Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828 - Кудрин Олег Викторович - Страница 34

Гурманы-союзники приступают к обеду, или Турция в опасности. 1 февраля 1828 года

Но Натану эта придумка не понравилась. Он сам не мог объяснить себе почему (а другим — и объяснять не начинал). Ведь Горлис часто видел подобные карикатуры, привык к этим образам, к ядовитой иронии художников. Однако всё то же самое, перенесенное с бумаги на стол, сначала разделочный, а потом пиршественный, переставало казаться шуткой, обретало черты дурного языческого обряда, символически каннибальского.

Работа с графом Воронцовым по составлению фондов будущей публичной библиотеки была продолжена только с утра в понедельник. Но зато тут уж прошли до конца списка. Получалось более трех тысяч книг.

А далее произошло то, чего Натан ожидал. Воронцов не дал ему скучать и предложил следующую работу — упорядочивание богатого архива семейных документов. Учитывая разнообразные дипломатические и чиновничьи должности Воронцовых в XVIII веке, и это занятие тоже обещало быть чрезвычайно интересным.

Притом Михаил Семенович отдельно подчеркнул, что долго решал, кому мог бы поручить такую работу. И выбрал господина Горли, обладающего в Одессе хорошей репутацией. Ведь разбор фамильного архива — дело в некоторой степени интимное, а значит, требующее особого доверия. Натан поспешил заявить, как высоко ценит это предложение. Следом с него было взято слово чести, что он не использует в личных целях и не сделает достоянием гласности информацию из архива, которая может нанести вред Российской империи или семейству Воронцовых.

Горлису были даны три недели отпуска, дабы глаза отдохнули перед новым важным делом. А рукописный текст, как все знают, разбирать сложнее. Да, еще Воронцов подчеркнул, что поскольку эта работа имеет приватный характер и он не знает, будет ли передавать какую-то часть своего архива в общественное пользование, то оплата за нее производится исключительно из его средств.

Посреди недели пришел нижний полицейский чин, однако не от Дрымова, а от Лабазнова. В кратком послании была просьба удостоить своим вниманием одесский кабинет жандармов. Что ж, логично. Штаб-офицер по южным губерниям вернулся с фронта, и его тянет поработать на благо Отечества. Натан не ждал от сего посещения ничего хорошего, однако с самого начала всё сложилось лучше, чем он ожидал.

Жандарм излучал такую неподдельную радость от посещения Горлиса, будто совместный ужин в императорской семье сделал их, по меньшей мере, родственниками. Да и чай он прихлебывал не так уж громко.

— Премного рад вас видеть, Натаниэль Николаевич.

— Благодарю, Харитон Васильевич. Взаимно!

На сей раз и Беус не стал отсиживаться в своем закутке. Вышел для приветствия паучьей походкой в центр комнаты.

— О! Господин Горли, обратите внимание — даже Борис Евсеевич рад вас видеть. Это нечасто. Правду сказать, он у нас человек замкнутый.

Беус пожал руку Натану. И тот чуть не вскрикнул от боли, хотя, как человек регулярно занимающийся физическими упражнениями, пожатие сам имел довольно крепкое. Еще удивило, что ладонь у жандармского поручика была груба, словно у крестьянина или строительного рабочего. Просто поразительное дело для человека, занимающегося бумажной работой. Впрочем, вся внешность сего человека состояла из сплошных диссонансов, и этому, еще одному, удивляться не стоило.

Так что в это посещение, сев за стол напротив Лабазнова, Горлис уже не испытывал такого дискомфорта, как было прошлый раз, при знакомстве. Видимо, и жандарм понял, что был тогда излишне резок, да решил загладить вину перед особой, приближенной к генерал-губернатору, а теперь уж — и к императору.

— Давеча чрезвычайно рад был увидеть вас на даче Рено.

— Я — также.

— Знаете, общение в присутствии государя императора, Помазанника Божьего, оставляет исключительный след в душе. Чувство особой близости, заединства, скрепности. Тем более в случае с таким государем, как наш. Ах, если бы вы были на фронте и увидали его там. Одно появление Николая Павловича вдохновляет войска на подвиги, делает порыв русского солдата неудержимым.

— И я еще раз, благодарю, Харитон Васильевич. Мне, как человеку тыловому, штатскому, лестно услышать столь сокровенные ваши размышления. Прямиком с фронта.

— Да-да. И еще вспомнился тот знаменитый платок, что был подарен Александру Христофоровичу Бенкендорфу при назначении его шефом Корпуса жандармов. Тем платком было указано утирать слезы вдов и сирот.

— Слышал об этой истории в пересказе. Весьма благородный и возвышенный образ, — уклончиво ответил Горлис, еще не вполне понимая, к чему идет разговор.

— Вы, должно быть, догадались, о чем это я? Разумеется, речь идет о вдове видного российского ученого Любови Ранцовой и ея сыне, каковой томится в застенке.

Вот уж правда, Натан не ждал, что жандармы будут сегодня говорить с ним о Вики. Причем тональность, с какой Лабазнов завел речь об этом, была обнадеживающей.

— Да, конечно. И рад, что вы обратили внимание на сию историю. Юношеский максимализм, знаете ли. Поскольку несчастье случилось с дамой, Ранцов вообще молчит об этой истории, полагая, что честь велит поступать именно так, — сказав сие, Натан решил, что ни в чем не нарушил обещание, данное Викентию.

— Вы правы. При всём том полиция зачем-то держит взаперти многообещающего российского студента. А ведь уж август начался. В середине оного месяца студиозусы должны возвращаться в свои университеты. Потому, мню, с этой историей нужно кончать.

— Совершенно с вами согласен, Харитон Васильевич! Могу ручаться, что Викентий Ранцов — человек чести. Тем более остро чувствующий это понятие в связи со своим дворянским происхождением.

— И я о том же! Пускай учится. А ежели к нему еще появятся вопросы, так мои сослуживцы в Харькове всегда опросить смогут. Или же я сам, когда он в Одессу вновь приедет на каникулы.

Горлису даже трудно было поверить, что всё разрешится так быстро, просто сейчас, в его присутствии. И он не ошибся в таком недоверии.

— Но прошу меня правильно понять, Натаниэль Николаевич. Надо мной, как и над полицией, висит история с этим пистолетом «Жевело», приобретенным Ранцовым. Пока нет вообще никакого объяснения по сему поводу, мне трудно принимать решение об освобождении Викентия из-под стражи. — И жандарм вопросительно посмотрел на Горлиса.

Как же Натану хотелось сейчас рассказать всё, что он услышал от своего бывшего ученика — об оружии, подаренном для самообороны. Но обещание, данное юноше, не позволяло сего сделать. Надо прийти к этой информации каким-то другим путем, и тогда дело будет сделано — Виконта Викочку освободят.

— Увы, господин Лабазнов, ничего о «Жевело» сказать не могу, ибо не знаю.

— Понимаю. Каждый из нас внутри своих знаний и возможностей. Но вы же не затруднитесь дать общую характеристику Ранцову? Насколько возможно объемную — на фоне всего его класса, выпущенного из Ришельевского лицея год назад. Ведь многие продолжили высшее обучение в Лицее. А вот Викентий уехал.

— Это был прекрасный класс. Очень сильный, как говорят в таковых случаях педагоги. Уехал-то не один Ранцов.

— Да что вы! Как интересно!

— Я просто счастлив, что пересекся с такими достойными развитыми юношами.

— А какие есть показатели «силы», уникальности того выпускного класса?

— Поверите ли, я за этот год узнал, в разных местах случайно встречаясь с родителями тех юношей, что они в итоге поступили едва ли не во все университеты Российской державы. Не только ближайший — Харьковский, не только столичные, Московский и Петербургский, но и множество других.

— Поразительно! Как же так вышло?

— Ребята ориентировались на кафедры и видных ученых, что их ведут. В дополнение к тому — родители советовали поступать поближе к местам, откуда их семьи родом. Юноша из остзейской фамилии пошел в Дерптский университет; мальчик из польско-литвинской семьи — в Виленский. У одного бабушка имеет большое поместье на Волге — так он поступил в Казанский. И это я еще не говорю о Московском и Петербургском университетах! — По окончании вдохновенного спича лицо Горлиса озарилось улыбкой педагогической гордости за учеников.