Интервенция (СИ) - Алексин Иван - Страница 9

— Ну, ты то Порохня — известный сторонник царя московитов. Столько лет ему служил, аки верный пёс! Тебя и слушать теперь незачем!

Но если и хотели сторонники Сагайдачного заткнуть рот Порохне, у них ничего не получилось. Слишком популярен был бывший куренной атаман на Сечи, слишком многих успел перетянуть на свою сторону, угощая в шинке или помогая деньгой.

— А ты почто, Барабаш, сечевику слово сказать не даёшь?

— Каждый на Раде слово сказать может. На том наше лыцарство и стоит!

— Говори, Данила!

— Пусть говорит. Порохня — казак добрый, — поддержал эти выкрики и Богдан. Успев перед началом Рады пропустить за счёт щедрого казака чарку горилки, он в своих словах нисколько не сомневался. — Говори, если есть что сказать!

— Был бы я псом, Барабаш, здесь бы перед тобой не стоял, — жёстко ответил войсковому писарю Порохня. — Однако я здесь, а не в боярских хоромах мёд пью. А всё потому, что я казак! Мне вольный ветер, сабля да верные товарищи рядом любого злата и почестей дороже! И нет надо мной ни русского царя, ни польского короля, ни турецкого султана. А вы с Сагайдачным нас как раз на службу к польским панам зовёте. Неужели вы забыли, товарищи, как оно раньше не раз уже бывало⁈ — повысив голос, оглядел он примолкших сечевиков. — Покуда есть у панов нужда в силе казачьей, они и реестр увеличить готовы, и наши вольности признать пообещают, а кончится война и вновь не казаки мы для них, а быдло бессловесное! Или не так я говорю, товарищи?

— Так!

— Правду, Порохня, говорит!

— Хуже, чем к собакам к нам шляхта относится!

— Так зачем же нам за эту шляхту свои головы класть? — продолжил Порохня. — Тут кошевой нам лёгкую победу и богатую добычу обещал. Так вот, товарищи. Я сам воеводой у царя Фёдора несколько лет был. Мне ли силу его полков не знать? Не будет для нас там лёгкой победы. Многие из того похода не вернутся.

— А хоть бы и так, — перебил Данилу Сагайдачный. — Кто на Сечь пришёл, тот завсегда к смерти готов. Здесь трусам не место, а смерти боятся, в походы не ходить. Или ты предлагаешь, Порохня, нам сиднем на Сечи сидеть, да носа за пределы острова высунуть страшится? Так тебе тогда лучше жинкой обзавестись да возле её юбки сидеть!

Рада взорвалась смехом, дружно веселясь над удачной шуткой кошевого. В сторону Порохни полетели обидные выкрики, насмешки, советы, в каком месте лучше поискать жинку.

— Да нет, атаман. Сидеть в Сечи я не предлагаю. — спокойно заявил Порохня, переждав смех. — Только зачем же нам свои головы в Московии класть, если в другом месте можно не менее богатую добычу взять да почти без потерь на Сечь вернутся?

— Это ты о чём? — выкрикнули из толпы.

— А разве никто из вас, товарищи, не слышал, что кроме поляков ещё и крымчаки большой силой на московитов идти собрались. Джанибек чуть ли не всех, кто на коне может держаться, с собой в тот набег забирает.

— Ну, слышали. И что?

— А то, что как только они уйдут, Крым без защиты останется? Если мы неожиданно там высадимся, кто нас встретит? Старики да сопляки. Если зевать не будем, до самого Бахчи-Сарая быстро дойти можно. К хану в гости заглянуть да горилкой его напоить.

— Так он же не пьёт! — выкрикнул Богдан. — Ему вера не велит!

— А кто его, собачьего сына, спрашивать будет?

Богдан весело рассмеялся, оценив шутку. Идея нападения на оставшийся без защиты Крым, ему понравилась гораздо больше, чем набег на земли воинственных московитов.

24 марта 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Всё, государь, заканчиваются гранаты с зельем огненным. Вот эти последние остались!

Я не ответил Мизинцу, не сводя взгляда с Калуги. Город горел. Слитный гул мечущихся по городу людей, гулкий, тягучий звон колокола с колокольни Лаврентиева монастыря, плотные, густые столбы дыма, тянущиеся к затянутому облаками небу.

Удастся ли горожанам, потушить пылающие здания? Не знаю. Пожар был настоящим бедствием для деревянных, древнерусских городов, зачастую выжигая их дотла. В той же Калуге в самом недалёком будущем (в 1626 году) выгорит весь кремль. Оттого и поджигателей на Руси всегда били смертный боем, без всякой жалости.

В этот раз, в роли поджигателя выступил я…

А что, собственно говоря, мне было делать? И так под городом уже четыре дня простояли, на городские стены любуясь. А они тут, что у города, что у Кремля, пусть и деревянные, но построены на совесть: толстые, высокие, мощные. Этакие сооружения и из пушек не сразу прошибёшь. Вон, воеводы Василия Шуйского четыре месяца под городом простояли, а с севшим в осаду Болотниковым ничего поделать так и не смогли. Недаром Калуга входила в последнюю линию обороны южных границ Русского государства.

У меня столько времени нет. На меня со всех сторон враги надвигаются. И каждый день под стенами города непоправимой бедой обернуться может. Вот я ещё в Москве и решил, что если не удастся уговорить защитников города сдаться «по-доброму», то можно будет заставить их это сделать под угрозой сожжения Калуги. Вот только чем пригрозить? Опять стены города деревянным подмётом обложить? Так Болотников ещё в прошлый раз показал, как с этим бороться, взорвав подмёт вместе с несостоявшимися поджигателями.

— Тогда прибереги, покуда, стольник, — Мизинца я ещё до отъезда из Москвы в чин стольника возвёл. О порученном ему деле, бывший смоленский пушкарь, всей душой радеет, так что по заслугам и награда. Заслужил. — Дмитрий Михайлович, — оглянувшись, я взглядом нашёл среди бояр Пожарского. — Пошли опять к воротам бирюча. Пусть попеняем калужским людишкам за их воровство и непослушание и передаст, что, государь, мол, в милости своей сегодня город ядрами больше жечь не будет, но если они до завтрашнего рассвета не одумаются и с повинной ворота не откроют, то завтра всю Калугу дотла сожжём.

— Так нечем более жечь, царь-батюшка! — горестно скривился Мизинец. — Говорю же, почти все ядра в город закинули!

Я мазнул глазами по четырём заботливо выложенным в ряд снарядам, подошёл к пушке, провёл рукой по горячему стволу, морщась от залпов соседних орудий. Все наличные пушки пушкарский голова сосредоточил здесь, в одном месте, поставив пушкарям лишь одну задачу, обезопасить это конкретное орудие от ответного огня противника. Вот только полного успеха достигнуть всё равно не получилось. Слишком малоэффективной оказались новые снаряды, слишком часто улетали вхолостую, не нанеся городу особого вреда. Хотя, мне ли жаловаться? У меня и этого могло не быть.

О зажигательных снарядах я подумал ещё во время своего первого приезда в Устюжну. Подумал и благополучно забыл, сознавая нереальность воплощения данной затеи.

Не было у меня для этого необходимых знаний! Если форму самого снаряда я ещё мог скопировать с изобретённого в 1672 году в Ирландии «каркаса» — двух полусфер, стянутых железными, обёрнутыми материей обручами, то о составе самой смеси, имел лишь приблизительное представление: сера, селитра, смола, сурьма и скипидар. Вроде ещё и горячий жир потом туда доливали. Так ли это и в каких пропорциях всё это делалось, оставалось лишь гадать.

Вот только зачем гадать, если у тебя под рукой есть приговорённый к смертной казни алхимик? Решив, что хуже точно не будет, я отложил казнь на год и сделал Густаву предложение, от которого тот не мог отказаться, отдав будущего пиротехника под строгий надзор в Моденский Николаевский монастырь, что находился в тридцати шести верстах от Устюжны.

Густав справился за четыре месяца, прислав весточку с приставом. Пришлось срочно командировать туда Мизинца, с наказом провести испытания и, в случае успеха, поставить на уши всю Устюжну с окрестностями, но выковать как можно больше зажигательных ядер и к началу марта доставить всю продукцию в Москву. Вот только много выковать всё равно не успели.

Мда. Вот такая вот несуразица. С одной стороны мысленно себя за поджоги в русском городе корю, с другой в том, что нормально поджечь не получилось, огорчаюсь.