Рассветная мечта - Голубева Татьяна В. - Страница 19

— Вы сказали — младшая, — тихонько сказала Наташа. — Есть, значит, и еще дети?

— Есть еще доченька, постарше, — кивнула Элиза Никаноровна. — Только о ней Римма никогда и говорить не могла спокойно.

— А… а что с ней не так?

Элиза Никаноровна покачала головой, ее глаза покраснели еще сильнее.

— Ох… Даже не знаю, как объяснить. В общем, Галя себя вообразила гениальной художницей, это у нее с детства… рисовать она совсем не умеет, уж ты мне поверь. Хотя, конечно, не в этом дело. Умудряются же люди сделать себе имя на пустом холсте… замазал краской — и вот тебе «Черный квадрат», как гениально! Но… но в ней действительно нет дара. Ни цвет она не чувствует, ни форму, ни линию… ничего! Я всему этому училась в юности, немножко разбираюсь. Она малюет каких-то идиотских человечков без лиц, знаешь, как фигурки из рассказа Конан Дойла, дети так рисуют… точка, точка, огуречик. А вокруг размазывает краску как попало — пейзаж. Цвет чудовищный, мне иногда кажется, что она тяжелый дальтоник. И постоянно умудряется приглашать крупных искусствоведов, показывает свои «картины». Ей все хором говорят, что это никуда не годится, а она заявляет, что все они дураки и гения оценить не способны. Вот так. И вечно вокруг нее такие же «гениальные» мужики вьются, деньгами-то ее Римма обеспечивала… вот они и поют ей хвалу за бутылку водки.

— Ну, может, теперь опомнится, за ум возьмется? — предположила Наташа.

— Скорее совсем с катушек съедет, — со вздохом сказала Элиза Никаноровна. — Ладно, девочка, давай работать. Римму не вернешь, а нам с тобой терять хорошее место ни к чему.

И они взялись за работу…

Наташа и не заметила, как к городу подкрался Новый год. И осознала этот факт только тогда, когда Нина, заглянув в бухгалтерию, сообщила:

— Завтра рабочий день до трех, а потом — торжество!

— Какое торжество? — рассеянно спросила Наташа.

Даже Элиза Никаноровна рассмеялась.

— Наталья Игоревна, завтра тридцатое декабря, вы что, забыли?

При посторонних главный бухгалтер обращалась к Наташе сугубо официально и лишь при закрытых дверях позволяла себе называть ее Наташенькой и девочкой.

— А… уже Новый год? — испугалась Наташа. — Ой…

— Заработалась, бедняжка, — прокомментировала факт Нина и исчезла.

— Да уж, это ты слишком, — согласилась Элиза Никаноровна. — Как можно до такой степени обо всем забыть?

— Не знаю, — сердито ответила Наташи. — Забыла и все. Да какая разница — Новый год. Первое мая… не люблю праздники.

Элиза бросила на Наташу пристальный взгляд, но промолчала. А Наташа вернулась к работе. Но что-то горькое всплыло на поверхность ее души, отравив остаток дня. Новый год. Семейный праздник…

Вечером, вернувшись домой, Наташа грустно заглянула в по-прежнему пустую спальню, снова прикрыла дверь и уселась в гостиной на тахту, давно уже сменившую продавленный родительский диван. Тахта временно служила еще и кроватью. Но это все ерунда. А вот Новый год…

Наташа сказала Элизе Никаноровне и правду, и неправду. Да, в последнее время она действительно не любила праздники. Но в детстве… О, это было совсем другое дело. Как готовились ее родители к Новому году! Новый год означал для них как будто бы новый этап жизни, новые надежды, новые планы. Загодя решали, что надеть, что подать на стол. Одежда была предметом специального обсуждения. Если в новогоднюю ночь не наденешь что-нибудь новое — удачи не жди… И как правило, мама покупала себе новые чулки. А отцу — носки. На большее редко случались деньги.

Обычно встречали Новый год по-семейному, но иногда приглашали гостей. Немного, одну-две пары старых знакомых. И это было особым событием. Мама начинала хлопотать уже в первых числах декабря, составляла списки необходимых покупок, а бабушка бегала по магазинам и стояла в очередях, чтобы заранее раздобыть все то, что можно. Майонез, например. Или хорошие маринованные огурчики. А заодно зеленый горошек и кукурузу в банках — для салатов. Мука для пирогов. Дрожжи. И так далее…

А потом наряжали елку.

Это радостное событие происходило обычно тридцатого декабря. Наташа прекрасно помнила, как откуда-то извлекались две большие картонные коробки, в которых под пухлыми слоями ваты прятались елочные игрушки и гирлянда с разноцветными лампочками и золотой сусальной звездой. Сначала отец укреплял на макушке елки звезду и развешивал лампочки, тщательно распределяя их по веткам. Гирлянда была очень старой, но ее регулярно чинили, и она исправно светила каждый год до четырнадцатого января, до старого Нового года. Когда лампочки окончательно утверждались на своих местах, родители начинали вешать на елку сверкающие (хотя и потертые местами) шары, ни в коем случае не доверяя эти драгоценности Наташе. Ей полагалось пристраивать на нижних ветках самодельные цепи, склеенные из цветной бумаги (с каким удовольствием Наташа их клеила!), а еще усаживать между шарами игрушки на прищепках — из толстого стекла, которое трудно разбить. Это были дед-мороз и снегурочка, два зайца, одна желтая шишка, снеговик и гитара. Теперь-то Наташа понимала, что игрушек было мало и были эти игрушки нищенскими, но сколько они приносили радости! Дело ведь не в цене и новизне. И кстати, куда подевались эти коробки? Вынося из квартиры горы всяческого хлама, Наташа так и не нашла их. Ну, в последние годы им с бабушкой было не до елок, это правда и все-таки… почему они пропали? Неужели бабуля и их сумела продать?…

Когда отец окончательно спился, праздники превратились в сплошные трагедии. Наташа помнила, как нервничала мама, зная, что отец наверняка начнет радоваться жизни уже с самого утра, а к вечеру просто сваливаться без памяти. Никаких гостей родители тогда уже не приглашали. И сами никуда не ходили…

А теперь…

Теперь праздники стали для Наташи самыми грустными днями. Праздновать одной — глупо. Пригласить — некого. Самой пойти тоже некуда. Оставалось сидеть перед телевизором и смотреть все подряд. И потому Наташа стала тихо ненавидеть праздники. Не потому, что ее сердило чужое веселье, совсем нет. Ее сердило собственное одиночество.

Вот и завтра…

Закончив работу, все в фирме начнут радоваться наступающему Новому году, предвкушая веселое застолье, танцы, смех, общение с друзьями. А что делать ей? Наташа на дотавила, как она снова засядет где-нибудь в углу с тарелкой салата и будет терпеливо ожидать конца действа. Не остаться — нельзя, она теперь заместитель главного бухгалтера. Веселиться вместе со всеми? Наташа вдруг поняла, что она этого не умеет. Не умеет веселиться, как все! Жизнь научила ее только работать.

Но как, же так? Разве она не способна смеяться, танцевать, кокетничать? Выходит, нет. Не знает, как это делается. Никогда не танцевала. Никогда не кокетничала. Смеется только тогда, когда встречается с Аллой. Ну и ну! Однако это странно.

Наташа отправилась в ванную комнату и стала пристально рассматривать себя в большом новом зеркале. Попутно решила, правда, что новое зеркало на старой облупившейся стене выглядит не слишком удачно. Но это — потом. Наташа попыталась улыбнуться самой себе и cocтроит глазки. В конце концов, актеры ведь именно так учатся правильной мимике — перед зеркалом… Но она-то не актриса и никогда толком не знала, как выглядит со стороны. Просто не обращала на это внимания, не присматривалась к себе, потому что в их семье и это тоже считалось неприличным. Слишком долго вертеться перед зеркалом могут только пустышки и дурочки. Почему? Разве человеку не полезно знать, каким видят его люди? Нет, ей внушали, что зеркало необходимо только для того, чтобы знать: ты причесан вполне аккуратно и одежда не сидит на тебе криво. И все. Ох…

Покачав головой, Наташа снова сделала попытку улыбнуться. Ничего не получалось. Наташа стала вспоминать, как улыбаются ее знакомые. Ольга Ивановна — всегда немножко задумчиво. Наташа попыталась изобразить нечто похожее… Нет, не то. Алла всегда улыбается открыто, весело, а чаще хохочет. Ну, так уж наверняка не выйдет. Куда ей до Аллы… Элиза Никаноровна всегда очень сдержанна, как будто скупится на улыбку, но глаза у нее необыкновенно добрые… как у Вадимыча.