Нашествие (СИ) - Старый Денис - Страница 31

Нет, не видно. И доспехи не висят мешками, словно бы и по размеру. Наверняка у каждого и у каждой под доспехами немало напихано тряпок, чтобы казаться больше. Тут уж почти любой бюст, кроме самого выдающегося, спрятать можно.

— Голова! — в наш разговор с заместителем ворвалась Акулина. — Отчего же все бабы обрядились в броню, а мне и не дали? Ведана сколь-сколь мяла мне цыцки, а всё одно отправила в сторону.

Дамочка подошла ближе и шепнула:

— Вот ты бы и помял, так я и не прочь.

Я посмотрел на неугомонную женщину и сглотнул слюну. Она еще и распахнула шубейку, демонстрируя то, что, видимо, даже ведьма не смогла перевязать, перетянуть полотном, чтобы не было видно. В женских размерах я не особо понимаю, ни разу не помню, чтобы покупал бюстгальтеры. Но то, что размерчик больше, чем сжатые обе мои ладони, точно.

И ведь сама Акулина была бы не прочь. Правда, когда прозвучал намёк, что жениться я не хочу, то и она несколько охолонула и теперь, по большей части, сторонилась меня.

Но не теперь.

— Эй, сотник! — возмутилась Акулина, глядя на Мстивоя. — Ты куда глядишь? По нраву ли тебе?

При этом женщина ещё и выпрямилась, пуще прежнего демонстрируя свои шикарные формы. Видимо, моего заместителя тоже начинает накрывать нехватка близости с женщиной.

И это не могло не радовать. Мне показалось, что он настолько поглощен скорбью по погибшей своей семье, что и ни на одну девицу не посмотрит. А тут, гляди-ка, ожил.

Человек, если долго держит горе, то поедает сам себя, калечит. Горевать нужно, но и жить продолжать при этом просто необходимо. А жизнь в чём заключается? Во всём, и в тех похабных взглядах на женские прелести, в том числе.

Вот же стервь! Стоит Акулина, придерживает полы шубы, чтобы ненароком не закрыть нам обзор. На меня зыркает: мол, смотри, Ратмир, какая лебёдушка от тебя уплывает, да в руки Мстивоя.

Насколько он меня старше? Лет так на пятнадцать, иль больше. Акулина же — ещё та молодая стрекоза: хоть и с детьми, но по моим понятиям словно подросток. Восемнадцать точно есть, но не так, чтобы сильно больше.

Умудрённый воин, у которого уже и седина в бороде появилась, стоял и, не моргая, смотрел на то, что ему предлагалось для мужской оценки.

— Да будет уже! — сказал я, подходя к девушке и стягивая полы шубы. — О деле думать нужно.

Мстивой смутился. И, чтобы перевести тему, тут же сказал:

— Прав ты, голова. Можно с теми бродниками вести разговор, коли они узреют издали ратников наших, да только бы не поняли, что бабы, — сказал Мстивой, косясь на Акулину.

— А ну, иди отсель! Искусительница! — сказал я той и даже шутливо притопнул ногой.

Та фыркнула, метнула игривый взгляд в сторону Мстивоя. Чувствую, что Акулина — эта акула, которая выбрала себе уже дельфина в виде немолодого воина.

Вторую женщину отпускаю. Буду так перебирать — останусь ни с чем. Семью, безусловно, хочется. Но не абы как, не случайную, а сейчас стоило бы сконцентрироваться на других важных моментах.

Скоро я был словно бы тот генерал на осмотре выстроенного для него воинства. Ходил перед неровными рядами женщин, подростков и небоевых мужиков, рассматривая актёров предстоящего спектакля.

— Лихой, Макар, Лучан и Волк — вам смотреть, чтобы никто и близко не подошёл к нашему воинству, — приказывал я.

Удивительно, какие красивые глаза были у Милы. Немолодая женщина, жена Власта, вроде, и не выглядела красавицей, но если кто посмотрит на неё вблизи, то и очароваться может глубокими и немного тоскливыми очами женщины.

М-да. Разве хорошо это для воина?

Да и ко многим другим были претензии. Более-менее гармонично держался в доспехе разве что Макар. Дед явно имел боевое прошлое. Нужно уточнить, хотя опять ведь он удивится — Ратмир-то должен всё это знать, так они думают.

Двое старших подростков также нормально выглядели, старались даже грудь колесом сделать, как будто подражая гонористости и кичливости ратников. Остальные же…

Когда другая баба огладила на себе доспех, будто платье, я понял, что спектакль без репетиций не состоится.

— Будем учиться держаться. На сегодня все работы отменяются. Разделитесь на две части и будете подражать ратникам. А сейчас — раздевайтесь! — сказал я.

— Ну, наконец-то, созрел наш голова. Давайте, девки, раздевайтесь, да пусть Ратмир поглядит на телеса ваши молодые, да выберет себе ужо кого помять, — отшутилась бабка Ведана.

Я поймал себя на мысли, что был бы и не против такого развлечения. «Я» — это тот, кто сейчас думает не головой, а всё больше инстинктом размножения. И что будет весной, когда сама природа усилит свой гнёт на мозг и другие органы?

— Макар, останься, — сказал я, когда все пошли разоблачаться, избавляться от груза воинской брони.

Старик дождался, пока мы с ним останемся вдвоем на берегу, спросил:

— Не надумал брать себе женой кого? Ты не серчай, голова, мы тут уже и уверились, что Богом ты послан, ибо и тяжких хворых нет, и с голоду не помираем, пусть и коренья рогозы… Ну коли нет иного, так и ладно, поедим. Но баб же безмужних много. Хочешь, с Любавой поговорю. Она же самая справная середь баб будет.

— Она с Лучаном, — заметил я.

— Она-то она… Токмо я не отдам Любавушку за нехристя латинянского. Пущай окрестится в нашу веру сперва, — сказал Макар.

Куда же он денется. Я же слышал прошлой ночью. Не уберегла доска — сблизились Любава и Лучано, похоже, что и не раз. Завидно? Допустим. Но вот теперь я точно отвернулся от идеи брать Любаву в свою избу.

Мне и Лучано нужен. Очень нужен. Есть мысли на его счет. И не только боевые.

— Не о том, дядька, разговор. В ночь уходим мы. Я желаю посмотреть на соседей наших сам. Мстивоя забираю. Лихой пойдёт на гору, смотреть за окрестностями. Справишься ли ты здесь? Работать нужно, да быстрее. Дом строить: вон, гончар глину добрую нашёл, так подсобить нужно… Дел много. А меня не будет, — говорил я.

— Ты должен вернуться. Как же иначе-то? — испуганным голосом сказал Макар.

— Убегать не намерен, — усмехнулся я. — Знать ты должен: если что, то уводи людей в Киев. Через год, летом, идите и выше, к Полоцку.

Нет, не то чтобы я загодя прощался или намеревался помирать. Но вряд ли я получил бессмертие. Так что… все под Богом ходим.

Выходили мы поздно ночью. Только вдвоём, если не считать ещё двух лошадок. В какой-то момент я хотел даже пойти пешком, так как понимал, что верхом буду выглядеть неуклюже.

Однако без того, чтобы пройти большую часть пути конно вдоль побережья или же даже по льду реки, мы только к обеду следующего дня могли бы добраться. Кроме того, меня бы не понял Мстивой.

Было дело, я украдкой тренировался сидеть в седле. И в какой-то момент даже посчитал, что неплохо управляюсь с конём. Это как молодые автолюбители, которые только что получили право на вождение автомобиля, считают, что они — уже водители.

Заблуждаются. А на самом деле года два, не меньше, нужно водить машину, чтобы уметь это делать полноценно и без опасности для себя и окружающих. Но всегда есть исключения, когда даже восемнадцатилетний парень садится за руль и не знает ни одной аварии.

Что же касается меня, как всадника, я не мог не привлечь внимание своего заместителя.

— С чего ты словно чужой в седле? — спрашивал Мстивой.

— Седалище болит, — отвечал я.

Чего-нибудь слишком плохого не подумает: не то время, чтобы мыслить категориями извращуг. Ну а чирей на заднице или геморрой — вполне обычные сопутствующие болячки, учитывая то, что мы уже сколько не мылись.

Вернее, не были в бане, которую ещё не построили, а мытьё в холодной воде — так себе забава, ещё и без мыла. И уже наварили бы и мыла. Но где жир взять?

Мой ответ, правда, не особо удовлетворил воина. Ну, а что он ещё может подумать? То, что я — человек из будущего в теле его современника? Так это вряд ли. Я и сам порой в это не верю, настолько начинаю обживаться в этом мире.

Утром мы были уже на месте.