деньги не пахнут 5 (СИ) - Ежов Константин Владимирович - Страница 21

Он говорил спокойно, но в этой спокойности звучал приговор.

С самого начала Киссинджер считал секунды.

В статье, лежавшей на столе, чёрными буквами было выведено:

"Это место – не что иное, как диктатура. Хочешь выжить – стань младшим сыном вассала."

Если бы внутри компании не было страха, стоило бы лишь открыть дверь – и первый встречный мог бы войти. Но нет, они потратили время, чтобы подобрать "правильного" свидетеля, того, кто скажет именно то, что нужно.

Слова Киссинджера, как тонкие лезвия, резали воздух. Несколько членов совета переглянулись; тишина треснула шёпотом сомнений.

– Странно, – первым заговорил бывший сенатор, подперев подбородок рукой. – В такой ситуации искать кого-то на четвёртом этаже – весьма неосторожно.

– Согласен, – кивнул бывший министр обороны. – Выглядит… подозрительно.

Холмс прикусила губу.

– Это… это не было моим распоряжением…, – тихо проговорила она, бросив взгляд на мужчину, который раньше покидал зал. Тот стоял неподвижно, будто мраморная статуя, с каменным лицом человека, осознавшего, что сам усугубил положение.

– Проверим ещё раз, – твёрдо произнёс Киссинджер, глядя прямо на Холмс. – На этот раз – любого, кто ближе всего. Немедленно.

Секретарь, не говоря ни слова, скрылся за дверью и вернулся менее чем через две минуты. Следом вошёл новый сотрудник – молодой, чуть взмокший от волнения, запах пота едва различимо смешивался с ароматом кофе, ещё не выветрившегося в его дыхании.

Процедура повторилась: те же вопросы, та же статья, тот же молчаливый контроль взглядов.

– Как вы думаете, здесь говорится о "Теранос"?

Сотрудник растерянно повёл плечами, будто подбирая слова.

– Сложно сказать… Но вот часть про "секретность" – она действительно похожа. У нас довольно строгие правила. Нельзя использовать флешки, обмен данными между отделами почти запрещён. Всё под контролем.

Кто-то из совета негромко выдохнул. Это звучало правдоподобно, особенно если учитывать характер Холмс. Осторожность и контроль всегда были её сильной стороной, а не признаками тирании.

– А что насчёт наблюдения за сотрудниками? – уточнил Киссинджер.

– Никогда не слышал о таком, сэр.

Глаза старого политика слегка смягчились, и напряжение на его лице ослабло. Но облегчение длилось недолго.

Пауза. Сотрудник поёрзал, словно собирался сказать нечто лишнее. И сказал:

– Не знаю, как насчёт слежки… но увольнения у нас происходят странно часто. Многие замечают, что люди просто… исчезают. Обычно, если человек подаёт заявление, он работает ещё пару недель, но здесь… уходят внезапно, без прощаний. Как будто растворяются.

Тишина ударила в грудь.

Слово "исчезают" будто вспыхнуло неоном в голове Киссинджера – одно-единственное, страшное, холодное.

Сергей Платонов сказал тогда то же самое.

Он поднял взгляд и спросил почти шёпотом, но в этой мягкости слышалась сталь:

– Здесь действительно употребляют это слово – "исчезнуть"?

Сотрудник замялся. Пальцы нервно сжали край листа, ногти заскребли по бумаге.

– Ну… иногда, да. Люди говорят именно так. "Он исчез". Или "её больше нет".

Где-то в углу тикали часы. Ровно, неумолимо.

Каждый удар отдавался эхом в груди – как шаги кого-то, кто уже давно идёт навстречу правде.

В комнате, пропитанной ароматом бумаги, кофе и лёгкого страха, повисла гнетущая пауза. Тишина звенела так остро, будто кто-то невидимый натянул струну между стенами. Сотрудник, запнувшийся на полуслове, опустил взгляд – и этого было достаточно. Сомнений не осталось: исчезновения действительно случались. Часто. Слишком часто.

Брови Киссинджера сдвинулись, образовав глубокую складку, будто борозду, прорезанную годами недоверия. В памяти всплыло то самое слово, произнесённое Сергеем Платоновым – "диктатор". Тогда оно показалось преувеличением, метафорой, но теперь… теперь в нём звенела тревожная правда.

Когда сотрудник покинул зал, Холмс шагнула вперёд. Голос звучал мягко, сдержанно, как у человека, вынужденного объяснять очевидное.

– Всё это исключительно ради безопасности данных. Некоторые специалисты уходят к конкурентам, и, чтобы не допустить утечки информации, доступ им закрывается сразу, без этих двухнедельных формальностей….

– Это разумно, – заметил Шульц, осторожно кивая. – Ваша компания работает с конфиденциальными материалами. Предосторожность здесь не лишняя.

Но выражение лица Киссинджера не изменилось. Взгляд оставался ледяным, сосредоточенным.

– Пригласите руководителя отдела кадров, – произнёс он ровно.

– Что? – Холмс не сразу поняла, а потом голос дрогнул.

– Если текучка действительно так высока, в кадрах должны быть точные записи. Пусть принесут отчёт по увольнениям за последние три года.

Отказывать она не могла. У члена совета было полное право требовать любую внутреннюю документацию.

Дверь приоткрылась, и в зал вошёл человек с усталым лицом, сжимая в руках папку. Бумаги шуршали, воздух наполнился сухим запахом тонера и пыли. Киссинджер, не торопясь, перелистнул страницы. Глаза бегали по строчкам – цифры, имена, даты. И с каждой страницей взгляд мрачнел.

– Больше половины сотрудников покинули компанию, – сказал он, тихо, но с такой тяжестью, что слова повисли в воздухе, как приговор.

– Для стартапа высокая текучка – обычное дело, – поспешила вставить Холмс, чувствуя, как под ногами будто начинает плавиться пол.

– Даже если так, – вмешался один из членов совета, – средний показатель по отрасли не выше тридцати процентов. Здесь вдвое больше. Разве это не тревожный знак?

Кто-то щёлкнул языком, кто-то шумно выдохнул. Бумаги на столе дрогнули от лёгкого сквозняка из вентиляции.

– Это связано с переманиванием, – попыталась оправдаться Холмс, но голос терял уверенность.

Киссинджер откинулся в кресле, глаза сузились.

– Принесите личное дело последнего уволившегося, – сказал он, холодно и ясно.

– Простите? – HR-менеджер растерянно посмотрел на него, потом на Холмс, словно ища поддержки.

– Не расслышали? – Голос старика не повышался, но в нём звучала такая властная сила, что в комнате стало тесно от напряжения.

Менеджер торопливо достал телефон.

– Сейчас отправлю сообщение, – пробормотал он.

– Позвоните, – оборвал Киссинджер.

Он не хотел никаких лазеек. Ни времени на корректировку, ни возможности выбрать "удобного" кандидата. Телефонный звонок не оставлял пространства для манипуляций.

– Эм… Принесите, пожалуйста, личное дело последнего уволенного сотрудника… да, в конференц-зал на втором этаже, – проговорил менеджер дрожащим голосом.

Минуты тянулись вязко. Секунды отсчитывали тиканьем настенных часов. Наконец, дверь снова открылась – на стол легла тонкая папка, пахнущая бумагой, канцелярским клеем и чем-то металлическим, словно в неё впиталась тревога всех, кто прежде держал её в руках.

Киссинджер кивнул секретарю.

– Позвоните этому человеку.

– Что? – голос Холмс дрогнул, будто воздух в зале стал гуще.

– Большинство свидетельств в статье принадлежат бывшим сотрудникам, – сказал он. – Единственный способ узнать правду – услышать их лично.

Холмс побледнела. Остальные члены совета сидели неподвижно, будто боялись нарушить хрупкий баланс.

Секретарь подключил громкую связь. В тишине раздались короткие гудки.

Тонкие, ровные, как удары сердца.

Звонок растягивался, тянул время, наполняя зал давлением, от которого хотелось сжаться в кресле.

Третий гудок. Четвёртый.

И вдруг – щелчок, лёгкое потрескивание динамика.

– Алло?

– Амара Стерлинг?

– Да… кто это?

Голос женщины был настороженным, чуть охрипшим, словно она говорила после долгого молчания.

И в тот миг в воздухе повисло предчувствие – то, что прозвучит дальше, уже не оставит камня на камне от прежних иллюзий.