Быть Богом: нерушимая радость. Оглядываясь назад: два автобиографических эссе - Хардинг Дуглас - Страница 5

Говоря кратко, непривязанность приходит ко Мне так же естественно, как привязанность – к человеку. Мир стекает, как вода, с Моей спины, а человек промок насквозь.

Человек может иногда немного удивлять, но в нём точно нет ничего невероятного. Ему почти не грозит опасность закричать от испуга, утратив вдруг всё человеческое, от ошеломительного зрелища человека. Я, с другой стороны, никогда не могу даже начать привыкать к Себе: я в потрясении, восторге и обожании от Своей абсолютной таинственности. Я последний, кто мог бы принимать Себя как должное.

Нет ничего плохого в этом колоссальном расхождении между человеком и божественным: как и всё остальное, это также в порядке вещей. Что самое удивительное в этом крошечном и коротком фрагменте по имени Дуглас Хардинг? Обусловленному всегда не хватает фактора неожиданности, вы предвидите его, вы можете его объяснить, и вы можете даже показать, почему оно такое, какое есть. Человек – просто винтик в этой машине вселенной, о котором известно всё больше, и всё меньше остаётся таинственного. И если винтик однажды потеряется, его можно будет воссоздать, изучив соседние винтики.

В отличие от Меня, человек не представляет собой ничего особенного, он не чудесен и не изумителен. Сама его природа – быть обычным, а Моя – необычным. Как могу Я, который ясно видит Себя как необусловленный Источник и Сумму всех обусловленных вещей, как Самопорождающего, Самоподдерживающего, Единственного, не находить Себя абсолютно изумительным? Есть лишь одно Чудо, и это Я. Настоящее Чудо – прямо здесь, и даже самые зрелищные и загадочные события там – только его случайные побочные продукты.

Никакая радость не сравнится с божественным Изумлением, которое сводит все существования не столько к одному большому Знаку Вопроса, сколько к одному большому Восклицательному Знаку. Я – да, этот самый Я – единственный, кто есть: Дуглас Хардинг и все остальные – просто Моя фантазия, игрушки из Моих снов. У меня нет друзей, с которыми можно было бы поделиться Моим изумлением или которые могли бы поздравить Меня, нет аудитории, чтобы поаплодировать. Эти слова – монолог для Себя, Моё личное удовольствие. Есть только Я, и не единой пылинки, чтобы составить Мне компанию. Какое несравненное достижение, какой успех, какая смелость, какое великолепие! Я снова и снова без усилий извергаю бесчисленные миры, изобилующие богами, людьми и неописуемыми сокровищами, но всё это – ничто в сравнении со Мной.

Какая Шутка! Я смеюсь и кричу во всю Свою безголовость. Вот что значит быть Богом Всемогущим – этот рёв наслаждения, эта захватывающая дух невероятность, это трепещущее благоговение, это непостижимое неведение, которое есть высшее знание.

Боже Мой, как Я Это сделал?

Я вижу, не потому что у Меня есть глаза, нервы, мозг, а потому что их нет, они бы только заслонили Мне вид. Только эта совершенно пустая голова, избавленная от себя и раздутая до бесконечности может быть достаточно пустой и достаточно большой, чтобы содержать в себе всю вселенную. Это не теория, я так вижу, здесь и сейчас. Эти глаза так широко открыты, что слились в один Глаз, и этот один Глаз исчез вместе со всем, что было перед ним и за ним.

У человека совсем другая история. По-видимому, у него должно быть то самое, чего у Меня быть не должно – голова, – для того чтобы он что-то увидел. Чтобы смотреть на вселенную, ему требуется сферическая обсерватория размером с небольшой спутник, доверху напичканная хрупкой аппаратурой. И тогда, получается, есть два прямо противоположных способа видения одного и того же мира – божественный, который видит без глаз, и человеческий, который видит глазами?

Маловероятно. К тому же вторая история – человеческая – не имеет смысла. Как могут несколько кубических дюймов мозговой ткани найти место или как-то собрать и сжать вселенную, и по каким признакам можно судить, что они это делают? Правда в том, что каким бы развитым ни было оборудование органов чувств, головы «видят» мир не более чем его «видят» спутники, камеры или электронные глаза, они с ним только взаимодействуют, а это совсем другое.

Человек – маленькая частичка вселенной, и хотя он во всех направлениях связан с ней (и продолжается в ней), он всё же вне её. Благодаря крайне эффективной системе сигналов и других способов коммуникации, он всегда влияет на отдалённые объекты и подвергается их влиянию, но они остаются отдалёнными, остаются собой, и он остаётся собой. Они не присутствуют в нём, не представлены в нём. Он не видит их. Я верю в то, что вижу, и Я никогда не видел, чтобы человек видел. Верно, что Я вижу, как его лицо озаряется в ответ на предложенную пятифунтовую банкноту, но я наблюдаю, что лицо и банкнота не сливаются воедино, не меняются местами, не упраздняют друг друга. Как это отличается от Меня! Моё Лицо не озаряется, не реагирует на банкноту, оно и есть банкнота!

Если видимое не вымещает полностью видящего, то видения нет, только сигнализирование. Я замечаю, что сигнализирование идёт по всему миру, но видение есть только здесь. Я – единственный Видящий, и Я вижу, что Я есть Ничто. Бог здесь без глаз видит человека там, с глазами, но слепого.

Настоящая работа человека – строить себе вселенную из хаоса, собирать палки и солому из Природы и вить себе укрытие, место, в котором ему комфортно, которое он знает, дом, который становится для него всем миром, так что без него он не может быть собой.

Он даёт вещам имена, классифицирует их, сравнивает и противопоставляет, связывает их друг с другом и собой бесчисленными способами, пока каждый объект не становится маленьким узелком в обширной сети, твёрдо удерживаемым на месте и лишённым отличительных качеств. Только связь! У всего есть своя глубокая значимость, свои духовные и поэтические полутона, свой словарь, свои всемирные ассоциации, своя польза, своя ноша, рождённая в прошлом и несомая в будущее. Ничто не существует само по себе, но сделано из того и образует то, что не есть оно. Это палец, указующий на другие пальцы, указующие на… и т. д. Человеческий мир – это всегда Понедельник, когда все берут чужое бельё в стирку, и все выглядят несколько блёкло, потому что все хорошие вещи в стирке.

Мой мир – это Вторник, когда постиранное возвращается обратно, и все надевают свою лучшую яркую одежду, всё безупречно чистое и цветное, и совершенно бессмысленное. Их ценность их собственная, они такие, какие есть, у них нет ничего общего друг с другом, и, самое главное, ничего общего со Мной. Формы переходят в их собственную бесформенность, цвета сияют интенсивным внутренним огнём, музыка вдвойне волнующе мелодична, запахи превосходят сами себя, вкусы обретают новые оттенки и привкусы – всё потому, что они вырвались из человеческого мира (мира, который терпеливо завязывает себя в узлы), сбросили свою тяжкую ношу смысла и ушли в отпуск. И это часть праздничного духа – что Я не вижу никакой причины в них или за ними, никакой необходимости в их бытии или в их пребывании тем, чем они так восхитительно являются, никакого таящегося символизма, никаких практичных целей, чтобы к ним стремиться, никаких духовных уроков, чтобы их преподать, никакой морали, чтобы указать на неё, никаких принципов, чтобы их проиллюстрировать, никакого закона, которому следовать. Во Вторник Я вижу только то, что Я вижу. И этот вид, в отличие от скучного ландшафта Понедельника, совершенно зачаровывает. Со всей серьёзностью я заявляю, что ничто здесь не безобразно, не утомляет, не заурядно, не некстати. Любой узор из живых листьев на ветке или опавших листьев на тротуаре, облаков, коры ствола и фактуры древесины, гальки на пляже, пятен на стене, еды на тарелке, мусора и отходов – всё безупречно расположено, всё прелестно. Все человеческие артефакты красивы во Вторник.