Игры в личную жизнь - Романова Галина Владимировна - Страница 52
- Предыдущая
- 52/62
- Следующая
И вывод третий – самый ужасный, от которого сводило зубы и делалось так тошно, что хотелось умереть: он все-таки замешан в этом деле, и если следит сейчас за нами, то лишь для того, чтобы завершить свою тайную и опасную игру...
Улица резко вильнула в сторону, затем плавно полезла в гору. Старые каштаны, заселившие обочины много лет назад, обжились здесь так по-хозяйски, что широкопалые листья мягко шуршали по крыше машины и порой из-за них было плохо видно дорогу.
– Нагорная... – тихо молвил Лукашин и начал сползать по сиденью в мою сторону. – Помнишь, Сашка, как ты тут бегала с косичками до самой поясницы? Такая пигалица на тонюсеньких ножках и с толстыми пушистыми косицами, за которые мне всегда хотелось тебя подергать...
Мне очень хотелось ему возразить и сказать, что в городе мы с ним ни разу не встретились. Что наше знакомство ограничивалось лишь окрестностями села Голощихина. И что по этой улице я никак не могла бегать одна. Тетя никогда не отпускала меня так далеко от дома. Но я не стала. Хочется человеку ностальгического вечера, пусть будет так. Ведь на сегодняшний момент он единственный, с кем я могу почувствовать себя в относительной безопасности. Не спорить же с ним из-за таких пустяков, как полустершиеся из памяти воспоминания...
Водитель между тем сбавил скорость, почти до упора выкрутив руль влево. И машина, продравшись сквозь заросли бузины, медленно вползла в узкую кованую калитку. Стоило нам въехать, как калитка захлопнулась с диким грохотом. Даже сквозь ровный гул мотора и толщу автомобильного стекла мне был слышен этот неправдоподобно громкий лязгающий грохот. Узкая дорожка, нет, скорее широкая, заросшая муравой тропа, по которой мы ехали, приближала нас к двухэтажному бревенчатому дому. Тот выступал из зарослей американского клена огромной мрачной громадиной. Ни одно окно не светилось, а время уже клонилось к позднему вечеру. Хотя что это я? Какой свет, если хозяин дома сидит рядом со мной?..
– Приехали, Сашка-букашка, – произнес Лукашин, как мне показалось, с огромным облегчением. – Поживешь пока здесь.
– Пока? Как это?
Я с тайным опасением оглядывала все вокруг, и увиденное, если честно, меня не порадовало. Кругом сплошные заросли, заросли, заросли... Рябина, тополь вперемешку с американским кленом. Нагромождение каких-то колючих даже на вид кустарников. Буйство крапивы с северной стороны дома. Ни тебе асфальтированных дорожек, ни клумб, да какие там дорожки, если тропинки казались давно нехожеными.
Дом был заброшенным... Поняв это минут через пять после того, как мы с Васькой вышли из машины, я заволновалась. Зачем он привез меня сюда? Что я забыла в этом богом покинутом районе на Нагорной улице, которую не позволялось посещать в моем далеком детстве ни одной добропорядочной девочке? Если он считает, что в центре города в респектабельном ресторане мне опасно находиться, то кто защитит меня здесь?
– Ты будешь под охраной, – прочел мои мысли Лукашин и, мягко взяв под руку, повел к крыльцу, на которое и ступать-то было страшно. – Здесь тебя никто не будет искать. А в городе... Ты сама знаешь...
– О чем? – Я сконцентрировалась на том, чтобы суметь перемахнуть через вторую провалившуюся ступеньку и ступить сразу на четвертую, поскольку третья выглядела чуть лучше второй. Когда у меня все это получилось, я повторила: – О чем я знаю?
– Гошку убили в центре города, в многоквартирном доме, и никто ничего не слышал и не видел. А здесь...
– А здесь если меня убьют, услышат? – попыталась было я пошутить и от того, в какую гулкую пустоту ушли мои слова, аж передернулась. – Что происходит, Лукашин? Может быть, ты мне объяснишь? Зачем ты привез меня сюда? Чей это дом?
– Мой... Я здесь живу... – туманно пояснил мне мой друг детства, совсем не подозревая, что на предмет его жилищной устроенности меня заблаговременно просветил полковник.
Хотя как знать, кто из них врет, а кто говорит правду?..
И я пошла за Лукашиным в гулкую, пахнувшую мышами и плесенью пустоту дома. Нырнула в темные сенцы, как в омут головой. Потом сделала три неверных шага. Остановилась, вслушиваясь в опасную темноту и в стук собственного, словно взбесившегося, сердца. Потом тихо позвала:
– Лукашин, ты где?
Больше всего я боялась сейчас услышать в ответ тишину. Я едва не завизжала в повисшую трехсекундную паузу, последовавшую за моим вопросом. А когда он весело хохотнул мне в самое ухо: «Здесь я, девочка, ну чего ты...», я чуть не разревелась от радости.
Нашарив в темноте его руку, я провела по мягкой ткани рукава ладонью. Зацепилась за воротник его пиджака, притянула к себе и, облегченно всхлипнув, тесно прижалась к нему.
Мне плевать было, как он это расценит. Плевать было на то, что Лукашин тут же воспользовался ситуацией и облапил меня всю, притиснул к себе, замурлыкал что-то на ухо. Я даже не думала в тот момент, что последует за этой импровизированной прелюдией. Он был рядом... Он был живой и надежный, как скала... И это было важно для меня сейчас...
– Сашка-букашка, девочка, – жарко зашептал мне на ухо Лукашин, аккуратно устраивая свои огромные лапищи пониже моей поясницы и прижимая меня к себе все теснее и теснее. – Я ведь люблю тебя всю свою жизнь! Неужели это ты, девочка...
Он что-то говорил еще, долго и путано, что – я не слышала.
Как не слышала полковника сегодняшним днем в душном, заросшем бурьяном проулке, который пролегал между гаражными стенами, так не слышала и Лукашина. Только сейчас на меня напала глухота совсем другого рода. Сейчас это не был страх перед нежеланием что-то менять в своей жизни. Сейчас это был мучительный процесс раздумий, который был разбужен все тем же страхом перед неизвестностью, в роли которой выступала жуткая чернота заброшенного дома.
Никогда прежде мой мозг не работал с такой продуктивностью. Он отшелушивал ненужное и суммировал то, что вдруг стало важным для меня. Масса разрозненной информации, казавшаяся мне прежде подозрительной и не очень, мгновенно систематизировалась, и всему вдруг разом нашлось объяснение. Недоставало всего какой-то пары звеньев, чтобы окончательно удостовериться в виновности одних и полной непричастности других. Где бы их только взять, эти звенья...
– Васька, ты меня сейчас совсем задушишь, – сдавленно прошептала я, переступив с ноги на ногу. – К тому же, мне кажется, в твоих старых половицах у меня застрял каблук, и стоять мне совсем неудобно. И чем это пахнет? У тебя что здесь – ферма по разведению мышей?
Он выдохнул так шумно и так разочарованно, что мне отчасти сделалось даже жаль его. Но останавливаться я не собиралась.
– Кошмар какой-то, – я со свистом втянула в себя воздух. – Не-ет, Васька, это не мыши... Это что-то еще.
– Клопы, ёлки! Нет, Сашка-букашка, ты все опять испортила. Вот стоит тебе только открыть рот, как ты все портишь! – Он сердито выругался давно забытым: «Блин, на фиг», потом достаточно ощутимо шлепнул меня по тому месту, которого только что настойчиво и нежно касался, и пробурчал недовольно, нашаривая выключатель на стене и включая свет: – Пошли, что ли, в дом...
То, что именовалось им как домом, мне не понравилось. В окна первого этажа были вставлены рамы, которые не имели ни ручек, ни шпингалетов. То есть они совершенно не имели створок и не открывались. На первом этаже была всего одна огромная, почти пустая комната, именуемая столовой. Небольшая, но на удивление опрятная кухня. И чулан, на дверь которого был навешен пудовый замок. Отчего-то этот замок мне мгновенно не понравился. Зачем навешивать на дверь чулана замок, если сам дом не запирался? Я точно помнила, что Лукашин толкнул входную дверь, не совершив прежде никаких манипуляций с ключами. Странно? Более чем...
Второй этаж был более благоустроенным и включал в себя две спальни с душевыми. Комнату для гостей с паркетным полом, что показалось мне удивительным, если учесть, что в остальных комнатах полы были дощатыми и не застелены коврами. Ковер имелся лишь в одной спальне.
- Предыдущая
- 52/62
- Следующая
