Хозяин теней. 5 (СИ) - Демина Карина - Страница 34

[5] В первый класс гимназий принимались дети не моложе 10 лет, умеющие читать и писать, знающие основные молитвы. Т. е. по сути закончившие начальное обучение.

[6] В конце 1850-х годов один из школьных спектаклей в школе Карла Мая открылся шествием герольдов с флагами, на которых был изображён майский жук; этот символ очень понравился директору и всем присутствующим. С тех пор учившиеся в этой школе на протяжении всей жизни называли себя «майскими жуками».

[7] На горох в школах и вправду не ставили, а вот порка розгами была вполне себе реальна. Николай Пирогов указывал, что в Киевском учебном округе за два года, в 1857–1859 годах, розгами высекли от 13 до 27% всех учащихся. Кроме порки в отношении старших гимназистов применялись карцер, временное исключение из гимназии, исключение с правом дальнейшего обучения в другом заведении и самое страшное — исключение с волчьим билетом, без права поступить потом в какую бы то ни было другую среднюю школу и продолжить образование.

[8] Обучение в гимназии Карла Мая без пансиона обходилось в 160 рублей в год, с пансионом — 600. Это втрое дороже, чем обучение в казённых гимназиях.

[9] При многих гимназиях существовали подготовительные отделения, где детей готовили к поступлению и обучению в гимназии. Они обходились дешевле и помогали выровнять уровень поступающих.

Глава 16

Находка — иметь меня своим мужем. Молодость и красота со мною. Нужны средства не менее 100 тысяч, вместо чего создаю положение. Барышня или вдова — безразлично, лишь бы не лишены были вкуса. [1]

Московская брачная газета

Роберта? А это кто такой?

Точно.

Роберт.

— Это который прошлый целитель? — поняв, что обвинений с обидами не последует, я окончательно успокоился. Как-то обид я не боялся, но вот раскол в семье, тем более такой, как наша, это всяко лишнее. — Ну, который до Николя?

— Николая Степановича, — поправила сестрица. И покраснела.

Слегка.

— Ну да. До него. Я не так сказал? Извини. Стало быть, объявился Роберт?

— Да.

— И?

— И ты не слышал?

— Вообще я не так давно пришёл. Сама почуяла?

— Птаха, — призналась Татьяна. — Она становится сильнее. И я воспринимаю её уже лучше. Раньше сложно было понять, чего она хочет, а теперь вот… у меня даже смотреть её глазами получилось.

— Савелий… ты специально, да⁈ — Светочка развернула мою тетрадь.

А нет, не мою.

— Это Метелька.

— Он специально⁈

— Свет, ну как ты могла так о нас подумать! Мы старались. Просто… ну непривычно это. Пальцы не гнутся, чернила растекаются. Я ещё ладно, а Метельку, думаешь, учил кто? В приюте как-то и чему-то учили, но там на чистописание особо не заморачивались.

Светочка подавила вздох и, тряхнув светлой гривой, решительно произнесла:

— Я поняла. Вам просто нужно больше практики!

Э нет! Я не согласен. Куда уж больше-то!

— Роберт появился две недели тому, — Татьяна явно уловило моё отношение к чистописанию и поспешила отвлечь. — Сначала я получила от него письмо.

— Сюда? — уточнил я.

— Да.

— Ты оставляла ему адрес?

— Н-нет… зачем? — вопрос её несколько смутил. Хотя вру. Вопрос её серьёзно так смутил. Татьяна вдохнула и сказала. — Когда… ты попал в больницу и остальное вот произошло, я… я написала, что между нами не может быть ничего. И что мне жаль, что в минуту слабости я позволила ему надеяться на нечто большее, нежели просто дружеские отношения.

— А он хотел?

— Не знаю. Он не пытался… вести себя неподобающе. Мне вовсе казалось, что нас связывает лишь дружба. Лёгкая взаимная симпатия.

Женщины. Вот вроде порой умные, но даже когда очень умные, они всё равно женщины.

— Я, наверное, не права, что вовсе позволила этой симпатии возникнуть. Но мне было одиноко здесь. Очень. И я не снимаю с себя вины. Я… я растерялась. Я никогда не жила так… и…

— Тань…

— Что?

— Всё хорошо. Это скорее мы виноваты. Взяли и бросили тебя.

Ну да.

У нас вон фабрика нарисовалась и революционеры. Мишка тоже работу подыскал. И почему-то все решили, что если Татьяна не помирает, то и внимания ей не надо. Что она как-нибудь сама справится.

И было бы с чем.

Дом вот нашли. Обустроились. И какие ещё проблемы.

— Вы ведь не сами, — сказала сестрица. — Просто получилось так.

Оно всегда получается так. Само собой.

— И ещё я боялась, наверное, что… калекой останусь. А Роберт… он… не подумай, у нас не было ничего, что могло бы бросить тень на честь рода…

— Не сомневаюсь, — сказал я вполне серьёзно.

— Хорошо. Роберт… он был милым. И боль унимал. В руках.

— А тебе было больно?

— Поначалу боли не было. Просто такое неприятное чувство… как будто изнутри что-то скребет кожу. И зуд опять же. Николай Степанович говорит, что зуд — от восстановления кожи, что тогда нужно было действовать и эффект был бы лучше, полнее. А Роберт давал мазь, которая зуд снимала. И потом и боль успокаивала.

— Почему ты ничего никому не сказала?

Нервное пожатие плечами.

— Не хотела вас отвлекать. Вы приходили редко и такие уставшие. Похудевшие. И на фабрике ведь сложно. Михаилу тоже. Он не говорил, но у него не всё ведь получалось. Даже не с техникой, с людьми. Он пытался, а вот… и тут я с какой-то ерундой.

— Это не ерунда, Тань. Это здоровье. Твоё здоровье, — вот получается, что я её ругаю. А я не хотел ругать. Я просто… просто в очередной раз осознал, насколько бестолков во всём, что семьи касается.

Надо было подумать.

И про то, что Мишка, пусть и способный, но в общество людей простых не впишется. И про то, что руки эти злосчастные надо долечивать. И про то, что оставшись наедине с Тимохой, Татьяна начнёт искать хоть кого-то нормального, с кем можно поговорить.

И найдёт.

Мы ведь видели, что нашла. Я даже, помнится, порадовался.

— Роберт говорил, что фантомные боли могут долго преследовать. И что, если станут сильно донимать, то нужен будет опиум.

Вот с-сука.

— А боли, говоришь, не сразу начались?

— Да. Верно, — она чуть нахмурилась. — Сперва только зуд этот раздражал. Потом уже боль пришла. Сначала редко так. Приступами. А потом…

— Чаще?

Чую, я за этим Робертом не просто прослежу. Я его упокою. Чисто, чтоб не вернулся.

— Да. И снимать их становилось сложнее. Роберт старался, но он уставал. Очень уставал. Он и без того выматывался, а ещё и я… и я хотела платить, но от благородно отказался. Потом мы как-то вот разговаривать начали. Он отлично разбирается в поэзии.

И не только в ней, как мне кажется.

— Мы обсуждали стихи… потом ещё выставки. Он так живо рассказывал он недавней. Народников… я бы хотела пойти… и Тимоха. Тимоху, сам знаешь, люди сторонятся. А Роберт с ним как-то быстро общий язык нашёл. И я радовалась.

А мне остаётся зубами скрежетать, но про себя.

— Несколько раз мы выходили гулять. Недалеко. Еремей был рядом…

И спасибо ему за это. Я усилием воли давлю злость и уточняю.

— Погоди… извини, но я тут… короче, ты сказала, что твой ухажёр женат. А этот вроде женат не был? Или я чего-то путаю? Не думай, что я там…

Татьяна залилась краской.

— Это…

— Тань, я просто хочу понять, что он за человек. Где врёт и почему.

— Думаешь, врал?

— Кому-то — определённо. Помнишь нашу квартирную хозяйку?

— Её забудешь, — сестрица чуть успокоилась.

— Так вот, она первой доложила Мишке, что Роберт — просто замечательная партия. Что он холост и молод, и собой хорош, и донельзя перспективен. Честно говоря, мы поэтому и не лезли…

— То есть, вы замечали…

— Что ты им заинтересовалась? Так-то да… а что в этом плохого?

— Сав? — в комнату заглянул Метелька. — Ну чего там?

— Ужасно! — Светлана, обменявшись с сестрицей полными смысла взглядами, с радостью вскочила. — Если у Савелия всё просто плохо, то у вас, молодой человек, просто-напросто ужасно! И поэтому мы должны кое-что прояснить…