Черное сердце - Аваллоне Сильвия - Страница 7

Она надела чистую толстовку, рваные джинсы, застегнула черную косуху, подхватила сумку и со всей решимостью, на какую была способна, зашагала к Стра-даль-Форке.

Мысль о том, что ей снова придется столкнуться с людьми, которые будут пялиться на нее и судачить о ней, вызывала острое желание повернуть назад, запереться в ванной, взять бритву и прибегнуть к проверенному средству, но она решила держаться, она обещала отцу.

Сплетенные ветви каштановых деревьев образовывали над ее головой живописный свод – живую фреску из красных, рыжих, желтых листьев с прорехами света. Ей вспомнилось небо рождественского вертепа, по которому двигалось солнце, луна и звезды из папье-маше. Тогда, в детстве, она завороженно смотрела на это чудо и ощущала на своих плечах руки родителей, чувствовала их любовь. Тогда у нее была вера в себя и в целый мир.

Она перестала осторожничать и побежала по тропе, широко раскинув руки. На каждом повороте она могла упасть, поскользнувшись на мокрых листьях, но ей было все равно. Скорость возбуждала, раскрепощала. «Марта, как мне стать такой, как ты? – мысленно спрашивала Эмилия. – Почему я не поехала с тобой в Милан, в твой дом, к тебе под бочок?»

Эмилия выбралась из зарослей крапивы между баром, где собирались пенсионеры, и магазином синьоры Розы. Растрепанная, с сумкой-шопером в руках, в тяжелых ботинках. Спуск занял меньше четверти часа.

Она прошла через площадь и направилась к автобусной остановке. Какой сегодня день? Пятница. Провела пальцем по строке расписания. Который час? 14:45, отлично. Снова сверилась с расписанием. Черт возьми, опоздала. На десять гребаных минут. А следующий автобус, последний, будет в шесть вечера. Слишком поздно, чтобы ехать в город и потом на ночь глядя возвращаться домой. Она закурила, включила телефон.

Написала отцу: «Прости меня».

Площадь была пустынна, машины проезжали редко. Эмилия смотрела на потрепанные грузовички, груженные немудреным хозяйственным инвентарем. Затушила сигарету, прикурила другую.

«Это ты меня извини, мне не стоило давить на тебя. Ты справишься», – ответил отец.

Она любила его. И любовь эта была для нее мучением.

В мире так много примерных девочек, у которых паршивые отцы – бьют, пристают к ним, в лучшем случае относятся наплевательски, – она встречала десятки таких девочек, включая Марту. А ей, которая хуже всех, ей достался идеальный отец.

Эмилия сфотографировала на телефон расписание единственного автобуса, курсировавшего по долине: четыре рейса в будни, два в праздники – и баста, будь доволен. Она твердо решила поехать в город в понедельник утром на первом автобусе, в шесть утра. Поклялась, что следующая неделя не пройдет даром! Она будет мыть туалеты, разгребать навоз, доставлять пиццу – без разницы, лишь бы заработать денег на билет и поехать в Милан, к Марте. Однако первым делом нужно решить проблему со сном.

Бесполезно искать аптеку, чтобы купить валериану, да и магазина бытовой техники тут нет. Но раз она спустилась в Альму, надо провести время с пользой. Эмилия посмотрела по сторонам – ни черта нет! Взгляд скользнул по грязным стеклам витрин, задержался на вывеске «Самурай».

И тут ее лицо озарилось улыбкой: как же ей раньше в голову не пришло?

Возможно, потому что алкоголь был всегда под запретом, даже на Рождество, в Новый год и другие праздники. Иногда удавалось покурить косячок: затянуться пару раз тайком, а после набить рот мятными леденцами. Раздобыть бутылку водки было нереально, а одна рюмка – это ни о чем.

Последний раз Эмилия напивалась в девятом классе, на вечеринке сопляков в пляжной пиццерии, которая закрывалась в ноль часов. День рождения начался ужасно: в пиццерии никто не захотел сидеть рядом с ней, а продолжился еще хуже: все разбрелись по пляжу, чтобы уединиться на влажных шезлонгах у закрытых зонтов. Все, кроме нее и еще одного слюнтяя, который уже стерся из памяти.

Она помнила только, как они стояли, сами по себе, и пили, пили, пили и к ним приставал какой-то старик, спасатель с пляжа. Все деньги, которые дал отец, Эмилия потратила на мохито, а потом, уже дома, ему пришлось придерживать ее волосы, чтобы они не падали в унитаз.

И вот шестнадцать лет спустя возможность напиться представилась снова – кристально чистая, без всяких строжайше verboten[3]. Достаточно было просто сделать несколько шагов. Последние десять лет ее шансы на это варьировались в диапазоне от нуля до ноль целых одной десятой. А теперь внезапно подскочили до ста тысяч.

Оказавшись перед дверью, она, как обычно, подождала, пока кто-нибудь ее откроет. Потом обозвала себя идиоткой и вошла.

Яркая вишневая помада. Бледные ноги, видные сквозь прорехи на джинсах. Озорство и голод во взгляде той, кто после вечеринки в девятом классе пила только воду, кока-колу и фанту, в то время как ее сверстники продолжали устраивать попойки, обжимались на пляжах, пели под гитару, танцевали, целовались…

Она рывком открыла дверь «Самурая», полная решимости вернуть себе жалкий осколок утраченного времени. Вошла без колебаний, ни на кого не глядя. Даже самые смурные и нелюдимые старики подняли головы от своих карт, чтобы посмотреть на нее, приезжую.

Эмилия села за стойку и заказала амаро.

Никого не заботило, что неприлично в упор рассматривать девушку. Никто не сказал ей «привет», «добрый день», «добрый вечер». Пьетро, хозяин «Самурая», вытиравший чашки, посмотрел на Эмилию долгим вопросительным взглядом. Затем, не сказав ни слова, наполнил и поставил перед ней большой стакан.

Все вернулись к своим картам, как будто ничего не произошло. А между тем, конечно же, произошло. Женщина. Пьет горькую настойку в три пополудни. Одна. Неизвестно, кто такая. С яркой помадой. Событие настолько исключительное, что его долго потом обсуждали на всех кухнях, в спальнях и сараях.

Незваная гостья, чей возраст, место жительства, происхождение все втайне пытались угадать, задумчиво пила ликер маленькими глотками, закинув ногу на ногу. Она наслаждалась: алкоголь обжигал пищевод, щекотал желудок, натягивал один за другим нервы и затуманивал разум. Таким облегчением было забыть о том, кто ты есть, освободиться от собственной тяжести, что, допив стакан, она попросила еще один.

Когда у Эмилии уже кружилась голова и она не могла твердо стоять на ногах, в бар, как нарочно, вошла Патриция с подругами. Она тотчас почуяла сенсацию, вся взбудоражилась. Настолько, что еле дождалась, когда сможет позвонить мне и пересказать увиденное.

Конечно, событие в баре было лишь предлогом, чтобы вернуться к основной теме: «Давай поужинаем вместе как-нибудь». Просто «надо бы обсудить родительское собрание, поговорить про Мартино Фьюме. Не оставить ли его опять на второй год?» – только поэтому. Я увильнул, быстро придумав очередное оправдание, хотя она все равно отказывалась правильно их толковать. В понедельник в школе она расписала мне все в подробностях. Говорила и говорила – я следил за детьми во дворе и слушал вполуха – о той странной особе, которая еле вытащила из кошелька купюру и не смогла собрать сдачу, потом, шатаясь, пошла к двери и споткнулась на первой же ступеньке. Алкоголичка. Конечно же, проститутка. Психическая, сбежавшая из «Улыбки», новой лечебницы. Шлюха. Ведьма. Я ведь знаю, что в прошлом рыжеволосых женщин считали ведьмами? И неспроста.

Я нашел ее скорчившейся у родника: ее тошнило. Горы почернели. Кресто, Мукроне и Бароне скрыли заходящее солнце, но его отсвет, окрашенный розовым, еще проникал сквозь ветви. Птицы улетели. Воздух стал холоднее. Лес дышал влагой и прелой листвой. Я остановился.

Мне только что звонила Патриция, поэтому я уже знал. Признаюсь, я вышел в тот вечер не просто прогуляться, как обычно. Меня вытолкнуло из дома смутное беспокойство, опасение, что эта странная особа, будучи в плачевном состоянии, может где-нибудь грохнуться, поднимаясь по тропе.