Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 2

Алексей слушал, сохраняя каменное спокойствие.

— Однако это не все, Ваше высочество, — гонец подался вперед. — Ротмистр один, что у вас на особом счету… ослушался.

Старый Голицын недовольно закряхтел.

— Он со своей сотней, — продолжал гонец, не обращая внимания на ропот, — ушел в тыл к Мазепе. На три дня пропал. Думали, сгинул. А сегодня ночью вернулся. И привез… — гонец перевел дух, и в кабинете повисла звенящая тишина, — привез самого гетмана! Мазепу! Живьем взял, старого пса! Вместе с казной его и всем архивом! Крестьяне местные указали, где он ночевал, в хуторе заброшенном. Ротмистр его тепленьким и накрыл, сонного!

Слова гонца взорвали тишину. Старый Голицын, забыв про подагру, вскочил и, размахивая кулаком, довольно заорал. Кто-то опрокинул бокал с вином. В кабинете на несколько мгновений воцарился радостный хаос.

Алексей же нахумрился. Мазепа. Он помнил слова Учителя, сказанные Отцу как-то в Игнатовском, вполголоса: «Не верь ему. У этого старика душа кривая, как турецкая сабля. Предаст при первой же возможности». Отец тогда отмахнулся. Не поверил. А Учитель, как всегда, оказался прав. Алексей, увидел то, чего не разглядел его великий, но ошибающийся отец. Эта правота, от которой сводило скулы, пьянила.

— Где он⁈ — голос вернулся к нему не сразу.

— Везут под усиленным конвоем, Ваше высочество. Завтра к утру будет здесь.

— Наградить ротмистра! — крикнул Голицын. — В полковники его!

— Судить за ослушание приказа! — проворчал другой генерал, сторонник устава.

Алексей оборвал их споры. Он поднялся.

— Я сам решу, что делать с ротмистром. И с Мазепой.

Он обвел взглядом советников. Ликование на их лицах сменилось напряженным ожиданием.

— Что будем с ним делать, Ваше Высочество? — первым нарушил тишину прагматичный Брюс. Он уже мыслил на шаг вперед. — Фигура знаковая. Сам по себе — ничего не стоит. Однако как символ…

Он задумчиво протянул:

— Его можно обменять. Выгодно обменять. На что-то по-настоящему ценное. Например, — он посмотрел на Алексея, — на гарантии безопасного коридора для посольства. Австрийцы, я уверен, дорого дадут за такого союзника. Живой Мазепа в их руках — постоянная угроза для наших южных границ, возможность снова поднять смуту. А мертвый… мертвый он им бесполезен.

Идея была здравой, абсолютно в духе Смирнова. Использовать предателя как разменную монету. Спасти отца, пожертвовав жаждой мести. Морозов, как купец, тут же оценил выгоду и согласно закивал. Генералы, подумав, тоже пришли к выводу, что спасение Государя важнее всего.

Все взгляды были прикованы к Алексею. В тишине кабинета, казалось, звенел его безмолвный внутренний поединок. В нем боролись двое.

Одна его часть, вылепленная Смирновым, видела в предложении Брюса логику. Мазепа — не человек. Мазепа — актив. Фигура, которую нужно пожертвовать, если это спасет короля. Чистая математика. Учитель, без сомнения, поступил бы именно так.

Но другая часть, отцовская кровь, жаждала иного. При мысли о Мазепе во рту появлялся привкус желчи. Месть требовала требовала забвения, выскоблить из истории саму память об этом человеке. Поймать Мазепу значило поймать Иуду. А Иуду не меняют. Иуду казнят. «Повесить собаку!» — ревела в нем ярость отца.

Он молчал. И советники, не понимая этой бури, принимали его молчание за нерешительность.

— Ваше Высочество, Яков Вилимович дело говорит, — подал голос Морозов. — Государь — бесценен. А этот… — он брезгливо махнул рукой, — товар. И сейчас этот товар в цене. Нужно продавать.

— Обменять! — поддержал его Голицын. — Любой ценой!

Они все были правы. Логика, здравый смысл, долг — все на их стороне. Алексей подошел к окну. Взгляд его скользнул по строящемуся Петербургу, по лесам верфей, по дымкам далеких мануфактур.

Торг — признание слабости. Месть — упущение возможности. Истинная болезнь — их уверенность в нашей беззащитности. А такую болезнь не лечат. Ее вышибают кувалдой.

Он подошел к карте.

— Господин Поликарпов, — обратился он к ученику Магницкого. — Сколько «Бурлаков» сейчас готово в Игнатовском?

— Двадцать восемь машин прошли обкатку, Ваше Высочество.

— Сколько «Катрин»?

— Три аппарата в летной готовности.

— «Шквалы»?

— Два полка полностью перевооружены.

Алексей кивнул.

— Вот наш ответ, господа, — он обвел взглядом ошеломленных генералов. — Никакого распыления сил. Мы соберем все, что у нас есть, в один стальной кулак. В экспедиционный корпус.

Его карандаш забегал по карте.

— Этот кулак мы сосредоточим здесь, под Смоленском, и нанесем удар. Никаких мелких стычек. Мы пойдем напролом. «Бурлаки» сметут их заслоны, «Катрины» укажут нам путь, а пехота со «Шквалами» выжжет все, что посмеет встать у нас на дороге.

— Но это война! — выдохнул Брюс. — Со всей Европой!

— Мы уже воюем с ней, — отрезал Алексей. — Но сейчас нам нужно показать им, что мы можем это сделать. И вот тогда, — он посмотрел прямо на Брюса, — мы начнем переговоры. Но уже на наших условиях. Будем требовать безоговорочной капитуляции их польских союзников и свободного прохода для нашего Государя как победителя.

— А как же их войско крестоносцев? — спросил Голицын.

Пока они соберутся, будет готов еще один кулак. А потом еще один. И еще.

В кабинете воцарилась тишина. Генералы, считавшие его нерешительным мальчишкой, смотрели на него совершенно по другому.

— А Мазепа? — подал голос Ромодановский.

Алексей перевел взгляд в окно. Все смотрели на Наследника. Прагматичный Брюс, ждущий решения политика. Горячные генералы, ждущие приказа полководца.

А не знал что решить. Удовлетворить ярость отца и казнить Иуду? Или сыграть в игру Учителя, пожертвовав фигурой ради победы?

Глава 2

Я опустил письмо. Корявые русские буквы плясали перед глазами: «Одинъ на одинъ». Все взгляды — тяжелый, недоверчивый де Брольи, цепкий, анализирующий герцога, испуганные взгляды остальных — сошлись на мне.

— Ловушка! — первым нарушил молчание герцог Орлеанский. Его голос рассек тишину. — Примитивная ловушка. Он хочет выманить генерала, захватить его и убрать. Савойский понимает, что без вас, многое не получится.

— Согласен, — тут же подхватил генерал де Брольи, и его рука сама собой легла на эфес шпаги. — Посылать генерала нельзя. Это предательство всех законов войны! Парламентера можно принять, однако идти на встречу с врагом, который сам же объявил нас вне закона… Нелепица.

Пока они наперебой сыпали аргументами, я не сводил глаз с Петра. Он молчал. Стоял, скрестив на груди могучие руки, и смотрел. Его взгляд был прикован к молодому австрийскому капитану, фон Райнеру, который все это время стоял с абсолютно непроницаемым лицом, с вежливым безразличием рассматривая узоры на потолке. Пётр изучал его. Долго, тяжело, будто пытался прожечь в нем дыру и увидеть за ним принца Савойского.

Вопреки моим ожиданиям, он не потащил австрийца на допрос. Медленно повернув ко мне голову, Пётр посмотрел в упор. Взгляд его был пуст. Ничего. Пустота. Передо мной было лицо человека, погрузившегося в лабиринты собственных мыслей, и то, что он там нашел, ему явно не нравилось.

— Ответ будет завтра, — произнес он, обращаясь к фон Райнеру, но глядя на меня. — В это же время. Здесь же.

Не дав никому высказаться, не позволив задать ни единого вопроса, он развернулся. Подойдя к столу, по пути смахнул на пол какую-то неважную карту. За небрежностью жеста читалось огромное, сдерживаемое раздражение.

И вышел. Полог шатра за ним захлопнулся, оставив нас в недоумении.

Капитана фон Райнера под усиленной охраной отвели в отдельный шатер. По моему приказу ему принесли вина и ужин — подчеркнуто уважительное обращение. Мы пока играем по их правилам.

Когда штаб опустел, я остался с герцогом наедине. Генералы разошлись по постам, бормоча проклятия. Медленно подойдя к столу, герцог взял письмо Савойского и еще раз пробежал глазами непонятные русские буквы.