Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828 - Кудрин Олег Викторович - Страница 33

«Царь-то наш… Как прост… И сколь прекрасен…» — прошелестело среди встречающих. Горлис подумал, что он не стал бы спорить ни с тем, ни с другим. Однако… в царской подчеркнутой простоте ему почудилась искусственность. Как будто бы каждое действие или жест планировалось к увековечиванию новоявленным Нестором-летописцем: «Сего дня, 27 июля 1828 года Его Императорское Величество Николай I, прибыв к семье, ждущей его на отдыхе под Одессой, спрыгнул в воду, словно простой рыбак…»

Царь ловко заскочил на мосток, после чего смог наконец обнять дочь, как стало теперь видно, удивительно на него похожую, и следом — жену. Горлис, не привыкший к придворным церемониям и этикету, стоял чуть ближе других. И потому до него донеслись слова, сказанные русским монархом при встрече с супругой: Meine geliebte Mouffy[56]. Но снова — показалось, что сказано сие было этак — не громко, но и не тихо, а ровно настолько, чтобы немногим, но кому-то, было слышно, как царь любит свою милую Муффи.

И тут Натан почувствовал на себе обжигающе негодующие взгляды. То были Бенкендорф и Лабазнов, по-прежнему стоявшие на песке и не смевшие пока забираться на подмостки — в столь трогательную минуту. Горлис понял, что стоит, пожалуй, действительно несколько неудачно и, сделав несколько быстрых шагов, зашел за спину Воронцову.

Августейшая семья, решив, что довольно объятий, выразила намерение идти к дачному дому. Вся толпа мгновенно перестроилась, прижавшись к перилам мостков, дабы царственные особы могли пройти по образовавшемуся коридору. И тут вдруг раздался легкий треск начинавшей рваться ткани. И вновь — какая удача (или неудача?) — именно из того угла зигзагообразных мостков, где стоял Горлис, лучше всего было видно, что происходит. Крючок от удочки любимой дочери зацепил военный мундир отца за… Ну, скажем так, несколько ниже спины. Все застыли с выражением лица: «Ничего не происходит. Решительно ничего!» И лишь глаза самого важного для государства чиновника — министра двора и уделов князя Волконского — выражали полное отчаяние.

Николай остановился и посмотрел на дочь своим знаменитым наводящим ужас холодным взглядом, которого, как говорят, никто в империи выдержать не может. Однако девятилетняя Мария отзеркалила ему ровно таким же колючим взором, дополненным еще детским упрямством. Поняв, что нашла коса на камень, царь смягчился, отвел руку за спину, нащупал крючок, вырвал его резким движением (одна из горничных охнула, будто бы крючок вырываем был из ее одежды или даже пышного тела). Надежно вогнав крючок в удилище, которое царевна по-прежнему не выпускала из рук, монарх поцеловал Марию Николаевну в макушку и сказал: Oui! Ma fille a attrapé un gros poisson[57]. Встречающие облегченно рассмеялись, как бывает, когда ожидается большой конфуз, но всё вдруг заканчивается благополучно.

Все пошли по мосткам, а потом по лестнице. Теперь уж Горлис решил не высовываться из-за спины Воронцова. Зато у Бенкендорфа и Лабазнова появилась наконец возможность показать свою нужность. Они споро поднялись по лестнице на самый верх. И начали обозревать окрестности с таким суровым видом, будто янычары ожили и где-то высадились числом не менее орты[58]. Тут к янычарам… То есть нет, извините за описку — тут к жандармам подтянулся князь Волконский, после чего все вместе отправились обходить дозоры, охранявшие дачу.

Рядом с Натаном поднималась та самая удивившая его своею форма четверка. В верхней части их костюмы имели вид русского одностроя: мундиры, фуражки. А вот от пояса и ниже — разнобой. Во-первых, сами пояса представлял собой кушаки с вышивкой более-менее дорогой, но у всех разной. Неширокие полотняные штаны, которые Степан называл убранє, — оказывались в общем-то однородными. Но сапоги — опять не по уставу, совсем уж различные по фасону. Впрочем, всё быстро прояснилось, когда этот квартет начал перебрасываться короткими репликами — на украинском. Значит, это и были казаки Задунайской Сечи, те самые, что в конце мая перешли на сторону русских. Понятно стало, почему у них такая мешанина в одежде. Царь хотел показать, что, с одной стороны, это воины уже русской армии, но, с другой, желал оставить напоминание того, что сие произошло недавно. Как символ того, что именно Николай — первый русский монарх, при котором все украинские казаки оказались под российской короной. А значит, как мыслилось, уже никогда больше не станут своевольничать. Все четверо из казацкой старши́ны вели себя как равные, но всё же один из них казался более равным.

Когда вся компания добралась до дачи и проводила время в ожидании ужина, император (уже переодевшийся в сухое) главным объектом своего рассказа сделал именно этого человека. Представил его как в прошлом кошевого атамана Задунайской Сечи Осипа Гладкого, ныне, за заслуги перед русской короной наделенного чином полковника. По словам Николая I, сей человек являет собою не только образцового солдата, воина, но и обладает прекрасными христианскими качествами. Пока полковник Гладкий благодарил православного царя за высокую оценку и доверие, Горлис вглядывался в казака. И ловил себя на мысли, что где-то видел этого человека с переменчивым лицом, умными, хитрыми глазами. Но как ни силился, обстоятельств и времени возможного знакомства вспомнить не смог.

Также, пользуясь случаем, Натан аккуратно рассматривал августейшую семью. Забавно, но стройная Александра Федоровна своей танцевальной пластикой, телесной легкостью напомнила ему… его Росину (впрочем, давно уж не его). О господи, что за грешные сравнения — жена царя и прежняя любовь Натана?! Горлис поторопился остановить себя на развитии сей мысли, опасаясь, как бы взгляд, брошенный им на Mouffy, был неверно истолкован.

Но что это!? Миловидное лицо Александры Федоровны на мгновение исказила нервная гримаса. А после этого она еще потрясла головой, будто сбрасывая с себя наваждение. Натан поторопился отвести глаза от этого зрелища, как от чего-то стыдного. И тут же припомнилось — да, он слыхал туманные разговоры, будто императрица тяжело пережила 14 декабря. По-видимому, сей нервный тик — последствия треволнений за безопасность семьи, детей…

И вот наконец всех позвали к столу. Ужин, как оказалось, был символическим, причем в самом прямом смысле. Как объяснила Елизавета Ксаверьевна, в честь прибытия доблестных русских воинов, сражающихся за освобождение Константинополя, будет подан запеченный индейский петух под соусом из греческих апельсинов, а также русский пилав из турецких мидий.

Многие за столом рассмеялись. Но не все. А те, кто понимал, в чем соль, начали давать объяснения не понявшим. По-английски индейка и Турция обозначаются одним словом — turkey, Turkey. И это расхожий образ политических карикатур, первей всего британских — как русский медведь задирает или готовится задрать турецкую индейку. С мидиями образ не такой расхожий, но одна карикатура стала известной (главное — что императору). Как медведь переходит Прут и гвоздит робких турецких мидий словами: «Клянусь Святым Николаем, я покажу вам, как нарушать соглашения!» И тут у англичан, а теперь и русских, тоже игра слов: mussels, что сходно по звучанию со словом мусульмане, на английском — моллюски, мидии. Отдав должное остроумию организаторов ужина, все приступили к поглощению поданного. И принялись хвалить гостеприимных хозяев, а также прекрасных поваров — мсье Анри и мсье Войцеха.

Легкий завтрак. Русский медведь поедает Турцию-индейку. На вилку насажена «Молдавия». Октябрь 1829 года

Медведь и мидии