстро подогнал ее под ту, что случилась на самом деле, и теперь… Нет!!! Я не позволю тебе этого сделать с Никитой! Не позволю!!! Это уже не эксперимент, Максим. Это уже не тест на выживаемость, это уже… Попахивает сумасшествием!
Дворников и в самом деле походил теперь на сумасшедшего. Волосы растрепаны, впрочем, как всегда. Глаза просто мистически фосфоресцировали под упархивающими под челку бровями. Пальцы метались по ногам, ощупывая то колени, то бедра, то пустые карманы истрепавшихся до ниток джинсов. Губы беззвучно шевелились, то ли шептал он что-то сам себе, то ли пытался таким вот беззвучным образом возразить ей.
– Таким вот точно образом пытались обвинить меня, знаешь! – произнесла она с горечью, вспомнив страшную ночь в карцере. – Просто потому, что я нашла ее тело. Просто потому, что была когда-то ее подругой. И просто потому, что… Что Анна Васильевна меня полюбила!
– Ладно, не кипятись, – пошел тут же на попятный Дворников. – Кстати, здорово у тебя тут. Ее старания?
Под «ней» он подразумевал Анну Васильевну Сочельникову. Ее деньги и заслуги перед обществом всегда вызывали у Макса живейший интерес. Странно, что она только сейчас об этом вспомнила. Он часто расспрашивал ее про Татьяну, про Анну Васильевну и чаще критиковал, а порой и завидовал. Именно так, бывало, Соня расценивала его гневные выпады в адрес семейства Сочельниковых.
А почему, собственно, ей не начать подозревать Дворникова в двойном убийстве?! Почему она должна сбрасывать со счетов его неуравновешенную психику, помноженную на чудовищное желание доказать что-то всему человечеству. Хотя бы истинную ценность некоторых индивидуумов перед обществом. Вдруг именно Максу пришла в голову бредовая идея убить сначала Татьяну, а потом и ее мать?! Вдруг именно ему захотелось вновь поставить Соню перед чудовищным выбором: признать ли себя виновной или попытаться найти этого самого виновного.
Кажется… Кажется, это уже приходило ей в голову…
– Эй, не вздумай меня подозревать, слышишь! – моментально догадался обо всем Дворников и погрозил ей внушительным кулаком. – Я никого не убивал. Не такое уж я чудовище. А вот что касается Никиты…
– Я не желаю об этом слышать! – взвизгнула Соня, метнувшись с дивана на середину комнаты. – Я желаю слышать факты! Доказательства!..
– Факты имеются, ты только их слышать не желаешь, – пробормотал Макс с заметной обидой. – А доказательства я обязательно добуду, вот увидишь. Дай только время. Можно фотки посмотрю?
Дворников выставил острый подбородок в сторону полок, где лежали альбомы с фотографиями.
– Смотри, – удрученно махнула рукой Соня и ушла из гостиной в ванную.
Она устала, она просто измотала свой организм, свои мысли в проведении параллелей, в анализах поступков и бездействия органов правопорядка. Липатов пропал и не звонит. Снимщиков тоже. Зато Макс изо всех сил стремится подобрать на роль убийцы кандидатуру поинтереснее. Интерес его при этом мог быть только один: сделать как можно больнее ей – Соне. Он не учел одного: она не желает больше идти у него на поводу бессловесно. Она станет бороться с его методами, станет возражать, как вот теперь. И…
И она снова просчиталась, потому что Максу опять удалось сразить ее наповал.
Когда Соня вышла из ванной, укутавшись в халат и обмотав голову полотенцем, Дворников вытанцовывал в ее гостиной что-то похожее на джигу. Без музыки, сам себе напевая, Макс попеременно выбрасывал вверх согнутые в коленях то правую, то левую ноги. Комично выгибал худосочный стан и еще улыбался.
Улыбался он отвратительно, потому что Соня знала цену этой его улыбке. Она знала, что за ней может последовать. И не ошиблась…
– Вот эту фотку внимательно рассматривала? Давно? – он распахнул последние страницы альбома и ткнул пальцем в одну из фотографий. – Здесь вы не втроем, как почти везде. Здесь он и она, дорогая. Взгляни-ка.
Ей можно было и не смотреть. Она помнила эту фотографию. Хорошо помнила тот день и помнила свое неприятное чувство, обозначить которое так и не решилась до сих пор.
Не оно ли не давало ей покоя, пока она сидела за столиком в «Дарене» и поджидала бестолкового Макса?..
Там, на этой фотографии, должна была быть зима. Они ушли втроем на лыжах в ближайший лес. Изначально собирались пойти вдвоем с Никитой, но в последний момент позвонила Татьяна и, плаксиво куксясь, пожаловалась на одиночество. Никита был не против взять и ее. Соня даже обрадовалась, поскольку редко стала видеться с подругой. Обрадовалась поначалу, а потом…
А потом, с мягким шелестом протыкая лыжной палкой слежавшийся снег, вдруг поймала себя на мысли, что она здесь лишняя. Никита с Татьяной все время о чем-то говорили, говорили. Смеялись чему-то, а стоило ей подкатиться к ним по отполированной лыжне, как замолкали тут же и смотрели на нее с веселым ожиданием.
Это было неприятно, но это было только началом. Все самое главное и неприятное поджидало ее возле костра. Костер вызвался разжечь Никита, все понемногу после разгоряченной гонки по лесу начали остывать. Соня тут же сбросила лыжи и, ныряя по колено в снег, принялась искать сухие ветки.
Они ни черта не находились, эти ветки. Снег плотно упаковал весь валежник, и сколько она ни тянула за черные хвосты, угадывающиеся под сугробами, ничего, кроме мелкого хвороста, вытянуть не удалось. Она измоталась и продрогла. Снег забился в лыжные ботинки, неприятно холодя щиколотки. И эти двое, как на грех, куда-то запропастились, совершенно не поспешая ей на помощь.
Соня, помнится, тогда бросила хилый пучок сухих черных веточек возле костра. Тот завалили еловыми лапами, и он чадил нещадно тяжелым сизым дымом. Она оглянулась по сторонам и громко позвала по имени сначала Никиту, потом Татьяну. В ответ лишь вялый треск занимающихся огнем еловых лап и шум ветра, теребящего с противным хрустом голые ветки деревьев. Ей вдруг сделалось неуютно и страшно одной среди чужого холодного леса возле костра, который все никак не хотел разгораться, а лишь разъедал глаза до противных слез своим дымом.
- Предыдущая
- 41/57
- Следующая
