Разрушенная для дракона - Юраш Кристина - Страница 1

– Жирная свинья! Ты сколько успела сожрать, пока я отвернулся?! Ты себя в зеркале видела?! Вся жиром заплыла! А потом удивляешься, почему у меня на тебя член не стоит! Клади руку на стол. Клади-клади… Клади-и-и… Не бойся!

Магия прижала мою дрожащую от ожидания наказания руку к столу.

Плоть мгновенно стала чужой. Я ощутила, как пальцы прирастают к дубовой столешнице, как кровь в них замирает, как мышцы предают меня, отказываясь даже дрожать.

Это тело больше не моё. Оно – его позор. Его разочарование. Его неудавшийся портрет его первой жены, Вайлиры.

Я закрыла глаза и прошептала про себя, зная, что сейчас последует, и содрогаясь от ужаса: «Это не моя рука. Это не моя боль. Это не я».

Пустая мантра. Но в ней – последняя ниточка, за которую цепляется разум, чтобы не распасться.

Острый каблук моей туфли со стальной набойкой попал не по столешнице, а с размаху по моему пальцу.

– А-а-а! – закричала я, закрывая себе рот рукой.

Ослепительная вспышка тошнотворной боли разорвала мое сознание. Перед глазами все потемнело.

Рука оставалась прижатой к столу, как жертва, уже подготовленная к жертвоприношению.

– Мало! – с раздражением произнес муж, продолжая бить по столу и моей руке каблуком туфельки.

Белый атлас, серебряная стальная набойка, изящный изгиб – всё, что осталось от женщины, умершей с талией в шестьдесят четыре сантиметра и дыханием, похожим на шелест крыльев.

– Ай! – взвыла я, когда каблук раздробил мой палец.

Перед глазами всё потемнело, как будто душа попыталась сбежать, но боль удержала её за волосы в дрожащем и стонущем от боли теле.

– Не надо, – умоляющим голосом прошептала я, чувствуя, как от ужаса и боли у меня заплетается язык. – Хватит… Пожалуйста… Я всё поняла… Я больше не буду так…

Я осела на ковёр, зажимая рукой рот и давясь криками, рыданиями, понимая, что магия держит мою дрожащую руку на столе, как жертву перед палачом.

– Нет, Талисса. Ты ничего не поняла. В прошлый раз ты говорила то же самое, и что я вижу сегодня? – послышался разочарованный голос мужа и удары по столу.

А!

Вспышки боли разрезали сознание.

– Твоя талия должна быть шестьдесят четыре сантиметра! А у тебя – шестьдесят девять!

Он говорил это так, словно это катастрофа.

Я давилась криком, прикрывая рот, беззвучно рыдала, заикалась от боли в дрожащую ладонь.

Пытка закончилась.

Он устал.

Магия отпустила меня, отдавая мне мою раздробленную руку.

Я стащила руку со стола, как кусок мяса с разделочной доски. Она и напоминала кусок мяса.

Пальцы были раздроблены. Теперь они ещё распухали от боли. Кожа – в синяках и царапинах. Кровь стекала по запястью, капала на ковёр – тёмная, почти чёрная в свете ламп.

– А теперь вытирай кровь! Обувайся и надевай перчатку! Гости ждут! Мы не должны надолго бросать гостей. Это неприлично.

Муж бросил на пол платок и туфельку.

Меня трясло. Я пыталась встать, но ноги не держали. Здоровой рукой я осторожно промокнула кровь, боясь даже дышать на раны. Каждое прикосновение платка – как заново сломанная кость.

Я сглатывала, морщилась от боли, осторожно пытаясь промокнуть кровь дрожащей рукой. Мне даже притрагиваться было больно. Я дрожала и судорожно хватала воздух ртом, жмурилась, невольно дёргая плечами, когда касалась платком искалеченной руки.

– Ты вся от жира заплыла! А я-то думаю, почему сегодня горничная говорила, что платье на тебе едва застегнулось! – давясь от ярости произнёс муж, расхаживая по кабинету. – Горничная тебя сегодня измеряла! Шестьдесят девять! Давай, жри! Жри ещё! Нажирайся! Давай, чтобы семьдесят было!

Я смогла встать на дрожащие ноги и сунуть ногу в туфлю. Которая была мне мала на один размер. Это даже не моя туфелька. Это её… И мне приходилось подгибать пальцы, чтобы поместиться в неё.

Я постоянно натирала ногу, едва заметно прихрамывала, но уже научилась не подавать виду.

Опираясь на стол здоровой рукой, я повернулась в сторону мужа.

– Ты готова? – резко бросил он. – Гости ждут! Улыбайся, любовь моя. Спина ровно, улыбка на лице! От тебя большего не требуется!

– Минутку, – простонала я, пытаясь отойти от боли.

– Минутку ей! – передразнил муж, скрестив руки на груди. – Я тебя что ли жрать заставлял? Сама виновата. Нечего ныть!

Он с обожанием смотрел на портрет красавицы в белоснежном платье среди нежных цветов. Ее хрупкая, болезненная красота напоминала красоту феи.

– Вот это – женщина, – прошептал Сирил Уитмор, благоговейно касаясь рамы. Голос его стал мягким, почти молитвенным. – Она была совершенством.

А потом повернулся ко мне – и в его глазах уже не было человека. Только разочарование.

– А ты – жирная тварь.

Я с ненавистью смотрела на портрет его первой покойной жены Вайлиры с равнодушно-отрешенным взглядом сказочной феи. Здоровье ее было неважным. Именно поэтому она прожила всего год в законном браке. А потом за ней навсегда закрылась дверь фамильного склепа.

Я уже не кричала. Крик – это протест. А я давно перестала верить, что протест имеет смысл. Мой крик умер где-то между первым «ты толстеешь» и сотым «посмотри на неё».

Вайлира…

Она смотрит с портрета, как ангел, который двадцать шестого октября семь лет назад забыл, что такое голод. Её талия навсегда осталась шестьдесят четыре сантиметра. Её кости – изящнее фарфора. Но она мертва. А я… Я дышу. Я ем. И это – мое самое страшное преступление.

– Ты сегодня уже завтракала! С тебя хватит! – выплюнул муж.

Я вспомнила дольку огурца и вареный капустный листик с крошечным кусочком мяса, который поместился бы на чайную ложку. Вечный голод мучил меня, а я не могла думать ни о чем, кроме еды. «Нет, мэм! Хозяин запретил вас кормить! Простите, мэм, но я не хочу лишиться работы! У меня семья! Дети!» – слышала я вздох кухарки.

– Ты ведь больше так не будешь? – послышался голос Сирила. Он подошел ко мне.

Я смотрела на свое отражение в зеркале и видела призрака в платье Вайлиры.

Причёска – её. Бледность – её. Даже угол изгиба губ – подстроен под её портрет. Но глаза… Глаза – мои. И в них – не покорность.

Там пламя. Тихое. Глубокое. Невидимое для него.

Потому что он смотрит только на поверхность.

А под ней я коплю.

Каждую каплю боли.

Каждое «посмотри на неё».

Каждый голодный день.

Каждую ночь, когда он шепчет её имя в подушку, как молитву.

– Пообещай, – произнес Сирил, глядя мне в глаза и гладя меня по голове. – Что это больше не повторится. Не расстраивай меня, Талли. Ты же знаешь, как я расстраиваюсь, когда ты поправляешься! Ты должна быть идеальной. Понимаешь?

Я смотрела на него, стиснув зубы. Каждый день меня стирали, чтобы нарисовать новую Вайлиру.

– И как только ты станешь идеальной, у нас все будет хорошо. Ты не представляешь, как мы будем счастливы, – улыбнулся Сирил, целуя меня в лоб.

Отпечаток его губ, оставшийся у меня на лбу, напоминал ожог.

– Вот увидишь… Обещаешь, что больше так не станешь делать? – произнес он спокойным и заботливым голосом, расправляя мое платье.

– Обещаю, – едва слышно выдохнула я, глядя на свое платье. Точно такое же, как на портрете Вайлиры.

А вместе с этим выдохом из меня вырвались усталость, боль и отчаяние.

Будь я в нашем мире – я бы ушла. Вызвала полицию. Сбежала бы, в конце концов. Но здесь… Здесь идти некуда. И на работу меня не возьмут. Но я не там, где меня защищает закон. Здесь закону плевать на меня. Мой муж и есть мой закон.

Я – не Таллиса. Я всего лишь чужая душа в теле его супруги. Душа из другого мира. Однажды я очнулась в теле незнакомой женщины, в роскошном платье, в совершенно незнакомой обстановке.

Последним воспоминанием того мира был паспортный стол, телефон в руках, серебристая иномарка, водитель Виталик. «Там дорогу ремонтируют. Мы поедем в объезд!» Он только что шутил, ругал дороги, рассказывал о том, что его дочь в этом году пошла в школу – дорого! А потом лес, проселочная дорога, поворот, заблокированные двери, вырванный из моих рук телефон, брошенный на задние сидение и рука, которая лезет мне под юбку.