Наследник 4 (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 19

— Постараемся, княже, — добавил Волынский.

Они отправились организовывать допросы.

Я же направился в Грановитую палату. Прежде чем туда войти, решил взглянуть на тело покойного Дмитрия.

Меня провели в одну из опочивален, где на высоком ложе, уже укрытый парчовым покрывалом, лежал тот, кто именовался царем и великим князем Дмитрием Иоанновичем. Возле него, со скорбными лицами, стояли лекари — старик-русич и немцы из аптекарского приказа. Увидев меня, они почтительно поклонились.

Я подошел к ложу. Лицо Дмитрия, уже тронутое печатью смерти, было мертвенно-бледным, с заострившимися чертами. На голове, под сбившейся повязкой, виднелась страшная рана.

«Высоко ты забрался, парень, — подумал я, глядя на него без жалости, скорее с холодным, отстраненным пониманием. — На самый престол московский. И ведь почти получилось. Но сам же ты себе эту яму и выкопал. Слишком много врагов нажил, слишком многим поверил, слишком на ляхов своих понадеялся. И вот итог».

Я покачал головой. Властелин огромной страны, а сегодня — бездыханное тело.

— Вы сделали все, что могли? — тихо спросил я у немца-лекаря.

Тот лишь скорбно развел руками.

— Раны его были тяжелы, княже. Боюсь, он так и не пришел в себя.

Я кивнул и отвернулся. Этот акт драмы был окончен.

Войдя в Грановитую палату, я велел усилить охрану у входов. Палата теперь казалась пугающе огромной и тихой. Лишь эхо моих шагов гулко отдавалось под высокими сводами, когда я принялся мерить ее взад-вперед.

«Царь мертв, — эта мысль теперь была неоспоримой данностью. — Это меняет все. Формально, до решения Думы и Земского собора, я, как первый боярин, взявший на себя ответственность, имею наибольшие права на временное управление. Но это „формально“. На деле же — шаткое равновесие».

Я остановился перед царским троном, пустым и холодным.

«Мнишеки, — мысль переключилась на поляков. — Марина — теперь уже вдова, но все еще именует себя царицей. За ней — отец, Ежи Мнишек, и вся польская партия при дворе. Они попытались меня убрать. Значит, видят во мне угрозу. И это хорошо. Боятся — значит, считаются с моей силой».

Я потер лоб. Усталость давала о себе знать. Нужно было поговорить с ними, понять их намерения. И решить, что делать дальше. Заложники, которых можно будет использовать в будущей игре с Польшей? Или лучше просто прикопать всю семейку на заднем дворе и забыть.

Минут через двадцать — время в этой напряженной тишине тянулось мучительно медленно — двери палаты отворились, и вошел дядя Поздей и Олег с десятком воинов. Поздей был злой, рука перевязана, свежей тряпицей, на которой уже проступала кровь. За ними двое моих сторожей втащили упирающегося Ежи Мнишека и бледную, но все еще гордую Марину.

— Вот, княже, — прохрипел дядя Поздей, указывая на пленников. — Едва не упустили этих голубков.

— Что случилось? — нахмурился я, подходя ближе. — Ты ранен?

— Пустяки, царапина, — отмахнулся дядя. — Не хотели идти, да и охрана была, — протянул Поздей, а дядя Олег довольно хмыкнул. — А потом, когда вели уже сюда, попытались рвануть в другой коридор, к какому-то боковому выходу. Думали, там охраны меньше. Еле скрутили. Этот вот, — он снова мотнул головой на Мнишека, — еще и кинжальчик при себе припрятал, пытался пырнуть одного из наших. Да не вышло.

Я посмотрел на Мнишека, тот злобно сопел, но молчал. Марина стояла рядом, сжав губы, в ее глазах плескался страх, смешанный с вызовом.

«Значит, не так уж они и сломлены, — подумал я. — Пытаются действовать, даже оказавшись в западне. Это нужно учесть».

— Хорошо, — кивнул я. — Перевяжи рану как следует. А этих оставьте со мной. И проследите, чтобы у дверей никого лишнего не было. Разговор у нас будет… доверительный.

И отворив боковую дверь, направился по коридору, в бывший кабинет Дмитрия. Мнишеков же повели за мной следом.

Когда дяди и сторожа вышли, я указал Мнишекам на лавки, стоявшие вдоль стены.

— Присаживайтесь, воевода. И вы, государыня… бывшая.

Сам же, не спеша, направился к другой части кабинета, где за массивным столом, покрытым алым сукном, обычно сидел покойный царь, разбирая бумаги с Яном Бучинским. Здесь было тише, и свет из высоких окон падал так, что лица моих собеседников были хорошо видны, а мое оставалось в полутени. Я по-хозяйски опустился в одно из резных кресел, стоявших у стола.

Несколько мгновений я молча разглядывал Мнишеков, давая им почувствовать всю шаткость их положения. Ежи Мнишек ерзал на лавке, Марина же, наоборот, сидела прямо, стараясь сохранять царственное спокойствие, хотя дрожащие пальцы, сжимавшие платок, выдавали ее волнение. Наконец, я нарушил тишину.

— Ну что ж, — голос мой прозвучал спокойно, но с едва уловимой угрозой. — Поговорим?

Глава 11

— Аль предпочитаете сначала с людишками моими в подклете беседу повести? Бают, они там искусны языки развязывать. Особливо у тех, кто бежать норовил да на охрану кидался. Дядя Поздей мой вон до сих пор рану свою латает после вашей утренней «прогулки».

Мнишек вздрогнул и торопливо замахал руками, будто от мухи отмахиваясь.

— Что вы, что вы, княже! Какое такое бегство! Недоразумение все это! Дядя ваш больно уж… нахрапист, мы лишь хотели… воздухом подышать малость! — Он попытался состроить улыбку, да только вышла она жалкой. — А что до дел утренних… всеми святыми клянусь, я тут ни сном, ни духом! Мацей этот, ваш… тьфу, покойного государя… он самовольничал! Я бы последним был, кто зла бы вам княже, пожелал, аль… аль государю!

На одном дыхании выдал Ежи, с непередаваемым польским акцентом, это даже смотрелось забавно. В особенности его оправдания.

— Самовольничал, сказываешь? — Я прищурился. Взгляд мой стал тяжел, и Мнишек под ним так и съежился. — Любопытно. Особливо если учесть, что этот «самовольный» Мацей приволок с собой сотню стрельцов да гвардию иноземную. Уж не вы ли, часом, пособили ему силу такую собрать?

— Помилуйте, княже! — Мнишек аж подпрыгнул на лавке. — Да как такое и подумать можно! Я… я был убит горем по государю! Все думы мои были лишь о нем да о дочери моей горемычной, что вдовой осталась!

Он картинно шмыгнул носом. «Лицедей хренов, — с омерзением подумал я. — Хвостом виляет, что твой пес шкодливый».

Тут Марина Мнишек, до сего хранившая горделивое молчание, не стерпела:

— Батюшка! Полно вам унижаться перед этим! — Голос ее, хоть и дрожал, был полон спеси. — Я — царица! И я требую, чтобы со мной и с отцом моим обходились как подобает! А Мацей… он, может статься, и переусердствовал, движимый скорбью да желанием покарать душегубов моего августейшего супруга!

— Душегубов, говорите, ваше… «величество»? — медленно, с ядовитой усмешкой, протянул я. — И кого же вы так прытко в душегубы записали? Уж не меня ли, князя Старицкого, который вчера на этой самой площади грудью встал на защиту вашего «супруга» от сабли Василия Шуйского? Ежели вы вообще что-либо видели из окон дворца, окромя нарядов своих пышных?

Марина вспыхнула.

— Я… я ведаю, что вы завсегда недолюбливали супруга моего! И Шуйский… может статься, вы с ним заодно были! Путь себе к престолу расчищали!

— К престолу, значит? — Я откровенно расхохотался, но смех мой был злым и не сулил ничего доброго. — Да кабы я к престолу путь себе искал, пани Марина, не стал бы я вашего муженька от Шуйского спасать, а преспокойно выждал бы, пока они друг дружку не перегрызли! И уж точно не стал бы нонче время на пустые разговоры с вами тратить, а отправил бы вас обоих туда же, куды и Мацея — в подклет!

От моих слов и тона Мнишеки заметно побледнели. Ежи снова залепетал что-то о своей невиновности и преданности, а Марина, хоть и силилась сохранять гордый вид, уже не смела поднять на меня глаза.

В этот самый миг дверь тихонько приотворилась, и появился Елисей. Он быстро подошел ко мне и, наклонившись, прошептал на ухо.