Подкидыш - "Alex O`Timm" - Страница 1

(Агния Барто)

Судя по подслушанному однажды разговору взрослых, мою биологическую мать, смыло водой из бочка в туалете. Во всяком случае, до определенного момента, я воспринимал это на полном серьезе. И с некоторой опаской посещал это заведение, боясь повторить ее судьбу. Позже меня, разумеется просветили в том, как все на самом деле произошло, но некоторое недоверие к туалетным комнатам, сидело во мне еще довольно долгое время. Как оказалось, в те времена, женщины ложась в родильный дом, сдавали главному врачу свои документы, и выписывали их после родов, только в том случае, если они предъявляли метрики, то есть оформленное свидетельство о рождении, на своего ребенка. При наличии отца, сделать это было достаточно просто, при его отсутствии, матери, приходилось делать это самостоятельно. Главный врач выдавал ей справку, она шла в ЗАГС, и там ей выписывали положенный документ. И только после его предъявления, ее выписывали из родильного дома, и возвращали все положенные документы.

Именно так, вроде бы произошло и с моей матерью. Она оформила свидетельство о моем рождении, получила свои документы, и пока ребенка готовили к выписке, вышла на пять минут в туалет, откуда благополучно «смылась» через приоткрытое окно в неизвестном направлении. Самое интересное, что свои документы она забрать успела, а свидетельство о моем рождении, так и осталось валяться на полу, возле прикроватной тумбочки. Как оказалось, мамаша, умудрилась подгадить и здесь, вписав в строку родители, полное имя моего отца, и поставив прочерк в том месте, где должно было находиться имя матери.

В общем-то подобные записи, но в отношении отца, в шестидесятые годы, было вполне обычным делом. Мало ли, или отец умер, или же оказался неизвестен, но так или иначе, прочерк в графе указывающий на отцовство, был пусть не частым, но вполне обыденным явлением. Но, чтобы было наоборот, такого не случалось. Впрочем, все бывает впервые. Оказалось, что отделом ЗАГС, в районе расположения родильного дома, заведовала женщина из местных, которая и сама-то едва говорила по-русски, хотя и считалась грамотной. И когда моя биологическая мать подала ей заявление с указанными в нем данными, она просто перенесла все это в метрики, не особенно задумываясь о том, как могло произойти так, что у ребенка есть отец, но отсутствует мать. Мало ли какие у русских причуды?

В роддоме, тоже не особенно приглядывались к документу, отметив лишь в журнале о рождении Семена Альбертовича Вагнера, и указав номер свидетельства о рождении. Уже после того, как мамашку благополучно «смыло водой из бачка унитаза», то есть, когда она исчезла в неизвестном направлении, оставив меня в стенах родильного дома, обратили внимание на запись в «забытом» документе. Но было, наверное, уже поздно, или скорее все это воспринялось как анекдот, а может никому не было дела до оставленного «человеческого детеныша», и все оставили как есть.

Много позже выяснилась еще одна причина. Хотя это уже сугубо мое мнение. Дело в том, что Альберт Фридрихович Вагнер, в те годы возглавлял Политехнический институт, и связываться с ним, намекая на неожиданное отцовство никто не захотел. Впрочем, я думаю, он даже не догадывался об этом, или предпочел сделать вид, что не сном ни духом. Тем более если следовать известной поговорке о том, что жены со временем стареют, и только студентки второго-третьего курса остаются вечно молодыми, становится понятным, что таких соискательниц, прошедших через его ласковые руки, не один десяток. И наверняка столько же новоявленных наследников. А помогать, или хотя бы признавать любого из них, значило вносить разлад в собственную семью, и рушить карьеру. Ведь жена же не станет молчать об этом, а это значит, что все его измены, станут известны. Вы думаете мало кандидатов на подобную должность? Сожрут и даже на заметят. Так что лучше не подавать вида, да и не было этого в планах.

Как бы то ни было, на мне это никак не отразилось, разве что, у некоторых иногда оказывался несколько длинный язык, и меня пробовали дразнить. Но быстро успокаивались. Не мудрено, однажды я увидел своего отца, того, который был записан у меня в свидетельстве, в качестве матери, и понял, встретив такого в темном переулке вечером, вполне можно остаться заикой, на всю оставшуюся жизнь. И я в общем-то пошел статью именно в него. Вымахав так, что за спиной частенько слышались шепотки — Медведь косолапый, Слоняра, Шкаф, и им подобные. Как бы, то ни было, все эти шепотки ими же и остались, а после начала учебы, за мною закрепилось постоянное прозвище — Немец. Наверное из-за фамилии, а может и из-за того, что немецкий язык, преподаваемый в стенах приюта, в качестве иностранного, давался мне необычайно легко. И это прозвище, до самого выпуска из стен приюта, так за мною и числились. Хотя по всем документам, я проходил именно как русский. Впрочем, как говорят, бьют по морде, а не по паспорту. Мне разумеется тоже доставалось, но чаще всего, все же другим. И хотя в нашем приюте все держалось на строжайшей армейской дисциплине, драки все же происходили. И воспитатели, нередко даже поощряли их, правда в пределах нормы, то есть так, чтобы не до полусмерти.

Вдобавок ко всему, жили мы не по понятиям, как это случалось в других детских домах, а по «Общевойсковому Уставу Советской Армии». Почему? Спросите вы, а все просто. Дело в том, что наш детский дом, носит имя героя Великой Отечественной войны, узбекского генерала Сабира Рахимова. Вот кому-то в голову, при организации этого детского дома, и пришла идея, совместить приятное и полезным. В итоге, не скажу, что было очень приятно, но полезное перевешивало все минусы, как я начал понимать в дальнейшем.

В качестве наших воспитателей, руководства и даже школьных учителей, выступали отставники-офицеры, во-первых, прошедшие всю войну, во-вторых, многие из них, воевали под командованием прославленного генерала. И тем самым старались воспитывать молодое поколения, в духе защитника Родины. Из полезного было еще то, что в отличии от всех остальных приютов, мы находились на балансе, Советской Армии, и снабжались по ее нормам. С одной стороны, конечно мечталось о чем-то более ярком, но с другой, солдатская форма, хоть уже и старого образца, выделяемая для воспитанников с многочисленных складов длительного хранения, была не в пример, прочнее той одежды, которую получали воспитанники обычных приютов. И хотя нас, за глаза и называли «Армейским инкубатором», форма, что нам выдавалась, была куда практичнее всего того, что получали приюты, находящиеся на попечении народного образования и отделов опеки. Мало того, зимой, хоть в Ташкенте редко термометр опускался на много ниже нуля, ходить в армейских ватниках было куда, как теплее скромных демисезонных слегка подпревших, и вышедших из моды, пальтишек, выдаваемых в других приютах. Не говоря уже о том, что в то время, как в обычных приютах щеголяли в парусиновых тапочках, мы ходили в военных кожаных полуботинках, и кирзовых сапогах. А на праздники, каждый из нас надевал костюм, пусть и серо-зеленых армейских тонов, но именно костюм, с галстуком, который учились носить со школьного возраста. О питании не стоило и вспоминать. Снабжение шло по солдатским нормам, и уж если этого хватало совершеннолетним парням, то что уж говорить о детях, получавших точно такие же порции, что и восемнадцатилетние парни.

Учитывая военную специфику нашего приюта, жили мы по «Общевойсковому уставу». Разумеется, он был несколько изменен в угоду, нашему возрасту, но основные правила оставались неизменными. Да и офицеры-отставники, во всю пропагандировали образ жизни советского офицера, из-за чего, больше половины, каждого выпуска, нашего детского дома, ежегодно отправлялись поступать в военные училища. Кстати, забыл сказать о том, что наш приют был чисто мужским. Ни одной девочки или женщины в стенах детского дома не находилось.