Тетушка против (СИ) - Алатова Тата - Страница 36

Я не плачу о тебе, ведь ты

Все еще варишь мне бульон

В котелке из глины.

Ла-ла-ла, моя милая Глэдис,

Светится новое сердце

В твоей старой груди.

И пепел, и кровь, и цветы,

Это всё ты.

— Господи, — ахнула Маргарет и обогнала Жиля, чтобы увидеть его лицо. Оно было по-детски беспечным и хитрым. — Так ты дружил с Глэдис Дюран?

— Глэдис! — он показал соломенную куклу. — Добрая Глэдис любит теплое молоко. Две больших ложки меда и три цветочка ромашки. Не кипятить, не кипятить, — заволновался он. — Козы не любят, когда их кипятят, кабанов жгут в печах. Тук-тук-тук, новое сердце не бьется, ла-ла-ла, — и он снова запел навязчиво-простенькую мелодию старинной колыбели.

— Ты видел, что случилось с Глэдис, — догадалась Маргарет. — Видел и сошел после этого с ума. Это старый граф засунул в нее новое сердце?

— Его светлость? — Жиль испуганно закрутился волчком, оглядываясь во все стороны. — Его светлость, я уже почистил ваши ботинки! Вот ваш кафтан… Где парик? Где парик? Где парик? Глэдис, Глэдис, мы потеряли парик. Глэдис умерла? Глэдис варит бульон. Только молчит и молчит, обиделась на Жиля?.. Бульк-бульк-бульк, ах, господин Люка, потише, потише. Девочки спят, девочек нельзя будить.

— Мы не разбудим, — пообещала Маргарет, не зная, как успокоить переполошенного дурачка. — Мы просто несем несем корзину в замок. Это тихо.

— Только до ворот!

— Внутрь — ни-ни, — заверила она его.

— Пойдем, — покладисто согласился Жиль и снова затянул свою жуткую колыбельную, которая повторялась и повторялась, и через несколько минут Маргарет осторожно спросила:

— А Люка? Он был таким же добрым, как Глэдис?

— Умный, умный — забормотал Жиль. — Прятал слова в камень… Ла-ла-ла, спрячь словечко там, спрячь словечко здесь…

— Слова в камень? — озадачилась Маргарет.

— Водил палочкой по стенам, а там — ничего не оставалось. Ничегошеньки. Секретик, мой верный Жиль, наш секретик… Замок злой, — поделился он вдруг, вздрогнув, — замок хочет крови. А чужую не берет.

Тут они как раз вступили в тень огромной махины, стоявшей высоко на холме, и Маргарет вдруг померещилось, что у этой тени есть лицо с впавшими глазами и распахнутым в немом крике ртом. Причудливая игра света сменила очертания на женский силуэт в простой нательной рубашке и с непокрытыми длинными волосами. А потом тень снова стала обычной тенью, а замок — обычным замком, пригревшимся на солнышке древним камнем. Ничего зловещего, верно?

Рауль вернулся домой только под вечер в роскошном безлошадном экипаже герцога Лафона, или же «кристальной коляске», как их называли нынче. Вместе с ним ехали взбудораженная удачной продажей вина Соланж и встревоженная Жанна, которая не находила себе места, узнав о том, что алхимик все еще шныряет по замку.

Угрюмо откинувшись на мягком сиденье, Рауль ощущал себя как в бархатном аду. Его душил тяжелый сладковатый запах дорогой парфюмерной воды, которой был пропитан салон — что-то алхимическое, неестественное, лишенное природной тонкости. Сочетание яркого, давящего пурпура (Лафон не уставал намекать на родство с королевской семьей) и золота вызывали приступ мигрени — какая безвкусица!

Все в этом экипаже кричало о роскоши и приверженности к алхимии, которая в свое время и принесла Лафонам богатство и титул. Дед нынешнего герцога, жалкий торговец свинцом, в порыве вдохновения вложил все свои скудные сбережения в покупку нескольких заброшенных копий у самых гор. В одной из штолен его рабочие вышли на жилу странного голубого минерала, чье необычное свечение быстро вошло в моду и добралось до самого королевского двора. Это случилось во времена Гийома Восьмого Деятельного и его разнообразных странных идей о равенстве всех сословий. Так Лафоны стали официальными поставщиками королевского двора, а отец Люсьена Филиппа умудрился случайно спасти малолетнего принца, нынче занимавшего престол. Это стало его самой выгодной инвестицией: преисполненный благодарностью его величество не только даровал титул, но издал особый эдикт, где признавал Лафона братом по крови наследника, а весь род — ответвлением королевского древа.

Однако за одно поколение нельзя обрасти благородным достоинством, и как бы герцог ни пыжился, его торгаши-предки кричали о себе в каждой позолоченной завитушке, в каждом вышитом изображении алхимической саламандры на многочисленных подушечках.

— Его щедрость не ведает границ, — щебетала Соланж. — Ты знаешь, сколько золота он отвалил за вино? И даже выделил нам свой экипаж, чтобы увезти бочки! И даже разрешил забрать своих лакея и горничную, потому что, — тут она покатилась со смеху, — стоило ему увидеть, в каком виде ты заявился, так, клянусь, он буквально остолбенел. Ах Жанна, как тебе только удалось сохранить серьезный вид! Мне казалось, я лопну, пытаясь сдержать хохот.

— Потому что мне не было смешно, — обронила та холодно. — Рауль, как ты посмел выйти из дома в таком плачевном виде?

— Я Флери, — равнодушно пожал он плечами, — могу разгуливать по городу хоть в кальсонах, и это станет примером для подражания.

Жанна хмуро глянула на него.

— Очень глупо было с твоей стороны пожаловать к Лафону. Что, если Жозефина Бернар, а еще хуже, ее злобная тетушка узнает про эту вылазку в город? Не знаю, что за срочное дело привело тебя на порог к его сиятельству, — тут ее голос похолодел еще сильнее. Сестрица осталась крайне возмущенной тем, что разговор с герцогом прошел за закрытыми дверями, — но ты поставил свою помолвку под угрозу.

— Ах, это, — вздохнул Рауль. — Свадьбы не будет, я ее отменил.

Сестры изумленно воззрились на него.

— Но почему? — резко спросила Жанна.

Вот был бы у него внятный ответ — он бы непременно им поделился. Что на него вообще нашло, когда он перечеркнул все свои планы безо всякой надежды на благосклонность Пруденс?

Возможно, она просто выступила воплощением его собственного внутреннего протеста? Что ж, Рауль и до их знакомства признавал: женитьба на красивой дурочке — не самая удачная из его затей, но в целом ему было все равно, как жить. А потом почему-то перестало.

В любом случае, он разорвал помолвку прежде, чем был прочитан ордонанс, и нисколько не жалел об этом. Да, сделка, заключенная с Лафоном, злила его неимоверно, но даже она была лучше Жозефины Бернар в женах.

— Я решил принять предложение герцога поступить к нему на службу, — ответил он мрачно.

Это известие вызвало у сестер совершенно противоположные реакции. Младшая, взвизгнув, восторженно захлопала в ладоши, а старшая презрительно скривила губы.

— Прекрасно, — оживленно проворковала Соланж, поглаживая стоявшую рядом с ней массивную шкатулку из черненого дерева с неизменной позолотой и изображением герцогской короны на крышке, — этих денег нам хватит, чтобы продержаться до моего замужества. Как это прекрасно, Рауль, что мы все вернемся к светской жизни. Признаюсь, загородная скука сводила меня с ума.

— Флери на побегушках у этого выскочки? — яростно прошипела Жанна. — Я еще понимаю — служить королю, раз уж тебе так приспичило, но Лафону? Право, Рауль, ты огорчаешь меня.

— Ну перестань, — взмолилась Соланж, — зато мы снова будем жить в Арлане. По правде говоря, Жозефина Бернар — не лучшая партия в этом городе. Заполучив благосклонность герцога, Рауль сможет претендовать на руку кого-то побогаче!

— Хватит меня продавать, — устало попросил он.