Воронцов. Перезагрузка. Книга 5 (СИ) - Тарасов Ник - Страница 36

Иван Филиппович тяжело опустился рядом, вытер рукавом вспотевший лоб и начал рассказывать, время от времени сбиваясь и возвращаясь к уже сказанному:

— Да видите, Егор Андреевич, Петьку, племянника своего, с двумя мужиками в город отправил, чтоб прикупил к зиме зерна немного. А то урожай не очень в этом году был. Только вот закончили зерно собирать, считали-пересчитывали — не хватит до весны, голодать придется, если не прикупить.

Он замолчал, глубоко вздохнул, словно набираясь сил для продолжения.

— Вот и послал парней за зерном. Денег дал, что были, наказал торговаться покрепче, чтоб подешевле взяли. Петька мой — парень толковый, двадцать лет ему, женатый уже, дети малые. Хозяйственный, расторопный. С ним Степана Громова отправил да Василия Кротова — тоже мужики надежные, семейные.

— А когда назад возвращались? — спросил я, чувствуя, что дальше будет что-то нехорошее.

— Вот тут-то и… — Иван Филиппович снова замялся, потер глаза. — Еле вернулся один Петька. И без Яры — лошадки моей, да и сам еле живой, поломанный весь, так что места живого на нём нет. Второй день в жару лежит да бредит, то кричит что-то, то плачет. Жена его, Марьюшка, от него не отходит, водой поит, раны обмывает.

Я внимательно посмотрел на него, стараясь понять, к чему он ведет:

— Так что случилось-то, можешь по-человечески сказать?

Иван Филиппович поднял на меня усталые, полные боли глаза:

— Люди лихие напали на них. Тех двух крестьян, что с Петькой были, убили наповал — зарезали как овец. Да и Петьку тоже думали, что порешили. Ударили его чем-то тяжелым по голове, топором, видать, обухом. Кровищи было — вся одежда пропитана. Думали, что помер он, да и оставили лежать рядом с товарищами.

Рассказ становился все страшнее. Захар, стоявший неподалеку, мрачно покачал головой.

— А он живой значит остался? — спросил я, хотя ответ и так был ясен.

— Ночь полежал на земле, в крови собственной. То в памяти приходил, то снова забывался. Благо все это недалеко случилось — верст пять от нашей деревни. Там дорога через лес идет, место глухое.

Иван Филиппович встал, прошелся несколько шагов, сжимая и разжимая кулаки:

— Домой он еле приполз, ноги подгибались, голова кружилась. Мать его увидала — так закричала, что полдеревни сбежались. А как узнали, что случилось — все в ужас пришли. Ведь разбойники теперь совсем близко подобрались, значит, и нам всем опасность грозит.

Иван Филиппович хотел еще что-то дорассказать, но я уже поднялся с лавки, решение созрело мгновенно. Посмотрел на Захара и быстро приказал:

— Захар, лошадей седлай! И поторопись там.

Повернулся к гостю и кивнул:

— И для Ивана Филипповича тоже приготовь. С нами поедешь — так быстрее будет.

Захар кивнул и поспешил к конюшне. Я же крикнул в догонку:

— И Ричарда кликни! Пусть тоже собирается, с нами поедет.

Жаль только, что у Ричарда хирургического инструмента еще не было — заказал купцу, но тот не привез ещё. А сейчас бы, ой чувствую, как пригодились бы.

Я забежал в дом, начал лихорадочно собирать все, что могло пригодиться. Сначала схватил сумку, в которую начал быстро бросать самое необходимое. Туда пошла ивовая кора — отличное средство от жара и боли, засушенная Степаном. Лоскуты чистой ткани на бинты. Нож по типу скальпеля — когда-то просил Петьку выковать, получился отменный инструмент, острый и удобный.

Потом схватил мешочек с высушенными травами — подорожник, зверобой, ромашка. В другой мешочек сложил иголки с нитками — на случай, если раны придется зашивать.

Больше брать было особенно нечего. Главное — руки должны быть умелые, а там и простыми средствами многое сделать можно.

Собрались мы буквально минут за пятнадцать. Захар подвел нам лошадей — всех троих оседланных и готовых к дороге. Ричард выскочил из избы не совсем понимая что происходит, но увидев мой серьезный настрой, ничего переспрашивать не стал.

— Далеко ехать? — спросил Захар, проверяя подпруги.

— Верст пять будет, — ответил Иван Филиппович, с трудом забираясь в седло.

— Ничего, доберемся, — сказал я, взнуздывая своего коня. — Главное — время не терять. Чем дольше раненый без помощи лежит, тем хуже для него.

Минут двадцать мы скакали по проселочной дороге к соседней деревне. Лошади шли резво, чувствуя срочность нашего дела. Впереди ехал Иван Филиппович, показывая путь, за ним я, замыкал наш небольшой отряд Захар с Ричардом.

Заехав в деревню, мы сразу же, не медля ни секунды, направились в дом к Ивану Филипповичу. Деревянные ступени крыльца заскрипели под нашими торопливыми шагами.

Дверь избы была распахнута настежь, словно хозяева забыли о всякой осторожности в спешке и волнении. Из-за порога пробивался неровный желтоватый свет лучины, смешанный с красноватыми отблесками пламени из русской печи. Еще на подходе до нас доносились приглушенные стоны, тихий плач и женские причитания — звуки, от которых сердце невольно сжималось и в груди поднимался холодный комок страха.

Переступив низкий порог, мы оказались в полумраке крестьянской избы. В красном углу, под потемневшими от времени иконами, на деревянной лавке сидела пожилая женщина в черном платке и тихо причитала, покачиваясь из стороны в сторону.

А там, у самой печи, какая-то местная баба средних лет — то ли повитуха, то ли знахарка, сразу было не понять — осторожными движениями вытирала холщовыми тряпками лицо молодого парня. Тряпки эти она периодически полоскала в глиняной миске с водой, которая уже приобрела розоватый оттенок от крови.

Парню на вид было лет двадцать — худощавый, с тонкими, правильными чертами лица, которые теперь исказились от нестерпимой боли. Веснушчатые щеки, обычно, наверное, румяные от деревенского здоровья и свежего воздуха, сейчас были бледными как воск, а губы потрескались и посинели.

Лежал он на толстой овчине, которую постелили прямо на дощатый пол возле печи, чтобы было теплее от огня. Льняную рубаху с него сорвали полностью, оставив лишь в холщовых портах, чтобы лучше разглядеть все повреждения на теле.

Парень был весь бледный, словно церковная свеча, что оплыла от долгого горения. Кожа его покрылась холодным, липким потом, несмотря на жар, исходящий от натопленной печи. Грудная клетка поднималась и опускалась неравномерно, прерывисто, словно каждый вдох давался ему с огромным трудом. Дыхание было свистящим, хриплым, и время от времени из горла вырывались жалобные стоны.

И было видно даже неопытному глазу, что тому очень больно. Он морщился всем лицом, стискивал зубы до скрежета, пытаясь сдержать крики. Его лихорадило нещадно — то бросало в жар, то в озноб, и мелкая дрожь пробегала волнами по всему истощенному телу.

Едва переступив через порог избы, уже отчетливо было видно, что у парня поломаны ребра — грудная клетка слева заметно провалилась внутрь, образуя неровную, болезненную на вид впадину. А левая рука плетью лежала вдоль тела совершенно неестественным образом, словно у тряпичной куклы, которую неосторожно уронили. Кисть ее была странно вывернута, а пальцы правой руки искривлены так, что сразу становилось понятно — и там далеко не все благополучно.

Ричард, едва окинув взглядом эту картину человеческого страдания, не стал терять драгоценные минуты на расспросы о том, что и как произошло. Он сразу же решительно направился к пострадавшему, на ходу снимая свой дорожный кафтан и засучивая рукава белой полотняной рубашки до локтей.

Женщина, которая хлопотала возле больного, подняла на нас встревоженные, заплаканные глаза и инстинктивно попыталась заслонить собой парня:

— Да что вы, добрые люди, мальчонка и так при последнем издыхании, а вы его еще тревожить хотите! Оставьте в покое, пусть Господь решает…

Но Ричард, не обращая внимания на ее причитания, аккуратно, однако твердо отодвинул ее в сторону и опустился на колени рядом с пострадавшим на холодный дощатый пол. Сразу было видно, что человек этот в лекарском деле далеко не новичок и не раз имел дело с тяжелыми случаями.