Кремль уголовный. 57 кремлевских убийств - Тополь Эдуард Владимирович - Страница 67

Аверелл Гарриман – наследственный миллионер, железнодорожный магнат и банкир, главный переговорщик по ленд-лизу, «верный», как он сам себя называет, «офицер своего президента» и активный сторонник сближения Рузвельта и Сталина, которого он считает «тайным демократом». После разгрома Гитлера мечтает вернуть себе польские предприятия: химические заводы, фарфоровую фабрику, цинковую шахту и угольно-металлургический комплекс, которые принадлежали ему до войны. По сообщению советской резидентуры, в Лондоне с ним произошел пикантный случай. Как специальный посланник Рузвельта в Англии, он был на лондонском светском банкете, когда случилась очередная немецкая бомбежка. Конечно, свет тут же погас, и все гости немедленно спустились в бомбоубежище. Только пятидесятилетний Гарриман, уже пятнадцать лет женатый вторым браком, позволил двадцатитрехлетней Памеле Дигби-Черчилль, подруге своей дочери, увести себя совсем в другую сторону, в глубину темного хозяйского дома. После короткого брака с Рэндольфом Черчиллем, сыном Уинстона Черчилля, эта Памела – рыжая, голубоглазая и а-ля наивная простушка – слыла чуть ли не главной сексуальной львицей Лондона. Чем она и Гарриман занимались в темном доме под грохот взрывов ФА-1, никто, конечно, не видел, но, когда бомбежка закончилась и гости поднялись из бомбоубежища в дом, навстречу им вышли Гарриман и Памела. Глаза у Памелы сияли, как сияют глаза у женщин только после мощной мужской бомбежки. А усталый, с растрепанной прической, Аверелл на ходу застегивал фрак. Немедленно вслед за этим невинным происшествием Гарриман помог дочке и ее подруге Памеле снять на двоих лондонскую квартиру, что отлично маскировало его частые, якобы к дочери, визиты к Памеле. И эти визиты продолжались до самого отлета Гарримана в Москву2, куда его дочь Кэтлин прилетела с ним как корреспондентка Hearst’s International News Service и Newsweek Magazine.

Джон Рассел Дин – твердый орешек. В 47 лет генерал-майор и секретарь Объединенного комитета начальников штабов американской армии, известный своим невозмутимым характером и блестящими организационными способностями. Именно за эти качества Рузвельт выбрал его на должность руководителя американской Военной миссии, которая должна курировать все американские поставки по ленд-лизу и координировать все совместные боевые операции американских, британских и советских войск.

Едва гости ступили с трапа на землю, их ошеломил духовой оркестр. Он играл… «Интернационал»! Правда, этот гимн никто вслух не пел, но кто же не знает слов: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!» Американским гостям и без перевода было ясно, что обещали им хозяева СССР:

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим, –

Кто был ничем, тот станет всем…

Лишь мы, работники всемирной

Великой армии труда,

Владеть землей имеем право,

Но паразиты – никогда!

Особенно «импонировали» эти слова миллионерам Халлу и Гарриману. Хотя виду они, конечно, не подавали, а стояли, замерев, с каменными лицами, что было хорошо видно кинооператору, снимавшему их крупным планом.

Правда, сразу за «Интернационалом» оркестр стал играть гимн США «Star-Spangled Banner», и гости, расслабившись и приложив правую руку к груди, мысленно пели: «Then conquer we must, when our cause it is just, / And this be our motto – «In God is our trust,» / And the star-spangled banner in triumph shall wave / O’er the land of the free and the home of the brave»3.

При этом и пожилые генералы, и их молодые помощники с любопытством присматривались к русским солдатам, парадной шеренгой застывшим у трапа. Так вот с кем они теперь союзники! Высоченные и скуластые мо?лодцы с автоматами на груди, в ладных шинелях, блестящих зеленых касках, начищенных сапогах и белоснежных перчатках. Медленно поворачивают головы, не отрывая взгляда от проходящих вдоль их строя иностранцев и пожирая глазами двадцатишестилетнюю Кэтлин Гарриман.

Дежурная речь Молотова: «Мы рады приветствовать на нашей земле наших друзей и союзников…» В августе 1939 года этими же словами Молотов встречал Риббентропа, чтобы подписать знаменитый договор о дружбе с Гитлером, договор, который позволил фюреру начать Вторую мировой войну.

Ответную речь Корделла Халла Молотову переводил личный переводчик Сталина Валентин Бережков: «Мы уверены, что совместными усилиями мы разгромим нашего общего врага…»

– Караул, направо! – зычно скомандовал командир кремлевской парадной роты. – Шагом марш!

Такого слаженного, с оттягом, прусского печатного шага никогда не видел ни один из прибывших американцев, даже генерал-майор Джон Дин. Подошвы начищенных сапог в унисон взлетали в воздух на стандартную высоту 30 сантиметров и единым ударом обрушивались на землю, как того требовал ритуал, усвоенный еще при императоре Павле. Затем хозяева подвели гостей к их посольским машинам – Халла и Гарримана к черному «линкольну» с двенадцатицилиндровым двигателем, Дина – к новенькому кремовому «бьюику».

Проводив глазами отчалившие в сторону Москвы машины и автобусы американского посольства, Молотов коротким кивком подозвал к себе одного из своих помощников и показал глазами на Б-24:

– Павел, нам нужны характеристики этой машины.

– Не беспокойтесь, Вячеслав Михайлович, – нагнулся к нему Павел Судоплатов, высокий стройный мужчина в штатской кожаной куртке, но с явно военной выправкой. – Видите наших техников, обслуживающих самолет? Они уже этим занимаются. Между прочим, это личный самолет Гарримана.

– Его собственный самолет? – не сдержал изумления Молотов.

А гости уже катили по Москве. Она встретила их хмуро – ни солнца, ни веселых лиц у прохожих, ни яркой рекламы. На Можайском шоссе, по которому немцев год назад удалось остановить всего в тридцати километрах от Москвы, еще стояли баррикады и противотанковые ежи, а также ящики с песком для тушения зажигательных бомб и зенитные орудия с женскими расчетами. Только ближе к центру все-таки появились люди: мужчины в военной форме, с портфелями на кожаных ремнях через плечо, спешили по своим делам, а женщины в куртках «хаки», ватных штанах и резиновых сапогах чинили трамвайные пути и засыпали песком воронки на мостовых. Стены большинства домов потрескались, штукатурка осыпалась, обнажив арматуру. Окна в домах и витрины магазинов забиты досками или заклеены старыми газетами, а у редких магазинов стоят длинные очереди пожилых людей. Все одеты кое-как, в заношенное и старое. Лица замкнутые и осунувшиеся, молодежи и детей нет вовсе. Все это угнетало новоприбывших и заставляло тревожно переглядываться. Правда, когда стали попадаться грузовые «студебеккеры», все оживились:

– Смотрите, наши грузовики!

– Но женщины за рулем…

На каком-то перекрестке черный раструб громкоговорителя на телеграфном столбе что-то вещал, а под столбом стояла небольшая толпа и слушала, задрав головы. Водитель автобуса тоже включил радио, русский диктор победным тоном сообщал что-то оптимистическое. Посольский переводчик капитан Генри Уэр сказал:

– Перевожу. Вчера на Украине советские войска вели упорные бои за город Мелитополь. Юго-восточнее города Кременчуга русские продвинулись вперед на семь километров. Севернее Киева они ведут бои на правом берегу реки Днепр. За семнадцатое октября на всех фронтах русские уничтожили сто семьдесят один немецкий танк, сбили сорок пять самолетов и уничтожили до двух тысяч гитлеровцев…

– Но они ничего не говорят о наших победах в Италии и в Африке, – заметил генерал Крист.

– Да, – подтвердил переводчик. – У Кремля очень странная манера. Мы союзники, воюем с немцами в Европе и в Африке, шлем сюда самолеты, танки, продукты, но своему народу русские об этом не говорят.

– It’s okay, – сказал генерал-майор Сидней Спалдинг. – Когда мы построим тут наши аэродромы и начнем долбать с них немцев, они не смогут скрыть это от народа…