Пожалуйста, не уходи (ЛП) - Сальвадор Э. - Страница 8

— Зачем?

В голове звучало лучше.

— Потому что мне нужно убедиться, что все реально, — жалко признаюсь я. — Убедиться, что создание со мной не играет. Я... я знаю, звучит странно, но пожалуйста. Не будет ничего странного, правда. Мне просто нужно прикоснуться к тебе. Убедиться, что я не сплю, Джози.

Ее глаза опускаются на мои руки, потом на грудь, и интересно, слышит ли она. Чувствует ли, как бешено бьется мое сердце. Как оно рвется из груди с частотой, которую ни один врач не назовет нормальной.

Секунды тянутся мучительно медленно, и думаю: насколько же я все испортил? Это было странно. Зачем я это спросил? Конечно, я облажался. Отличный способ ее смутить.

— Прос...

— Ладно, — перебивает она, и в карих глазах мелькает борьба. — Можно. Ты можешь прикоснуться.

Брови сами рвутся вверх, но я сдерживаюсь, сохраняя каменное выражение лица, пока она не передумала.

Джозефина не двигается с места, но это неважно, потому что шаг делаю я. Оказавшись рядом, замечаю, насколько же выше ее. Она не низкая, но я все равно значительно возвышаюсь.

Не зацикливаюсь на этом, глядя ей в лицо. Она смотрит куда-то в грудь, но дыхание слегка сбивается, когда я поднимаю руку. Джозефина явно следит за движением, пока ладонь не останавливается в сантиметре от ее щеки.

Пожалуйста, будь настоящей, звучит в голове.

Я задерживаю дыхание, когда ладонь касается ее теплой щеки, и, наконец, прижавшись к ее лицу, чувствую, как тяжесть той ночи растворяется.

Спроси меня сейчас, какое сегодня число, день недели или год; я не смогу ответить. Все это перестало существовать, я даже не замечаю, что все еще не дышу, пока легкие не начинают требовать глотка воздуха. Всего один вдох, только его я и позволяю себе, проводя подушечкой большого пальца по гладкой поверхности ее щеки.

Глаза на секунду закрываются, прежде чем я вновь открываю их и слегка приподнимаю ее голову. Отступить бы, но когда ее взгляд сталкивается с моим, поражает, как мало я вижу и как много чувствую.

— Джози...

— М-м? — ее глаза не отрываются от моих.

— Я так рад, что ты здесь.

— Ты не уходишь, — голос дрожит, хрупкий, как в ту ночь.

— Не мог и не хотел.

— Ты нашел мою записку?

Я поглаживаю ее щеку, наслаждаясь тем, какая она мягкая, и тем, что Джозефина жива.

— Нашел.

— Ты сомневался?

— Мне снились кошмары.

— Я этого не хотела.

— Я знаю.

— Теперь можешь не переживать. Ты видишь, что я жива. Мы можем снова притворяться, что не знаем друг друга.

— Твой любимый цвет желтый, но не неоновый.

Кроме легкого подергивания брови, я не вижу никакой реакции.

— Это ничего не значит, — глухо шепчет она.

— Это значит все, — отвечаю я, заполняя пустоту.

Она молчит, и мне хочется вытащить ее из молчания, засыпать вопросами, чтобы разбить тишину, но момент упущен. Мы отстраняемся, рука резко падает вниз, когда стук в дверь разрывает тишину дома.

— У меня завтра очень насыщенный день, — она скрещивает руки на груди, увеличивая дистанцию между нами, ее лицо бесстрастно. Но я понимаю, что она хочет сказать, даже не произнося этого. Уходи.

— Да, конечно. Еще увидимся? — так быть не должно, но вопрос звучит с ноткой надежды.

— Может быть, — звучит как «вряд ли», и надежда угасает.

— Хорошо. Спокойной ночи, Джозефина, — я бросаю ей улыбку и резко разворачиваюсь. Слышу, как она говорит «спокойной ночи», когда уже подхожу к двери. На мгновение замираю, но мне здесь больше нечего делать, поэтому заставляю себя уйти.

Она жива, это все, чего ты хотел. Ты прикоснулся к ней, это все, что тебе было нужно.

Между нами больше ничего нет.

Джозефина

Я перечитываю номер телефона на стикере, оставленном на входной двери. Хотя уже не нужно сверяться, ведь за четыре дня запомнила его наизусть.

Мне бы смять эту бумажку и выбросить, как изначально и собиралась, но каждый раз, когда рука тянется сделать это, я не могу заставить себя избавиться от нее.

Особенно потому, что под номером есть несколько слов, которые я тоже выучила наизусть.

Если что-то понадобится, просто напиши или позвони.

Я рад, что ты осталась жива, Джоз!

Меня никогда не называли «Джоз», но я не зацикливаюсь на этом прозвище.

Провожу пальцами по стикеру, ощущая вмятины от букв на бледно-желтой бумаге. Черные чернила почти проступили на обратной стороне от давлении на шариковую ручку.

Дэниел, вероятно, оставил записку, когда я уже легла спать, или на рассвете, потому что я не слышала, как он подъезжал.

Каким бы ни был сентиментальным этот жест, пора бы перестать так делать. Он не знает меня, и знание любимого цвета ничего не изменит.

Мы чужие друг другу люди, случайно столкнувшиеся в темноте. Конечно, он вытащил меня и сделал то, что счел нужным. Я не мертва; этого ведь должно быть достаточно.

При звуке открывающейся двери я быстро складываю стикер, засовываю его в карман худи и встаю со скамьи в холле офиса.

Моника Джеймсон, новый директор женской федерации плавания, выходит с дружелюбной улыбкой.

— Джозефина Резендис, как же я рада наконец с тобой познакомиться.

Честно говоря, я была удивлена, когда несколько месяцев назад получила от нее электронное письмо с просьбой о встрече.

Когда мама умерла, я взяла отпуск, не потому, что хотела, а потому, что все настаивали. Так я и сделала, и дни слились в недели, недели в месяцы, и я поняла, что плавать больше не хочу.

Все были в шоке, включая меня, ведь плавание было смыслом моей жизни. Но когда я остановилась, этот смысл, а вместе с ним и воля жить, умер.

Я отвечаю Монике слабой улыбкой и молюсь, чтобы она не разглядела фальши.

— Заходи, — она кивает головой в сторону кабинета.

Я направляюсь следом и сажусь в кресло перед ее столом.

— Соболезную по поводу твоей мамы, — тихо говорит она, и улыбка сменяется чем-то похожим на искреннюю грусть. Это настолько неожиданно, что я замираю. — Клаудия была... — Моника вдруг усмехается, глядя в сторону, будто справляясь с нахлынувшими воспоминаниями. — Клаудия была одной из лучших пловчих, с которыми мне довелось соревноваться. Ее будет не хватать.

Помимо громких достижений Моники, сначала как олимпийской чемпионки, теперь как тренера, я о ней почти ничего не знаю. Но уверена, они с мамой были соперницами и терпеть не могли друг друга, поэтому ее слова повергают меня в ступор.

Впрочем, мама мертва уже достаточно долго, чтобы я поняла: так говорят из уважения к усопшим.

Губы сами собой сжимаются в тонкую ниточку. Я напряженно киваю, не зная, что ответить. Не столько из-за ее слов, сколько потому, что слышала их или что-то похожее сотни раз, бесконечно. Хотела бы я, чтобы это прекратилось.

Соболезнования, нежеланные объятия, письма, которые отказываюсь открывать, и постоянные напоминания о том, как она умерла. Я знаю, как она умерла. Это я была той, кто опознавал ее тело в морге.

— Вы ее не любили, — резко бросаю я.

Ее смешок наполняет кабинет теплом, без тени злости.

— Я была молодой и глупой, верила всему, что говорили в СМИ. Но я не «не любила» ее. Я завидовала.

— А...

— Еще раз прости, что не смогла прийти на похороны. Я отправила открытку и цветы. У меня было...

Я отключаюсь, возвращаясь в тот день. Мне все равно, что ее там не было. Честно говоря, было плевать, кто пришел, а кто нет, и даже не могу припомнить, кто именно приходил. Тот день и все последующие слились в мутное, далекое пятно.

Но не все, шепчет голос в голове.

Полночь, Рождество, ничего не напоминает? добавляет он.

— Ничего страшного, — отвечаю я, осознавая, как стало тихо. — Так зачем вы хотели со мной увидеться?