Черная бездна. Том 1. Край неба - Грегсон Марк Дж. - Страница 7

Я должен был быть здесь.

На улицах города смерть и разрушение. Осиротевшие дети. Мужья, что в отчаянии ищут жен. Матери, в слезах склонившиеся над безжизненными телами близких. Таковы беды Низины. Мы принимаем удар, дабы высотники могли и дальше жить беззаботно. И, страдая, остаемся слабыми; у нас нет сил бросить вызов тем, кто засел наверху.

У меня по щеке сбегает слеза. Мама умерла напрасно! А вернуть Эллу надежды все равно не было. Даже если бы сестра и узнала меня, я бы не смог предложить ей ничего из того, что дает дядя.

Опускаю голову.

Вдали солнце выглядывает из-за кораблей в доках Низины. В порт зашло несколько судов старой конструкции: они из дерева, с мачтами, без двигателей на кристаллах. Матросы взирают на разрушения. Некоторые спрыгивают с кораблей и бегут на поиски близких.

Ко мне подходит Макгилл. Вчера он предлагал остаться с ним и его семьей в районе близ Средины. Они бы потеснились, уступив мне место на полу, но я не мог вновь оставить маму.

– Говорят, заставы прорвали, – сообщает Макгилл. – Горгантавны налетели внезапно. Никто и опомниться не успел. Вот мы и…

– Приняли на себя удар.

Он чешет морщинистый заросший подбородок:

– Знаю, время не самое подходящее, но… твоя мать дала мне вот это, когда еще только захворала. На случай, если… в общем…

Он откидывает полу грязной куртки, показывая мне старый, покрытый трещинами ларец прямоугольной формы. Опускает мне его на колени. Крышка украшена серебряным гербом Урвинов: орел, выпроставший когти.

Я пораженно смотрю на Макгилла. Только один этот ларец мог бы купить мне и матери еды на целый месяц, и он это знает. А ведь мог бы взять и украсть… Как никогда прежде исполнившись к нему уважения, я поднимаю взгляд.

Макгилл похлопывает меня по плечу:

– Ты знаешь, где меня искать, сынок.

Потом, с тяжелым вздохом взглянув на останки таверны и подняв воротник куртки, он прячет руки в карманы и уходит прочь.

Что бы ни лежало в ларце, оно из поместья – и было там до того, как нас с матерью сослали в Низину. С этой мыслью, зная, сколько кругом шпионов, я спешу к порту, по каменным ступеням поднимаюсь в сады Низины, нахожу там уединенную скамейку, пережившую нападение город, и под сенью раскидистых сосновых лап открываю крышку.

Раскрыв рот от изумления, быстро запускаю руку внутрь и хватаю мамину трость. Ее белый стержень увенчан черным оленем, гербом Хейлов. У этой трости тоже своя история, написанная трещинами. Многие остались с тех пор, когда мама упражнялась с отцом. Другие появились до их встречи.

Прячу трость под рубашку. Еще на дне ларца лежит дюжина монет. На каждой отчеканен символ одного из цехов: Сельское хозяйство, Стража порядка, Наука… У каждого своя эмблема: два кукурузных початка, сжатый кулак, раскрытая книга…

У меня дрожат руки. Если бы мать отдала мне ларец раньше, мы сняли бы апартаменты поближе к Средине, где безопаснее. И, может быть, завели теплошар, а то и лекарства купили бы.

Зачем было прятать его от меня?

В налетевшем порыве холодного света я словно бы слышу голос.

«Я не могла отдать тебе это раньше», – говорит он.

Почему?

«Ты бы все потратил».

На что?

«На меня».

От этой мысли разрывается сердце. Я до крови закусываю дрожащие губы. Мучимый болью, смотрю в серое небо и плачу.

Надо мной, сверкая в лучах рассвета, стоит дом моих предков, поместье Урвинов. Может, матери и не стало, однако я не один. Будучи живой и в сознании, она втайне, отчаянно ждала возвращения дочери. Во сне шепотом звала Эллу и говорила с ней, когда думала, что меня нет рядом: «Ох, опять у тебя в волосах веточки, Элла. Только посмотри на свои ноги, Элла! Ты совсем как твой брат. Носишься всюду босиком. Вот смотри, останешься как-нибудь без пальца».

Я прячу ларец под мышку. Порывом ветра мне взъерошивает волосы. Мама была права.

Первую монету я потрачу на ее похороны.

Вернувшись на пожарище, зарываюсь в теплый пепел в поисках тела. Раскопав его, заворачиваю в одеяло и беру напрокат лодчонку, а потом мы с мамой под тарахтение кристаллического мотора вылетаем в светлое небо. Отдалившись от острова, сидим с ней, наслаждаемся покоем. Здесь только мы, и ветер нежно осыпает нас поцелуями в эти последние мгновения, что мы с мамой вместе.

Я говорю с ней, прошу прощения за то, что не был рядом. Однако не даю обещаний, которых не смогу сдержать. Если я хочу вернуть Эллу, придется расстаться с доброй половиной души. Придется стать таким же гнилым и безжалостным, как высотники. Единственное обещание, которое я все же даю, самое трудное.

Но я не подведу.

Утерев нос и глаза, беру мамино тело на руки. Прижимаю к себе, как прижимал по ночам, когда нападал приступ. Дрожащим голосом пою «Песню падения». Ее горестные строки звучат на всех панихидах, повествуя о том, что жизнь каждого – это возвышение, стяжание статуса и богатств. Но в конце все мы равны. В конце все мы падаем.

И я отпускаю мать, вернув ее небу. Глядя, как она падает, мысленно возношу молитву в надежде, что, куда бы ни отнесли ее ветры, она упокоится с миром.

Я Конрад, сын Элис.

Не из рода Урвинов. Это имя было украдено узурпатором и братоубийцей. И я не Хейл – лучше уж буду носить имя Элис, в память о матери. И все же теперь, когда мать больше не сдерживает меня, мои темные амбиции разгораются неистовым пламенем.

Я не должен был ее оставлять, однако на смрадных улицах Низины мы оказались не по моей вине. И это не я проделал дыру в черепе отца. Не я убил Хейлов. Не я стер огнем имя маленького мальчика, лишив его будущего.

Сидя на жестяной крыше в лучах теплого полуденного солнца, я смотрю на окна поместья Урвинов, сверкающие на вершине горы.

Дядя пожалеет о том, как обошелся со мной.

На улицах все еще видны следы разрушений, причиненных горгантавнами. Со дня нападения прошел месяц. Хэддоки потеряли солярий и за пару дней восстановили его, но мало что было сделано в помощь Низине. Очередь за водой из колодца с каждым утром становится все длиннее. Водопроводчики так и не починили трубы. Нам только и остается, что таскаться на реку Холмстэд.

Спрыгнув с крыши, приземляюсь в талый снег. Лед трещит под подошвами новых ботинок, когда я иду затененным переулком. На поясе у меня болтается отцовская трость. Мамину я спрятал, чтобы не нашли домочадцы Макгилла.

– Славная куртка, – раздается из-за спины.

Я иду не задерживаясь.

– Чего это милашка срединник забыл в Низине? – спрашивает женщина. – Заплутал, сладенький?

Позади слышны шаги.

– Эй, парень! – Меня грубо хватают за плечо. – Я сказал: славная у тебя…

Отцовской тростью я наношу колющий удар грабителю в горло, и тот, кашляя, пятится. Его дружки, мужчина и женщина, скалят гнилые зубы. Достают собственные трости.

Я прищуриваюсь.

Спасибо наследству, я больше не слаб. За прошедший месяц отъелся, оброс мускулами. Прикупил одежды. Теперь даже эта шпана, втроем, не справится с моим внутренним зверем.

Оставив их на земле корчиться от боли, складываю трость, приподнимаю воротник новой куртки и иду себе дальше. Здесь, в Низине, мои новые ботинки и шмотки привлекают внимание, зато выше по склону я сольюсь с окружением.

Переступаю через стонущую троицу.

Мать велела проявлять сочувствие к низинникам. Не ложное и корыстное, свойственное лотчерам, а искреннее, неподдельное сострадание. Жаль, но это невозможно, ведь эти трое выдавили бы мне глаза – только чтобы завладеть моей теплой курткой. Немногие низинники находят способ возвыситься, преодолеть препятствия, возникшие перед ними. Остальные – как крабы в ведре, тянут на дно любого, кто попытается вылезти.

Выхожу из переулка, и теплый солнечный лучик чиркает по затылку.

С наследством я стал новым человеком. И все же кошелек мой недостаточно туг для того, чтобы предпринять следующий шаг. А ведь задуманное идет вразрез со всем, что я говорил себе, оказавшись в Низине.