Разлучница для генерала дракона - Юраш Кристина - Страница 7

– Поешь хоть чуть-чуть, – шептала я, умоляя, чтобы каждая капелька придала доченьке сил бороться. – У меня никого нет в этом мире…

В минуты отчаяния я думала. Разве так справедливо? У других здоровые дети, а моя умирает?

Неужели я не увижу ее первые шаги? Не услышу, как она обнимает меня и называет мамой. Столько всего я придумала себе, когда узнала, что у меня девочка. И теперь я понимала, что этого не будет. Не будет первой царапины, на которую я буду дуть, первого бантика, который я завяжу на ее волосах, не будет куклы, которой мы будем придумывать имя. Она никогда не расскажет мне свои секретики…

Никогда…

Я просто беззвучно плакала, понимая, что болезнь стирает это будущее, словно ластиком.

Выбирая минутку, я спешила к своей Мелиссе.

И каждый раз замирала перед дверью, боясь, что как только открою ее, то увижу, что малышки больше нет.

Крохотная девочка, которая раньше была такой живой и веселой, теперь лежала без движения. Она уже даже не сопротивлялась, а смотрела на меня рано повзрослевшими глазами. В них было что-то, чего я не могла передать словами. Какая-то обреченность, спокойствие. Такие глаза бывают только у тех детей, которым судьба отмерила так мало.

Теперь ее глаза полузакрыты, лицо побледнело до почти прозрачного оттенка, а кожа – холодная и влажная. Она не ела уже два дня, и сердце мое разрывалось от боли и отчаяния. Несколько капелек молока я сцеживала в ее открытый ротик и просила проглотить.

Я сжала маленькую ручку дочки в свои ладони, и вдруг почувствовала, как тело мое наполняется теплом – не от физических ощущений, а от внутренней боли и надежды. Надежды, что этот мужчина, этот генерал, все-таки вернется и услышит мою мольбу.

Я чувствовала, как по телу пробежала дрожь – не от холода, а от страха. Мои руки, обычно уверенные и спокойные, сейчас тряслись, когда я осторожно взяла Мелиссу в руки, стараясь не навредить.

Мне хотелось выть. Просто упасть на колени и выть. Как безумная, потерявшая все женщина.

Кожа дочки еще сильней побледнела, глаза затуманены. Каждая минутка казалась мне мучением, словно я наблюдала, как уходит из жизни, погибает драгоценная частичка меня.

Величественные стены чужой детской, покрытые выгоревшей позолотой и тяжелыми гобеленами, казались мне чужими – такими же холодными, как и безмолвное сердце этого дома.

Я даже не обращала внимание на окружающих. Я знала только то, что ровно в шесть экономка пьет чай, устраивая себе целый ритуал.

И что жена генерала каждый вечер наряжалась и куда-то уезжала. Но перед этим служанки сбивались с ног, нося то платья, то ленты в ее роскошные покои.

В такие моменты я сидела у окна, баюкала маленькую Каролину, и спрашивала у экономки, пытаясь скрыть свою тревогу в голосе:

– Когда приедет генерал? Когда он вернется домой?

Но она всегда повторяла: “Скоро!”. И лишь изредка интересовалась, а какое у меня к нему дело.

Я же понимала, что рассказывать щепетильной, боящейся любой заразы женщине о болезни моей дочки было бы верхом глупости. Поэтому осторожно съезжала с темы.

Сквозь трещины в сердце я пыталась сохранить спокойствие, но внутри все трещало – как разбитое стекло. Мне казалось, что теперь время идет слишком быстро, и каждая секунда – это шаг к утрате, которую я не могла предотвратить.

Проснувшись рано утром, я сразу почувствовала, что что-то не так.

В комнате стояла тишина, такая же, как обычно, если не считать тихого, слабого дыхания, исходящего от моей малышки. Ее дыхание было почти неслышным. И между вдохом и выдохом проходило несколько секунд.

“Всё. Это конец!” – подумала я, понимая, что вот-вот случится неизбежное.

Когда я приблизилась к Мелиссе, сердце мое сжалось.

Я заметила, что она совсем не шевелится, и внутри меня мгновенно поднялась волна паники. Ее ручки, которые раньше хотя бы цеплялись, сейчас были безвольными.

Мои руки задрожали, когда я осторожно взяла дочь на руки. Тело крошки было холодным, словно она уже умерла, и я почувствовала, как ледяной страх охватывает меня.

– Господи, помоги… – мой голос задрожал, и слезы хлынули из глаз.

Я быстро вытерла их рукавом, чувствуя, как сердце сжалось до боли.

Руки мои дрожали так сильно, что я чуть не уронила дочку.

Слезы теперь струились по щекам, капая на белоснежную пеленку. Я рыдала, словно человек, потерявший все, и внутри ощущала, как вся моя сила уходит, уступая место отчаянию.

Дыханием я пыталась согреть ее маленькие ручки.

– Не умирай, пожалуйста, – прошептала я, сжимая ее в объятиях. – Не покидай меня… Ты – всё, что у меня есть! Ты – то, ради чего я живу.

Внутри меня всё сжалось, словно я держала в руках крохотное зеркало своей боли.

Я встала, чуть задыхаясь, посмотрела на часы, опомнилась и поспешно пошла к генеральской дочке, чтобы успеть накормить её грудью.

Маленькая Каролина, крошечный комочек, лежала у меня на руках, а я смотрела на нее и думала о своем горе.

В этот момент я почувствовала себя эгоисткой, ведь эта малышка тоже лишена чего-то важного.

Она лишена матери.

Ее теплых рук, нежных поцелуев, звука ее голоса и любви.

Ни разу герцогиня не навестила крошку. Лишь изредка через экономку справлялась о здоровье и успехах ребенка.

Если бы герцогиню Моравиа действительно что-то волновало, кроме ее платьев и званых ужинов, то она бы хотя бы зашла сюда, посидела, обняла. Но нет.

Ни разу роскошный, расшитый драгоценностями башмачок не переступал порога этой комнаты. Ни разу по полу возле колыбели не шуршало роскошное платье.

Мое сердце вздрогнуло от нежности и желания прижать малышку к себе покрепче, чтобы подарить ей ту любовь, которую должна дарить мать.

Маленькая Каролина радовалась моему появлению, затихала у меня на руках, смотрела на меня серыми глазенками с тем самым детским любопытством, с которым изучают лицо мамы.

– Я тут, я рядом, – шептала я в ее маленькое ушко. – И я люблю тебя…

Я говорила искренне, от сердца.

Я чувствовала, как оно колотится в груди – громко, почти болезненно, словно предчувствие скорой утраты.

– Ну что? Мы покушали? Вкусно? – с улыбкой спросила я, видя, как маленькая ручка схватила мой палец.

В этот момент я услышала шаги за дверью, и в комнату вошла экономка – высокая, с тонкими чертами лица и строгими глазами.

В руке она держала часы и нервно поглядывала в коридор, словно ожидая кого-то.

– Через час приедет лучший доктор столицы. Он должен юную мисс, – строго произнесла она. – Будьте так любезны подготовить юную мисс к осмотру. И вам стоит красиво и нарядно одеться. Будьте готовы отвечать на вопросы доктора.

Доктор.

Слово, словно хлопок выстрела в воздухе.

Осмотр.

Внутри все сжалось.

Я услышала, как экономка вышла из комнаты и тихо закрыла за собой дверь. Я снова осталась в комнате одна, держа на руках малышку Каролину. В её глазах читалось безмятежное спокойствие сна, её тёмные волосики переливались в мягком свете свечей. Она была так похожа на мою Мелиссу, что сердце моё сжалось от боли.

Внутри бушевали страх, безысходность, отчаяние. Я чувствовала, как будто кто-то вынул мою душу из тела, и теперь она висит где-то между жизнью и смертью.

Я стояла и смотрела на Каролину, что тихо спала в роскошной колыбели, украшенной тончайшим кружевом и золотыми нитями.

– Как же вы похожи, – прошептала я.

И тут мои глаза расширились.

“Похожи!”, – пронеслось тихим шепотом в голове.

Ах, если бы могла, я бы положила свою собственную дочь сюда, в эту роскошную колыбель, чтобы доктор осмотрел ее и вылечил.

Эта мысль напугала меня, но в то же время подарила надежду.

От волнения у меня сердце забилось так гулко, что я прижала руку к груди, боясь, что оно выскочит.

– Это безумие, – прошептала я, прижав руку к губам. – Даже не думай. Неправильно, ужасающе неправильно.