деньги не пахнут 5 (СИ) - Ежов Константин Владимирович - Страница 22

– Это секретарь Генри Киссинджера, члена совета директоров "Теранос". Прошу прощения за внезапный звонок, но нам необходимо задать вам несколько вопросов.

На другом конце провода раздалось сдавленное дыхание, будто собеседник не верил в происходящее. Киссинджер нетерпеливо протянул руку, забрал у секретаря телефон и приложил к уху.

– В какой должности вы работали?

– Лабораторный исследователь.

Голос был усталым, с лёгкой дрожью, словно человек до сих пор не мог отойти от прошлого.

– По какой причине вы ушли из компании?

– Извините… но я не могу это обсуждать. Подписано соглашение о неразглашении.

Мгновенно в глазах Киссинджера блеснул холодный огонь. Всё шло по предсказанному сценарию – именно о таком ответе предупреждал Сергей Платонов.

– Я член совета директоров "Теранос".

– Да, но условия соглашения прямо запрещают разглашать детали даже членам совета.

Воздух в комнате словно стал тяжелее. Шорох бумаг, тихие перешёптывания. Несколько директоров бросили на Холмс косые взгляды – острые, как лезвия. Но Киссинджер поднял руку, призывая к молчанию.

– Соглашение действительно приравнивает совет к посторонним лицам? Для чего? Что именно скрывается?

Тишина стала почти звенящей. Даже часы на стене тикали громче обычного.

– Вас переманили в другую компанию?

– Нет.

– Тогда почему ушли, не отработав положенные две недели? Люди начинают говорить, будто сотрудников просто "заставляют исчезать".

– Это было не по моей воле. Как только сообщила о намерении уйти, служба безопасности велела немедленно собрать вещи и покинуть здание. Даже попрощаться не позволили.

– Всего лишь один звонок коллегам мог бы развеять слухи.

– Если бы позвонила, пришлось бы объяснять причину, а это нарушило бы соглашение. Так что просто… ушла.

Кто-то тихо откашлялся, звук прозвучал особенно резко.

– Вас когда-либо преследовали?

– Не уверена… но были подозрительные случаи.

Киссинджер склонил голову, напряжённо слушая каждый вздох.

– Что послужило поводом для таких подозрений?

– Однажды переслала на личную почту несколько рабочих писем. Потом пригрозили судом за нарушение условий договора, потребовали удалить письма. Наняла адвоката, но юристы "Теранос" действовали слишком агрессивно. После этого стало казаться, что за мной следят.

В комнате кто-то нервно перелистнул документы. В каждом шорохе ощущалось напряжение. Эти слова уже невозможно было оспорить – речь шла о запугивании и давлении.

– Благодарю за честность, – произнёс Киссинджер, готовясь завершить разговор.

Но прежде чем телефон отняли от уха, послышалось дрожащее дыхание и фраза, заставившая всех в зале замереть.

– Причина увольнения… связана с врачебной клятвой.

Несколько секунд никто не осмеливался прервать тишину. Голос на другом конце зазвучал увереннее, обрёл тяжесть истины.

– В "Теранос" решили добавить тест на ВИЧ в линейку анализов. Но точность была катастрофически низкой. Предупреждала, что это приведёт к ложным результатам, – никто не слушал. Не смогла быть частью этого. Потому и ушла.

Воздух стал сухим, будто кто-то перекрыл кислород. Бумаги на столе зашуршали под дрожащими пальцами.

– Существуют отчёты о валидации – проверки, подтверждающие корректность работы устройства. Каждый тест, который проводила, проваливался. Но эти данные не попадали в официальные отчёты.

У Киссинджера едва заметно дрогнули веки. Несколько членов совета переглянулись – глаза расширились, как у людей, внезапно понявших, что стоят на краю пропасти.

– Федеральное правительство трижды в год проводит тесты на квалификацию лабораторий. Они должны выполняться точно так же, как анализы реальных пациентов. Но "Теранос" использовал оборудование сторонних компаний. Собственное устройство, "Ньютон", ни разу не участвовало в проверках.

В комнате стало слышно, как кто-то сглотнул. Воздух наполнился металлическим привкусом страха. Все понимали: речь шла уже не о тирании руководства. Это был приговор самой сути проекта, на котором держалась легенда "Теранос".

Разоблачения сотрудника, казалось, не имели конца. Всё, что годами замалчивалось, вдруг прорвалось наружу, будто плотину сорвало – и мутная волна скрытой правды хлынула на свет.

После истории с подделкой данных и махинациями при оценке квалификации вскрылась новая бездна.

– Лаборатория компании разделена на два уровня. Наверху – обычные коммерческие диагностические аппараты. А внизу – "Ньютон", главный и самый амбициозный проект. Но во время проверки клинической лаборатории мы показали только верхний этаж. Настоящую сердцевину тщательно спрятали – инспекторы туда даже не заглянули.

Так была нарушена сама суть лабораторных правил. Главный упрёк звучал ясно: они намеренно скрыли от проверяющих то, что должно было быть выставлено на первый план.

В переговорной воцарилась тяжёлая тишина. Воздух, казалось, сгустился, и кто-то тихо откашлялся, не зная, куда девать руки. Люди переглядывались – на лицах застыл один и тот же немой вопрос: работает ли вообще в этой компании хоть что-то как положено? Всё рушилось на глазах.

И вдруг, разорвав тишину, прозвучал голос – острый, как лезвие:

– Кто знал об этом?

Говорила Холмс. Она держала телефон на громкой связи и обращалась к собеседнику с ледяным спокойствием.

– Это уже не просто нарушение регламента. Мы имеем дело с медицинским оборудованием. Здесь цена ошибки – человеческая жизнь. Кто отдал приказ скрыть это?

В её голосе не было ни капли раскаяния. Напротив – в каждом слове слышался уверенный, почти священный гнев, как у человека, уверенного в своей правоте. Каждый её слог словно кричал:

– Это не моя вина.

На другом конце провода повисла короткая пауза. Потом дрожащий голос спросил:

– Это… это на громкой связи?

Киссинджер сразу понял, что натворил.

Осведомитель, вероятно, думал, что говорит с советом директоров конфиденциально. И теперь вдруг осознал – всё время его слушала сама Холмс. Ужас, пронзивший голос, говорил сам за себя.

– Подождите… можно выключить громкую связь? Мне нужно сказать кое-что лично мистеру Киссинджеру….

Секретарь бросил взгляд на начальника. Тот едва заметно кивнул.

Щёлкнула кнопка, и трубка вернулась в руки Киссинджера.

– Громкая связь выключена.

– Холмс… она слышала всё? С самого начала?

Теперь в голосе звенел настоящий страх.

– То, что я сказала, нарушает договор о неразглашении! Она подаст в суд! Она угрожала мне… не только мне, но и родителям! Сказала, что разорит нас!

Киссинджер прищурился. Этого было достаточно, чтобы понять, какими методами пользовалась Холмс и её юристы – давлением, шантажом, угрозами.

– Они сказали, что выставят меня лгуньей! Что все поверят Холмс, а не мне! Что виноватой стану я! Вы ведь верите мне… правда?

Киссинджер медленно вдохнул. В зале стояла гробовая тишина – все взгляды были прикованы к нему. Даже те, кто не слышал слов осведомителя, уже догадывались о содержании разговора по выражению его лица.

Надо было прервать разговор.

– Не волнуйтесь. Никто вас не тронет. Я свяжусь с вами позже сегодня.

Он уже собирался положить трубку, когда снова раздался голос, полный отчаяния:

– Ещё одно… очень важно.

– Говорите.

– Тесты нужно немедленно остановить. Если это продолжится хотя бы день, здоровым поставят страшные диагнозы, а больные поверят, что с ними всё в порядке, и не пойдут лечиться. Болезни, которые можно было бы обнаружить, останутся незамеченными.

Уголки губ Киссинджера дрогнули – не улыбка, а горькая усмешка.

Ведь разве не сама Холмс когда-то повторяла с трибун: "Нужно предотвращать болезни через раннюю диагностику?"

Слова осведомителя ударили по комнате, как гулкий выстрел в тесном коридоре. Воздух словно стал плотнее, и каждый вдох отдавался горечью в груди. Иллюзия, на которой держалась гордость компании, рассыпалась в прах. "Теранос" не выявлял болезни – он мешал их обнаружить.