Человек, рисующий синие круги - Варгас Фред - Страница 5

– Если я вас правильно понял, то вы чувствуете, что у бедного парня внутри нарыв? – спросил инспектор.

– Боюсь, что так, – тихо произнес Адамберг.

– И чем же от него пахнет?

– Жестокостью.

– И у вас нет сомнений на этот счет?

– Нет, Данглар.

Последние слова комиссар произнес почти неслышно.

Когда Данглар вышел за дверь, комиссар схватил стопку газет, которые просил ему принести. В трех из них он нашел то, что искал. Это явление пока еще не очень широко освещалось в прессе, но он был уверен, что все еще впереди. Адамберг кое-как вырезал ножницами маленькую заметку в одну колонку и положил ее перед собой. Ему всегда было трудно сосредоточиться, прежде чем что-то прочесть, но хуже всего ему приходилось, когда предстояло читать вслух. Адамберг всегда плохо учился, ему было невдомек, зачем его заставляют ходить в школу, но, насколько мог, он старался делать вид, что трудится изо всех сил, лишь бы не огорчать родителей, а главное, они не должны были догадаться, что ему наплевать на учебу. Он прочел:

Адамберг прервал чтение, чтобы взглянуть на подпись под заметкой. «Это известный придурок, – пробормотал он. – Ничего толкового от него не жди…»

Другая, более любопытная заметка попалась Адамбергу в одной провинциальной газете.

Текст сопровождался размытой фотографией.

Наконец, третья заметка содержала меньше точной информации и была очень короткой, однако в ней говорилось о находке, имевшей место прошлой ночью на улице Коленкур: снова был обнаружен большой синий крут, в нем – дохлая мышь, а по внешней стороне линии – все та же надпись: «Парень, горек твой удел, лучше б дома ты сидел!»

Адамберг поморщился. Именно это он и предчувствовал.

Он сунул газетные вырезки под ножку настольной лампы и решил, что ему пора бы уже проголодаться, хотя и не знал точно, который теперь час. Он вышел, долго бродил по еще мало знакомым улицам, купил булочку с чем-то, какой-то напиток, пачку сигарет и вернулся в комиссариат. При каждом шаге он слышал, как в кармане его брюк шуршит письмо от Кристианы, полученное утром. Она всегда питала пристрастие к дорогой плотной бумаге, что было крайне неудобно, когда письмо лежало в кармане. Адамбергу такая бумага совсем не нравилась.

Ему следовало бы сообщить ей свой новый адрес. Ей не так уж трудно было бы наведываться к нему, поскольку она работает в Орлеане. Кроме того, в письме она намекала, что подыскивает место в Париже. Из-за него. Он покачал головой. Он подумает об этом после. С тех пор как они познакомились полгода назад, так было всегда: он утешал себя тем, что «подумает об этом после». Кристиана была далеко не глупа, даже, пожалуй, очень сообразительна, только слишком склонна к предрассудкам. Жаль, конечно, но это не страшно, ведь такой недостаток вполне простителен, и не стоит желать невозможного. Невозможное уже было в его жизни однажды, восемь лет назад и носило имя Камилла. Она была блестящей, непредсказуемой, с нежнейшей кожей, ее настроение мгновенно менялось от глубочайшей серьезности до полнейшего легкомыслия; дома у нее жила удивительно глупая обезьянка уистити по имени Ричард Третий. Камилла выводила ее пописать на улицу и всем прохожим, выражавшим неудовольствие, объясняла: «Ричарду Третьему нельзя писать дома».

От обезьянки неведомо почему пахло апельсинами, хотя она их никогда не ела. Время от времени Ричард Третий забирался на Жан-Батиста или Камиллу и делал вид, будто ищет у них блох; на его мордочке появлялось выражение сосредоточенности, а движения лапок были на диво аккуратными и точными. Потом они все втроем почесывались, расправляясь с невидимыми жертвами на своих запястьях. Но однажды его любимая девочка ушла. Он, профессиональный сыщик, конечно, не растерял своих способностей и мог добраться до нее; он искал ее целый год, бесконечно долгий год, а потом сестра ему сказала: «Ты не имеешь права, оставь ее в покое». – «Моя любимая девочка», – повторил Адамберг. «Тебе хотелось бы снова ее увидеть?» – спросила сестра. Только она, младшая из пяти его сестер, осмеливалась говорить с ним о его девочке. Он попытался улыбнуться и сказал: «Да, я всем сердцем хочу побыть с ней хоть один час, а потом и сдохнуть не жалко».