Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 3

— Надеюсь, генерал, — процедил он, не глядя на меня, — этот… разговор не повлияет на наши договоренности.

Я перевел взгляд на герцога.

— Мой кузен в Версале слаб. Его окружают фанатики. Мои сторонники ждут сигнала. Франция ждет.

Бросив письмо на стол, он вышел. Он не обвинял меня напрямую, лишь взвешивал риски. Что, если я действительно пойду на сговор с Савойским? Что, если русский император и его инженер просто используют герцога, чтобы потом заключить сепаратный мир с Австрией? В нем зародилось сомнение.

Я остался один в опустевшем шатре. Хитер, австрийский лис. Он даже не пытается нас обмануть. Просто бросил на стол кость и теперь смотрит, как мы начнем за нее грызться. И ведь начали. Герцог уже косится. Молодец, Евгений. Пять баллов за психологию.

Поведение Петра не поддавалось никакой логике. Почему завтра? Зачем эта пауза? Чтобы дать нам перессориться? Чтобы посмотреть на нашу реакцию? Или чтобы дать мне время подумать, найти контригру. Он не отстранил меня, бросил мне эту проблему, как собаке кость, и ушел, ожидая, что я ее разгрызу. Очередная его чертова проверка на верность и смекалку.

Неужели он действительно поверил, что я могу вести сепаратные переговоры? Мысль казалась абсурдной, дикой после всего, что мы прошли. Хотя в этом мире интриг и предательств, возможно все. Я оказался в изоляции. Враг сидел в своем лагере, однако его ядовитое дыхание ощущалось уже здесь, в штабе.

Подойдя к выходу из шатра, я откинул полог. Лагерь жил своей жизнью, но в воздухе висела нервозность: солдаты чистили оружие с ожесточенной сосредоточенностью, а офицеры, сбиваясь в кучки, напряженно перешептывались, то и дело бросая взгляды в мою сторону. Новость уже разлетелась. И теперь каждый гадал, что будет дальше. Предаст генерал или нет? Пойдет на встречу или струсит?

Я пошел куда-то, а куда — сам не знал. Ноги сами понесли меня вверх по узкой тропе, прочь от лагерной суеты, на скалу Салев, где на головокружительной высоте мои гвардейцы оборудовали наблюдательный пост.

На скальном выступе меня встретил холодный ветер. Он трепал волосы, продувал насквозь мундир и выдувал из головы все лишнее. Внизу, как на ладони, раскинулась долина. Женева, с ее черепичными крышами и тонкими шпилями, походила на игрушечный городок. Огромное, свинцово-серое полотно озера уходило за горизонт, а на востоке виднелись наши земляные укрепления.

При моем появлении двое дозорных, сидевших у сложенной из камней стенки, вскочили. Знаком я велел им оставаться на местах. Усевшись на холодный камень чуть поодаль, спиной к ним, я достал подзорную трубу, но, даже не поднес ее к глазам, просто сжимал в руках, пытаясь привести мысли в порядок.

Что за спектакль разыгрался в штабе? Поведение Петра не лезло ни в какие ворота. Эта отстраненность, публичная пауза… Проверка? Или он действительно сомневается в моей верности? Мысль казалась абсурдной, правда отмахнуться от нее не получалось. В памяти одна за другой всплывали картины: первая встреча, когда я показывал этому варварскому царю чертежи невиданной пушки; первые плавки в Игнатовском, где мы, черные от сажи, смотрели, как рождается новая русская сталь; рискованный рейд на Стокгольм, когда он поставил на кон свою репутацию, поверив в мою авантюру.

Я всегда был для него инструментом — сложным, капризным, иногда непонятным, зато эффективным. Его личным «чудо-оружием». Он ценил меня, да. Но так ценят хороший топор или верного пса. А что делают с инструментом, который становится слишком сложным? Который начинает действовать сам?

Взгляд упал на город внизу. Моя крепость. Мои редуты, построенные по моим расчетам. В мастерских мои инженеры собирают мои машины. В казармах марширует армия, вооруженная по моим стандартам. Анна управляет финансовыми потоками, которые создал я. Я выстроил здесь государство в государстве. Автономное, эффективное и подчиняющееся мне. Формально, конечно — Петру, но по факту, мне легко можно перехватить управление.

Я выругался. Размышляю так, будто Петр объявил меня предателем и я готовлю бунт.

История моего мира, да и этого тоже, пестрела примерами, когда любимцы королей заканчивали жизнь на плахе или с ножом в спине, как только их сила начинала бросать тень на трон. Гордыня предшествует падению. Бирон, Меншиков в его собственной судьбе, Фуке при Людовике… Список бесконечен. Неужели и меня ждет та же участь? Неужели Пётр — гений государственного строительства и параноидальный тиран в одном лице — увидел во мне конкурента? И теперь, ухватившись за провокацию Савойского, ищет повод избавиться от меня?

Эти мерзкие мысли возвращались, сколько ни гони. Вся наша конструкция, державшаяся на личном доверии царя, вдруг показалась опасно хрупкой.

Скрип сапог по камню заставил обернуться. Ушаков? Нет. Пётр.

Один, без свиты. Он подошел ближе. Его огромная фигура на фоне закатного неба казалась высеченной из гранита. Ни слова не говоря, он сел рядом на соседний валун, достал из кармана свою простую голландскую трубку и принялся не спеша набивать ее табаком.

Тишина затянулась минут на пять, не меньше. Внизу зажигались первые огни, превращающие город в россыпь дрожащих искр. Пётр раскурил трубку, и горьковатый дым потянуло в мою сторону. Я не решался нарушить это молчание.

— Красиво, — произнес он, выпуская клуб дыма. — Отсюда вся наша мышиная возня кажется такой… мелкой.

Он замолчал, глядя на панораму. Я тоже молчал. Он ждал, что я заговорю первым? Оправдаюсь? Попрошу объяснений? Не дождется. Я не сделал ничего, в чем стоило бы оправдываться.

Кажется он понял, что я не собираюсь начинать этот разговор. Он тяжело вздохнул и выбил трубку о камень.

— Ладно, — проворчал он, — хватит в молчанку играть. Говори, что думаешь. Только честно. Без твоих этих… дипломатических выкрутасов.

— А что тут думать, Государь? — ответил я, глядя вдаль. — Своим поведением ты дал понять всем, что сомневаешься во мне. Теперь герцог считает меня потенциальным предателем, а генералы не знают, что и думать. План Савойского сработал: он вбил между нами клин. Если это и была проверка, то цена у нее может оказаться слишком высокой.

Пётр не вспылил. Выслушав мои резкие слова, он нахмурился. Долго молчал, глядя куда-то вдаль, на темнеющие вершины гор.

— Ты прав, — наконец глухо произнес он. — Во всем прав. Спектакль я устроил знатный.

Он повернулся, и в свете гаснущего заката его глаза выглядели иначе — глазами уставшего человека.

— Знаешь, о чем я думал, глядя сегодня на этого австрийского щенка?

— О чем, Государь?

— О тебе, — просто ответил он. — Этот хитрый лис Савойский бьет куда надо. Ему не нужны наши стены. Он пытается отнять тебя у меня. Потому что знает: без тебя все это, — он обвел широким жестом долину, — просто груда железа и толпа напуганных мужиков.

Он помолчал.

— И я поймал себя на мысли: а ведь я и сам тебя боюсь, Смирнов. Иногда.

Ох ты ж, мать честная. Воздух застрял в легких. Это плохо, очень плохо. Неужели и вправду решил убрать меня?

— Дело не в предательстве, — усмехнулся он. — В том, что ты не предашь, я почему-то уверен. Дурак ты для этого, слишком правильный. Мой страх в другом. В том, что ты сделал. И в том, во что ты меня превратил.

Поднявшись, он подошел к краю обрыва и с силой пнул небольшой камень. Мы молча следили, как тот, кувыркаясь, летит в пропасть.

— Я смотрю на этот город… и вижу стрельцов, — он говорил, глядя в бездну. — Как они… клялись… а потом готовы были рвать… Сестра… Софья… кровь моя… и то — нож в спину. Я с тех пор не верю никому. А ты… ты мне кто? И я верю тебе больше, чем им. Больше, чем себе иногда. Вот что страшно, Смирнов.

Он вернулся и сел рядом.

— Я привык все делать сам. Рубить, строить, тащить. Я — кузнец своей державы. Был им. А потом появился ты. И оказалось, что пока я машу молотом, ты уже изобрел паровой. Что пока я строю один корабль, ты подготовил верфь, которая будет строить их десятками. Я перестал быть мастером. Я стал… заказчиком. И это, мой механик, ломает меня. Коробит.