Второй шанс (СИ) - Киров Никита - Страница 1

— Вот вроде и недавно вы дембельнулись, — проговорил Маугли, оглядывая нас. — А будто лет сто прошло. Не, что ни говори, а гражданка людей меняет. Совсем другие люди внешне, не узнаю даже!

— А ты думал, — Шустрый сел на подлокотник кресла. — Теперь всё, не покомандуешь, товарищ старший лейтенант, хе-е.

— Да мне и не надо, — бывший командир оглядел нас всех ещё раз. — Сами вот справляетесь, держитесь. И Андрюха Старицкий присматривает.

— Так вот, сначала Царевич ко всем ходил, чтобы не потерялись, теперь вот Старый всех собрал. Даже Славу Халяву из клуба вытащил… он упирался-упирался, а мы его за руки-ноги оттуда тащили.

— Не сочиняй, — отрезал Славик.

Собрались мы снова у Царевича. В этот раз стало намного теснее, ведь кроме нашей семёрки здесь ещё и Маугли. Ещё и Моржова пригласили, правда, он занят на работе, и неизвестно, сможет ли появиться сегодня.

Привезли и Самовара, хотя он сначала не хотел. Он сидел в своей коляске в комнате, старой, потому что новую только заказали, и слушал рассказы Маугли о том, что сейчас творится в армии после войны. Сам Маугли сидел в спортивной куртке Царевича, сняв, наконец, свою форму.

В квартире обычно было прохладно, но когда набилось столько народа, это уже не ощущается. Даже, наоборот, стало жарко. Ещё и на кухне варилось мясо в двух кастрюлях — притащили Шустрый с Царевичем из посёлка. Варилось оно просто, без всякого рецепта, просто мясо с крепким бульоном, куда набросали лук и круглую картошку.

На столе кроме бутылок стояли консервные банки с «братской могилой», как их в шутку назвал Шустрый — килькой в томате. Был ещё томатный сок, очень много, кто-то его сильно любил. Халява вот не любил, поэтому при виде его морщился, но пил. В армии и не такое пил.

Ну и ещё колбасы, сыры, помидорки, правда, эти были твёрдые, как пластмасса. Купили апельсины, китайские, каждый в отдельном красном целлофановом мешочке. Их привозят целыми коробками, и под Новый год их станет много. Ещё яблоки, Саня Газон разрезал их выкидным ножом, но так, чтобы получались зубчики.

Стол полный, но я был уверен, что съедим всё.

Кастрюли парили, окна с деревянными рамами запотели, Халява даже снял свои вечные тёмные очки и сидел, чистил картошку ножиком с отломанным кончиком, вытирая пот со лба рукавом.

— Главный специалист по чистке картошки, да, Халявыч? — на кухню пришёл Шустрый. — В армии придрочился, да?

— Иди ты уже, — отозвался Славик. — Займись делом!

— Каким?

— Каким-нибудь!

— А ты чё, в клуб опять намылился?

Халява сматюгнулся и замахнулся, будто собрался кинуть в Борьку картошку, но тот оперативно ушёл, правда, совсем ненадолго.

— А хлеба нет? — он заглянул в хлебницу. — А то чё, как в анекдоте, будем масло прямо на колбасу мазать?

— Вот и сходи в магаз! — рявкнул Славик. — Хоть какая-то польза будет.

— Под окном мешок есть, — крикнул Царевич из ванной, — там возьми. Только он мёрзлый!

— А где взял?

— Да срочники из части ходили по квартирам, продавали, по полтыщи за булку. Солдатский. Я купил мешок сразу на всякий случай. Шопен, может, заберёт.

Шопен пришёл не один — под курткой тащил своего щенка. Одноглазый пёсик рос быстро, и он уже стал больше, чем когда я его видел в последний раз.

— Да в общаге нельзя оставить, он скулит, а там все о’ут из-за этого! — он поставил собаку на пол и скинул бушлат. — О, командир!

— Ты ещё более тощим стал, Толик, — удивился Маугли. — Я думал, ты на гражданке хоть немного отъешься.

— А? Да чё-то не толстею.

— А чё он, думаешь, собаку-то взял? — появился Шустрый. — Чтобы ветром не унесло, смотри, какой тощий. Ничего не ест, как хомяк всё откладывает в свои нычки.

— Не гони, Шустрый! — пробурчал Шопен. — Сам-то бы всё жрал и жрал. Или ещё хуже. Помнишь, как из-за тебя тушёнки лишились?

— Ну едучий случай, хватит уже напоминать!

— А чё, каждый день видишь, как танк три ящика тушняка из пушки расстреливает?

Достали солдатский хлеб из шкафчика под окном. Хлеб был не только мёрзлым, но и очень тяжёлым и плотным, почти как кирпич, нож сломать можно, хоть топором руби. Но съестся, да и Шопен заберёт — раздаст беспризорникам в своей округе. С ними он, выходец из детдома, общий язык находил легко.

Ну а щенок сначала веселился, что все на него смотрят и играют с ним, потом напрудил лужу на кухне, забрал тапочек Царевича и полез с ним под диван.

В комнате расселись кто как, потому что мест не хватало, но никто не смущался, сидели впритык.

Зачем-то включили телевизор, там показывали «Что? Где? Когда?», но без звука, потому что из магнитофона играл «Сектор Газа»:

— Как бы мне её обнять, эх, боюсь, ядрёна мать, я ведь женщин никогда не обнимал.

В кладовке у Царевича нашлась гитара, Шопен тут же принялся её настраивать.

— А помните? — он поднял голову на нас. — Там в подвале тогда какой-то мужик тогда пел, неб’итый? Не помните? Мы тогда заходили погреться, а он там поёт. Про осень чё-то там.

— Это Шевчук был, — сказал Царевич, скрестив руки на груди. — Из ДДТ. Он в третьей роте тогда сидел, пацаны говорили. Потом к другим уехал.

— А? Кто? Да не гони, Ца’евич, — Шопен замотал головой. — Чё бы он там забыл?

— Да чё я гнать-то буду? Зачем мне это? Пацаны говорили, и по ящику тогда показывали.

— Царь Султаныч, а ты когда нас с подругой своей познакомишь? — вездесущий Шустрый уже был здесь.

— С какой? — Газон тут поднял голову.

— Да вон, на фотке! — Шустрый полез в шкаф.

— Будешь по моим вещам лазить, — обычно спокойный Царевич сжал кулак и погрозил ему, — я тебе такую жизнь устрою, Шустрик.

— Эх ты. Деваха такая, а ты стесняешься чего-то.

Халява вернулся с кухни, я его поманил в коридор.

— Где там батя твой? А то встречи горят.

— Да должен был прилететь с Москвы днём… — начал Славик.

— Из Москвы, — поправил его Самовар, услышав из комнаты.

— Короче, — Халява почесал затылок, — час назад только приземлился, задержали самолёт. Про тебя он не забыл. Завтра — сто пудов встреча. Он и сам хочет послушать, интересно ему. Думает, что на бухло мы выпрашивать будем, поэтому надо будет убедить. Просто так не даст.

— Убедим. Афганцы загорелись идеей, продавать будут с минимальной наценкой, чтобы затраты на дорогу отбить. Но без нас провернуть не смогут — в компах они туговато соображают, самоучки. Остался вот твой отец, если займёт. Но если что — на пару компьютеров у нас денег хватит, и там раскрутимся.

Мясо варилось дальше, ароматы распространялись на всю квартиру, стало совсем жарко, только Самовар кутал ноги. Казалось ему всё, что они мёрзнут. Все мы читали про эти фантомные боли в оторванных конечностях, и тут помочь ему не могли, кроме компании и поддержки.

Между делом я подошёл к нему с каталогом, поправили с ним смету с учётом новых цен. Маугли же подтянул к себе газету, в которой Царевич оставил неразгаданный до конца кроссворд.

— Знаменитый роман Э. Войнич, — произнёс он. — Четыре буквы.

— Овод, — тут же отозвался Пашка Самовар, почти не раздумывая.

— Это я помню, — Маугли внёс запись. — Автор «Войны и мир» — Толстой… Стыдно не знать, Руслан.

— Я не дошёл дотуда, — раздался смущённый голос Царевича.

— И… оба-на. Город, где родился Нильс Бор… это кто такой вообще? Десять букв, первая — А, последняя — Н, четвёртая — Е, шестая и восьмая — Г.

— Химик это знаменитый, — проговорил Самовар, поправив что-то на листе со сметой. — А город… хм-м… Копенгаген?

— Ко… — Маугли занёс ручку, но писать не стал, — итить твою, не подходит, первая А. Остальное всё бьётся.

— Значит, там где-то ответ неверный, — не терпящим возражения тоном сказал Пашка.

— Это не химик, — вдруг произнёс Шопен, отвлекаясь от гитары. — Это физик.

— Базаришь, — неодобрительно сказал Газон, рассматривая свои часы золотого цвета. — Самовар говорит, что химик, значит — химик.