Черное сердце - Аваллоне Сильвия - Страница 8

Я смотрел на ее тело, сотрясаемое рвотными спазмами. В черной косухе она выглядела очень худой. Должно быть, весила не больше сорока кило – кожа да кости. Удивительно, как, пьяная, она смогла подняться в гору. Я подождал, пока она встанет на ноги, умоется ледяной водой и откроет глаза.

– Лучше?

Она уставилась на меня, на этот раз не испугавшись. Вытерла лоб, кивнула и плюхнулась на скамью.

Журчала вода, где-то вдалеке гоготали гуси Базилио. Помада размазалась у нее по лицу.

– Я надралась.

– Да, об этом уже знает вся долина.

Она улыбнулась и покачала головой:

– Вечно я как дура…

Она прикрыла глаза. Мокрые пряди волос, вода с которых капала ей на плечи, разбросанная по лицу горстка веснушек – усталая Пеппи Длинныйчулок.

– Здесь ты в безопасности, – сказал я.

– Поэтому я сюда и приехала.

Она открыла глаза. Глаза цвета зеленого леса, зеленого яблока, незрелого плода с желтыми крапинками; очень красивые. Но абсолютно без света, как две мертвые звезды. Они волновали меня. И когда я понял, что мы смотрим друг на друга и даже разговариваем, то я очень смутился, как бывает во сне, когда вдруг оказываешься голым на людной площади.

Я поспешил небрежно кивнуть и потащил себя, тяжелую жердь длиной метр девяносто, в случайном направлении. Вариантов было не много, и я решил спрятаться в лесу.

– Подожди, – окликнула она.

И пошла мне навстречу маленькими шагами, сохраняя дистанцию, за что я был ей благодарен.

– Ты здесь живешь, да?

Я кивнул.

Она теребила ремень сумки, было заметно, что ей трудно говорить.

– Я хочу тебя кое о чем попросить… Это похоже на пьяный бред, но вообще-то со мной все в порядке. Просто… я не могу уснуть.

Она размашисто жестикулировала, сумка упала на землю.

– Я не привыкла к такой тишине, она буравит мне мозг. Нет ни телевизора, ни радио, ни хрена нет, а мне нужно слышать голоса, слышать людей. Я так не привыкла, я никогда не спала одна.

Все это звучало как-то слишком театрально.

– Скоро мне привезут телевизор, и все будет хорошо. А пока…

Я не решился сказать, что ни в одном доме в Сассайе нет и не предвидится телевизора.

– Мне кое-что пришло в голову… Только, пожалуйста, не подумай ничего такого. Ты мог бы прийти ко мне сегодня вечером и поболтать со мной, пока я не засну?

Я сначала остолбенел, слушая эти невероятные фразы, потом вздрогнул.

– Мы же совсем незнакомы.

– Конечно, конечно!

Она как будто играла роль и в то же время казалась чертовски искренней.

– Поверь, я не сумасшедшая, просто я жутко измучилась от недосыпа. Хочешь, я заплачу тебе или тоже чем-то помогу? Это не займет у тебя много времени. Я ложусь спать, ты говоришь со мной. Про коз, про астрологию, про что угодно. Как только увидишь, что я сплю, уйдешь. Сегодня я наверняка сразу отрублюсь.

Поразительно. Она звала меня прийти к ней вечером, в ее комнату. Мы не знали имен друг друга. Я мог быть извращенцем, маньяком, насильником… хотя на самом деле всего-то раз в месяц платил Джизелле за встречи в дешевом мотеле посреди рисовых полей.

– Извини. – Она взмахнула рукой, как бы перечеркивая свой монолог. – Забудь.

Раскрасневшись, подняла сумку с земли. Она была так смущена, так разочарована – хорошо знакомое мне чувство, – что я неожиданно сделал то, чего давно не делал в отношении других людей: поставил себя на ее место.

– Ладно, – выдавил я. – После ужина приду.

Как-то раз в конце сентября 2001 года Рита сказала ей:

– Возьмем все хорошее в тебе и от этого оттолкнемся.

– Если я оказалась здесь, значит, хорошего не было никогда, – возразила Эмилия, привычно укрывшись за стеной скуки.

– Никто не бывает однозначно плохим. Даже те, кого в газетах называют чудовищами, – педофилы, террористы, матери, убившие своих детей… во всех найдется крупица человечности.

– Ну да, конечно, – рассмеялась Эмилия, продолжая крутить в руках пачку синего «Винстона».

– Можешь курить. Но у тебя не так много вариантов: надо же с чего-то начинать.

Эмилия потянулась к столу, взяла украшенную милыми котятами зажигалку Риты и закурила, удобно устроившись в кресле.

– Я записалась в школу. Какого черта вам от меня еще надо?

– Речь идет о твоей жизни. Мне все равно, будешь ты учиться или нет. Лично у меня уже есть диплом, есть дом, работа, которая мне нравится. Это тебе нужно сделать выбор и заняться делом.

– Ты говоришь так, будто у меня есть будущее.

– А разве нет? Тебе всего семнадцать!

– Не смейся надо мной, Рита! – Эмилия даже подскочила в кресле. – Кто возьмет меня на работу? Где я сниму жилье? Где найду друга, парня? Разве все это когда-нибудь забудется?

– Ух, быстрая какая! – рассмеялась Рита. – Будем двигаться постепенно, шаг за шагом. Давай для начала подумаем про этот учебный год, хорошо?

«Разве есть выход? – думала Эмилия. – Разве можно поправить непоправимое?»

– Знаешь, что я скажу? – Рита смотрела на нее спокойно, уперев локти в стол и сложив ладони, как в молитве. – Сейчас это кажется тебе невозможным. Но все пройдет, обещаю. Если не пройдет, то изменится.

Из всех специалистов, которых предоставило Эмилии государство, чтобы вернуть ее к нормальной жизни, профессионалов, не ожидавших, конечно, больших результатов, Рита была единственной, кто сумел завоевать ее симпатию, пробив брешь в безразличии, вызванном транквилизаторами.

Про соцработниц рассказывали, что они забирают детей из семьи, что это какие-то ведьмы, садистки. Но Рита казалась Эмилии честной и очень прагматичной.

Когда они в первый раз встретились в ее кабинете, чьи окна выходили на футбольное поле, был самый разгар лета, стояла сорокаградусная жара. Энергично обмахивая себя какой-то брошюрой, Рита без долгих предисловий выложила:

– Можем на «ты», но я тебе не подруга. Было бы хорошо разобраться с тем, что произошло, но я не буду тебя ни о чем расспрашивать, пока ты сама не почувствуешь, что готова обо всем рассказать. Никакого Юнга, никакого Фрейда: моя задача – создать конкретный, практичный проект, опираясь на текущую ситуацию. Да, в моем кабинете можно курить.

Она сразу понравилась Эмилии своей практичностью, тем, что разрешала курить, ведь когда ты оказываешься в большой беде, чтобы заглянуть в глубину бессознательного, тебе нужна надежная опора, и, конечно, пачка «Винстона». Еще нравился Ритин цвет волос – платиновый блонд, как у Памелы Андерсон; и у нее была пышная грудь, выпирающая из декольте, как у героини какого-нибудь американского фильма; и немодная помада цвета фуксии, которая расплывалась в жару; туфли на шпильках; а еще – болонский акцент, который Эмилия обожала.

Они встречались два раза в неделю, и Рита всегда была то в канареечно-желтом костюме, то в платье – в цветочек, розовом или изумрудно-зеленом. Казалось, она одевается для встречи с английской королевой, а не с такими горемыками, как Эмилия.

В тот раз они чуть не повздорили. Эмилия еще не выбралась из глубокой черной ямы. С Вентури она все время молчала, той не удалось ее разговорить. В столовой Эмилия сидела за столом одна, смотрела, как едят остальные, ни с кем не разговаривала, не притрагивалась даже к хлебу. Иногда по вечерам робко заговаривала с Мартой, которая то и дело отпускала язвительные комментарии про их немудреное житье или про телепередачи. Мысли Эмилии по-прежнему занимало одно: найти фонарик, бритву и веревку, достаточно крепкую, чтобы повеситься в душе. Слова «будущее», «хорошо», «потом» доводили ее до белого каления.

Рита тогда своим вопросом поставила ее в тупик.

– Ладно, не говори мне, что в тебе хорошего. Скажи, что тебе нравится.

– Что мне нравится? – Эмилия удивленно пожала плечами. – Ну…

– Что-то должно быть…

– Жизнь! – нахально улыбнулась Эмилия.

– Хм… – Рита старалась не подавать виду, однако на ее густо накрашенном лице промелькнуло выражение снисхождения, которое означало: «Думаешь, ты оригинальна? Все вы почему-то говорите мне „жизнь“ после того, как испортили ее себе. Конечно, ты особенная, но знаешь, сколько я видела таких бедолаг, как ты?»