Леонид. Время исканий (СИ) - Коллингвуд Виктор - Страница 9

Еще в Харькове, наблюдая за разработкой первых советских портативных радиостанций, наша исследовательская группа пришла к выводу, что существующие вакуумные радиолампы непригодны для военной техники. Крупные, тяжелые, хрупкие, они к тому же плохо работали на высоких частотах. Когда-нибудь эти проблемы решатся с помощью полупроводниковых диодов, но пока это слишком сложная технология. К счастью, выход имелся: у традиционных ламп были заметные резервы для модернизации.А мне задолго до СВО довелось познакомиться с рацией Р-123, построенной именно на такой элементной базе. И вот — первые образцы готовы. Теперь в лабораториях Московского радиозавода их должны довести до серии. А параллельно — завод готовился к их массовому производству. Именно об этом я и хотел поговорить с Мельниковым. Новые цеха должны были строиться в первоочередном порядке и на «высшем уровне» — работа в них будет вестисьневиданной ранее культурой производства.

Наконец, быстро чмокнув супругу, я выскочил на улицу — в солнечное апрельское утро. У подъезда Дома на набережной уже ждала тёмно-синяя «ГАЗ-А» — копия Форда модели 32-го года — из гаража ЦК. Водитель в кожаной фуражке вытянулся, и даже открыл дверцу.

В салоне пахло смесью бензина, пыли и клеёнки. Я сел на жёсткое заднее сиденье, обтянутое грубой серо-коричневой тканью. Машина тронулась, мелко подпрыгивая на московской, дореволюционной еще, брусчатке — асфальтированных улиц в Москве практически не было — и в салоне всё сразу зазвенело: стекло в дверце, пружины сиденья, металлические детали. Я откинулся назад, но жёсткая спинка не давала расслабиться. Дребезг железа и скрип ткани накладывались на мои мысли, превращаясь в назойливый аккомпанемент. При каждом толчке подвеска скрипела, а длинный рычаг передач и непривычно тонкий руль мелко дрожали.

За мутным стеклом проносились серые фасады домов. Я смотрел на них, но думал о другом — о предстоящем разговоре.

Сталинские слова, прозвучавшие в завершении нашей встречи, словно гул далёкого колокола зазвучали в памяти, когда машина поворачивала к проходной Московского радиозавода. «Я бы очень хотел, чтобы вы были избраны кандидатом в члены ЦК…» — этот намёк был равносилен приказу. В конце следующего года грядет очередной, XVII съезд, и к этому времени у меня все должно быть в ажуре. А кое-что может пойти не так!

Нет, конечно, одобрение Сталина — это прям весомо. Это приговор, высеченный в граните. Но я на сегодняшний день слишком хорошо знаю механику власти, чтобы успокаиваться. В этой системе одного благословения мало: каждый кандидат должен пройти через бюрократический лабиринт, где на каждом повороте сидит свой привратник. Орграспредбюро составляет «шахматку», Оргбюро утверждает списки, а Секретариат их визирует. И первым в цепочке стоял Ежов — мелкая, цепкая, злопамятная сволочь. Его перо — острее ножа: достаточно одного мазка, и кандидат исчезает, как будто его и не существовало. А у нас с ним отношения — прямо скажем, так себе. Мягко говоря, холодные.И я совсем не удивлюсь, если Ежов найдет способ затормозить всё на уровне согласований: спрятать «в стол», задержать, сделать «техническую ошибку». И потом уже не докажешь, что это умысел, а не обычная канцелярская случайность.

Так что стоит подстелить соломку. Мне нужно выдвижение от Московской парторганизации — самой влиятельной и авторитетной в Союзе. Такая рекомендация превращала фамилию в аксиому: спорить с Москвой значило спорить с самой Партией. Только так я мог быть уверен, что пройду все бюрократические врата и дойду до съезда без риска быть вычеркнутым в кулуарах.

К счастью, мне это было несложно устроить — ведь Москвой нынче руководил Петр Мельников, которого я когда-то выдернул из Харькова и поставил во главе столицы, попутно задвинув товарища Хрущева.

Повод нашёлся быстро. На радиозаводе открывали новую лабораторию — просторные светлые залы, набитые первоклассной новейшей аппаратурой. Здесь, по моей инициативе, разворачивался секретный проект: готовился выпуск нового поколения радиоламп. Сюда же должен был прибыть и Мельников — в качестве хозяина Москвы, ответственного за постройку новых цехов.

Москва сияла апрельским светом, улицы дышали теплом, и даже заводская проходная выглядела празднично. У ворот ждали директор Николай Булганин и Пётр Мельников. Булганин — воплощение новой советской элиты: безукоризненный костюм, профессорская бородка, внимательный взгляд. В нём была деловитая энергия «красного директора». Рядом с ним Мельников в полувоенном сером френче казался неотесанным провинциалом.

Булганин со сдержанной гордостью повёл нас через гудящие цеха к лаборатории. Лаборатория встретила запахом озона и канифоли. На столах, над которыми склонялись сотрудники в белых халатах, среди приборов и проводов, блестели первые образцы новой элементной базы нашей радиопромышленности: крошечные лампы непривычной плоской конструкции. Мельников, не слишком сведущий в технике, рассматривал крошечные колбы с уважением: в этих стекляшках угадывалась сила, способная менять судьбу страны.

— Вот, Леонид Ильич, — торжественно произнес Булганин, бережно поднимая одну из новинок. — Первые результаты разработки Бауманской лаборатории. Ваша супруга, Лидия Николаевна, внесла огромный вклад. Теперь нужно довести их до ума и наладить производство. Планируем серийный выпуск к тридцать пятому году.

— Не позже, Николай Александрович, — предостерег я. — Партия будет следить за внедрением этой разработки с особым вниманием. Война нас ждать не станет!

— Помилуйте, Леонид Ильич. Тут мы зависим от сроков строительства новых корпусов, то есть — от Москвы! Будут рабочие и стройматериалы — успеем к тридцать пятому году. А нет — так я извиняюсь!

— Извиняюсь, не извиняюсь — а в этом случае ответить придется, даже если дело за строителями, а не за вами, — грубовато ответил я. — Если вдруг будут задержки в стройке — сигнализируйте в ЦеКа, выбивайте материалы, добивайтесь продолжения строительства. А то не стать бы вам, дорогой Николай Александрович, директором барака на Соловках!

Булганин кивнул, в глубине его серых глаз мелькнуло понимание.

— Обязательно поставим эту стройку на первоочередное снабжение! — заверил меня Мельников.

Когда официальная часть завершилась, настал момент откровенного разговора.

— Пётр Богданович, — произнёс я, — пора обсудить партийное обеспечение проекта. Думаю, лучше наедине.

Мы прошли в просторный кабинет директора. Булганин тактично прикрыл за нами дверь.

— Пётр Богданович, в следующем году будет Семнадцатый съезд. Так вот: нужна ваша поддержка. Речь идёт о выдвижении моей кандидатуры в ЦК партии. У меня по этому поводу состоялся разговор… на самом верху. Все одобрено, но для меня важна поддержка московской парторганизации!

Мельников мгновенно подобрался, будто где-то внутри него щёлкнул рубильник.

— Леонид, тут и думать нечего. Ты вытащил меня из харьковской глуши, устроил на Москву. Считай, вопрос закрыт: я лично прослежу, чтобы всё прошло как надо. Московская организация выдвинет твою кандидатуру единогласно. Обещаю!

Я с облегчением пожал его широкую руку.

— Ну, будем считать, что это дело решённое. Спасибо, Пётр Богданович, — сказал я, возвращаясь к столу. — А теперь расскажи, как справляешься с Москвой. Слухи в ЦК ходят разные: и о грандиозных успехах, и о не менее крупных проблемах. Рассказывайте, чего больше-то?

Мельников грустно усмехнулся.

— Ну что сказать? Хозяйство большое! Пока вроде справляюсь, но… — он покачал головой. — Леонид, ты даже не представляешь, какая у нас круговерть! Реконструкция Москвы — это как колесо на машине сменить, не останавливая движения.

Он подался вперёд, нервно закуривая папиросу.

— Чего у нас только нет! Один метрополитен чего стоит — ведь невиданное дело! Целая сеть тоннелей под жилыми домами, под реками, с вентиляцией, эскалаторами, электропоездами! И все — глубокого заложения! А канал Москва–Волга? Это же стройка века, целая армия людей! А Генплан? Расширяем Тверскую, сносим целые кварталы купеческих особняков. Тысячи людей нужно переселить, дать им жильё, работу.