Проданная драконом, купленная Смертью (СИ) - Юраш Кристина - Страница 5

— Вспоминай. Ты стояла и ждала вагон метро, уткнувшись в телефон.

Меня снова ударило током.

— Ты еще тогда улыбалась. Читала про то, как дракон умоляет возлюбленную вернуться к нему. Коричневое пальто. Сумка через плечо. Осень. В кармане сахар от кофе, мелочь и ключи. А потом какой-то пьяный подошел познакомиться. Ты сказала ему, что не знакомишься. А он обиделся и толкнул тебя на рельсы.

Я сделала глубокий вдох, словно очутилась в тот самый миг падения.

Я помню жуткий гул из черного туннеля, нарастающий. Секунды до неизбежного. Поезд уже идет. Он близко.

Разбитый телефон, крики людей, сумку на грязных черных рельсах… И панику внутри. Я попыталась выбраться, чувствуя, как от ужаса ослабели руки, и… Все произошло мгновенно. Словно вспышка перед глазами.

И в эту же секунду я очнулась в теле невесты герцога, дракона, в сказке, о которой и мечтать не смела.

Сегодня сказка кончилась.

— И как это одно с другим… того? — прошептала я пересохшими от волнения губами.

Я попыталась сглотнуть и зажмуриться. Меня все еще трясло.

— Сомневаюсь, что я могла пожелать мужу любовницу! — уверенным голосом произнесла я. — Нет, конечно, я рассматривала любовницу как подарок мужу, но только в глубокой старости, когда он дряхлой немощью будет трястись в кресле.

Смерть усмехнулся — и в его глазах вспыхнули те самые серебряные искры, будто он впервые за века услышал что-то смешное… и настоящее.

Его рука коснулась моей.

Я вздрогнула.

Перчатка исчезла.

— Разве это так страшно? — спросил он тихо.

Его пальцы скользили по моей коже, холодные, как зимний ветер. Но этот холод не вызывал страха.

— Не знаю, — прошептала я, следя за его пальцами.

— Ну согласись, — улыбнулся он, а его руки мягко обхватили мое запястье. — Это — не самая худшая смерть…

— Но… Я не могу просто так умереть! Вот так! Внезапно! — прошептала я, понимая, что сердечный приступ еще никто не отменял!

— Почему же внезапно? — с удивлением прошептал Смерть. — Сегодня утром ты, не догадываясь об этом, выпила особенный чай. В нем был яд. Он незаметный. Проявляет себя не сразу. И вот сейчас он уже начал действовать… Пойдем, пока не стало больно.

Внезапная боль ворвалась в меня — не как кинжал, а как огненный шип, вонзившийся под рёбра и начавший выжигать изнутри.

Я рухнула на колени, сжимая живот, будто могла удержать внутри то, что уже уходило…

— А-а-а… — вырвалось, но звук утонул в горле, как последний пузырёк воздуха у тонущего.

Я согнулась пополам, будто кто-то сжал мои внутренности в кулаке и начал выжимать из них всё: жизнь, надежду, даже последние крохи достоинства.

— А-а-а… — вырвалось у меня, но звук был глухой, будто я уже не принадлежала этому миру.

Спазм подкатил к горлу, как волна прилива — жёсткий, безжалостный, давящий. Я не могла дышать. Не могла кричать. Не могла сделать ничего, кроме как корчиться от невыносимых нарастающих судорог.

— Меня почти не мучает совесть, ведь я предупреждал, — послышался голос Смерти.

Боль ударила под рёбра — огнём, льдом, кинжалом.

Я рухнула на колени, впиваясь ногтями в брусчатку.

— А-а… — вырвалось, но звук утонул в горле.

«Завещание…» — мелькнуло. «Хотя что завещать? Пусть Абертон моет полы в аду… А Мелинда носит ему ведра!»

И вдруг — рывок.

Я вылетела из тела. Просто… вдруг рванула вверх и увидела себя со стороны.

Внизу — моя плоть корчилась в агонии.

Моё тело — в грязном белье, на мокрой брусчатке, корчится, как рыба на берегу. Руки царапают камни, ногти ломаются, губы шепчут что-то бессвязное. «Не хочу… не сейчас… не так…»

А рядом — он.

Смерть.

Стоит, как статуя из чёрного мрамора и лунного света. Ни жалости. Ни торжества. Только… ожидание.

Смотрел не на тело. На меня.

— Пойдём, — сказал он. Не приказал. Не потянул. Просто протянул руку.

И я… почти согласилась.

Я понимаю, что не хочу возвращаться к этой боли, которая прожигает насквозь. Мне страшно от одной только мысли, что мне придется вернуться в тело.

Поэтому подала дрожащую руку, чувствуя леденящее прикосновение вечности.

Шаг…

Еще шаг…

Я словно иду по земле, но не чувствую ее.

Туман смыкается за нами, словно занавес в театре. Остались лишь аплодисменты дождика по подоконнику и шлепанье мокрых листьев на дереве.

Пространство словно раздвинулось, а потом снова срослось за нашими спинами.

Я шла в тумане посреди странного леса.

Лес — не лес. Серый. Без птиц. Без ветра. Без даже намёка на жизнь. Деревья — как скелеты, вытянувшие костлявые пальцы к небу, которое не существует. Только бесконечная серость там, высоко. Всё здесь — эхо. Отголосок.

Последний вздох мира, который я покинула.

Я иду, понимая, что так не должно было быть. Так нечестно! Я не знаю, кто подмешал мне яд, но догадываюсь, что без очаровательной «жена, подвинься» не обошлось.

От обиды мне хочется плакать. Но слез нет. Только сухость в глазах.

В конце тумана замаячила дверь.

Не крышка гроба. Не пафосные врата ада. Не золотые врата рая.

Просто… дверь.

Старинная. Деревянная. С медной ручкой, потемневшей от времени. На ней — ни надписи, ни символа. Только тишина. Казалось, это просто дверь в обычную комнату. Откроешь ее, а там ничего страшного.

Я иду к ней.

С каждым шагом — легче.

Боль исчезает.

Страх — растворяется.

Даже мысли стихают, как волны после шторма.

Сердце бьётся всё реже.

Раз…

Пауза…

Ещё раз…

И я понимаю: это конец. По-настоящему. Никаких «может быть», «вдруг повезёт», «а если передумает».

Смерть останавливается у самой двери. Поворачивается ко мне. Его глаза — чёрные, но в них — не пустота. В них — усталость. Вековечная, глубокая, как сама вечность.

— Всё закончилось, пылинка, — говорит он тихо и ласково. — Ты свободна.

Я смотрю на него. И вдруг — смеюсь. Сквозь слёзы. Сквозь боль, которая уже не моя.

— Свободна? — хриплю я. — От чего? От мужа, который продал меня, поверив ложному обвинению? От любовницы, которая вытирала ноги о моё свадебное платье и отравила меня? От мира, где женщина — либо мать, либо мебель? В этой истории зло так и не наказано! И вот это до слёз обидно! Почему я должна умереть, а они будут жить и наслаждаться жизнью? Где справедливость?

Я сжала кулаки, хотя чувствовала, как пальцы уже теряют тепло.

— Ты называешь это свободой? Это побег! А я не хочу бежать! Я хочу вернуться и заставить их заплатить!

Смерть молчал. Но в его глазах — не пустота. А понимание.

— Ты сказал, что пришёл за моим «редким даром». А какой у меня дар, а? Умею плакать втихую? Умею молчать, когда меня унижают? Умею умирать красиво? — прошептала я, понимая, что всё не так. Так не должно было быть!

Смерть смотрел на меня. Долго. Потом тихо произнес: