Хозяин теней. 5 (СИ) - Демина Карина - Страница 33

— Каких жуков?

А если не сильно давить на перо, то выходит. Пальцы, правда, занемели, но я ж упёртый. Чтоб вас… я вон в прошлом мире выжил, выбился в люди, в этом тоже, а теперь спасую перед какой-то грамматикой?

— Майских. Так их называют.[6] Ну, тех, которые… учатся. Чтоб…

Метелькино перо дёрнулось и продрало мягкую страницу.

Интересно, может, если бумагу взять получше, поплотнее, то и чернила не будут так расползаться? Хотя тетради тут стандартные.

— И чего говорят?

— Всякое, — Метелька отложил перо и рукой затряс. — Вроде как такая… ну, розгами там точно не секут.

Не хватало.

Я как-то даже не думал о таком. А теперь подумал и тьма прямо заклубилась внутри. Это… я такого не допущу.

— И так-то бают, что и на горох не ставят…[7]

— Хорошо же. Нет?

— Ну да… только… — он явно замялся, не зная, как сказать.

— Метелька, вот не финти…

Последнее слово я выписывал особенно тщательно.

— Там почти все благородные ныне. Раньше-то да, народу всякого было. Кто мог платить, тот и учился. Хотя да, дорого…[8] но если способный и прилежный, то могли и так взять, — Метелька поглядел на меня, на свою тетрадь и, вздохнувши, с видом мученика, который смиренно готов принять свою долю, ткнул пером в чернильницу. — Вот… а ныне там, почитай, или купечество из первых, или благородные.

А мы ни то, ни другое.

И как-то да, кажется, начинаю понимать, чего он опасается.

— Вроде как учат хорошо. Учителя незлобливые так-то… с одним из подготовишки[9] я крепко сошёлся…

Спрашивать, когда он успел, не буду. Бесполезно. Метелька просто успевал и всё тут.

— То хвалил, мол, даже линейкой по пальцам не бьют…

Алексей Михайлович, кажется, к вопросу моего образования подошёл со всей серьёзностью, явно осознав, что ни пороть, ни бить себя я не позволю. Да и школу стоило бы пожалеть.

— Его отец там учился. Ещё у Мая… так все со всеми ручкаются и дружат. Раньше. Но…

— Не веришь, что нас примут?

— А сам веришь?

Я задумался и покачал головой:

— Не знаю. Посмотрим. Чего уж наперёд гадать… и в конце концов, никто нас на самом деле не заставит. Будет тяжко? Бросим. И всё тут.

— Татьяна Ивановна расстроится. И Светочка тоже.

— Переживут. Дописывай вон и пойдём сдаваться.

Дверь была приоткрыта.

Светочка? Кто ещё. Она у нас вечно куда-то торопится, порхает бабочкой и на всякие бытовые мелочи, вроде дверей, она внимания не обращает.

Но на сей раз к счастью.

— Ты уверена, что не стоит сказать об этом? Например, Михаилу? — Светочкин голос раздаётся за мгновенье до того, как я касаюсь ручки. — Всё-таки ситуация… мне кажется, что не совсем однозначная…

— Не знаю.

Татьяна.

Сплетничают? И о чём? Наверное, я параноик, если замер. Я не собирался подслушивать. Просто вот… просто дверь открыта.

— Если его общество тебе неприятно, и ты прямо заявила об этом, а он не слышит, то… то это неправильно.

Так. И чьё общество?

— Всё… сложно.

Снова вздох.

И я окончательно убираю руку. А ещё отступаю на шаг. И на второй, чтобы, если что, сделать вид, будто только-только пришёл.

— У меня ощущение, что я не нашла подходящих слов, что просто мы поняли друг друга превратно. Кажется. Или я поняла? Дала повод считать, что у него есть надежда на нечто большее…

— Ты же говорила, что он женат.

Это кто?

Николя?

— Да, но его жена очень больна. Она почти при смерти.

— Бедная женщина…

— Он так говорил. И я верила. Но… Света, я не уверена, что у него вообще есть жена. И в целом… раньше он представлялся мне человеком тонким и понимающим. Знающим, что такое страдание. Способным… принять и сочувствовать. А потом… всё так быстро изменилось. Он исчез. И возник вновь. И его напор… при том понимаешь… мне не кажется, что он испытывает ко мне… скажем так, мужской интерес.

Нет, подслушивать, определённо, нехорошо, но очень и очень полезно.

— Если раньше мне представлялось, что… я интересна ему как женщина… то теперь я… ощущаю разницу.

— Да?

Я вот мысленно к вопросу присоединился, потому как лично я ни хренища не понял.

— Он говорит красивые слова, целует руки. Пытается вести себя, как когда-то, но при этом смотрит… вот даже не знаю, как описать. Будто я, конечно, очень ценна и интересна, но… но это не любовь!

Всё-таки понять женщину может только другая женщина.

— Николя ничего не говорит. И… но я по глазам вижу, что я ему нравлюсь.

Ага, значит, это не наш целитель.

Это хорошо.

И тут, со Светочкой, он, стало быть, Николя. Нет, я не против. Хотя узнать про него надо бы. Но тогда о ком сейчас речь? И надо ли мне слушать? Если сестрица догадается, что я тут стоял, она точно разобидится.

— А тут слов много, но вот… не знаю, как будто уже и не настоящие. Кроме того, Свет, сама подумай… я ещё когда написала ему письмо…

Вот и мне интересно, когда.

И главное, кому?

— И я знаю, что он его получил. Но не ответил. Просто исчез. А теперь вдруг появился. С цветами… и его внимание граничит с назойливостью.

— Может, ты разбила ему сердце? Тогда? В письме?

— Конечно. И оно срасталось почти три месяца, — с нескрываемым ехидством произнесла сестрица. — А когда срослось, он осознал, что всё-таки жить без меня не может.

— Как в романе…

— Именно, Свет. Как в романе. И признания его такие вот… книжные, романные напрочь. Ненастоящие! И я прямо сказала, что у меня нет к нему чувств. Нет и не появятся. В конечном итоге ситуация такова, что его чувства, даже если они настоящие, не могут иметь развития. А он не отступает… а вчера, когда он пришёл… с букетом таким. Огромным. Я занята была. И он решил ждать… я отправила Птаху. Присмотреть. Просто присмотреть…

Умница.

— Так вот, он ждал меня, но при этом мило флиртовал с Оленькой Плаховой. И даже пригласил её в парк… на ушко.

— Да?

— У Птахи отличный слух… и у меня не хуже. Савелий, заходи уже.

Ну, кажется, делать вид, что я тут совершенно случайно, поздно.

— Извиняться не буду, — сказал я первым делом и на всякий случай тетрадь приподнял. — Я вообще сдаваться шёл. С чистописанием.

У нас с Метелькой оно скорее грязнописанием получалось.

— А тут дверь приоткрыта. И вы говорите.

— Вот ты и решил послушать? — мрачно поинтересовалась Татьяна.

— Так разговор же интересный.

Чистую правду говорю. Очень интересный разговор.

— Воспитанные люди, Савелий, — Светлана поглядела на меня с укоризной. Но врёшь. У меня к этим взглядам иммунитет и вообще совесть взглядоневосприимчивая. — Если им случается услышать чужую беседу, то они дают знать о своём присутствии.

— Так то воспитанные, — резонно возразил я и тетрадочки отдал.

— Совершеннейший дикарь, — Татьяна улыбнулась и как-то даже с облегчением. — Но… да… наверное… судьбу не обманешь. А мне и вправду не помешает совет. Или даже не совет… и Сав, ты можешь за ним проследить?

— Могу, — я даже обрадовался, потому что следить за кем-то — даже не важно, за кем — всяко интересней, чем зубрить латинские спряжения. — Ты только скажи, за кем.

— Не ты сам, конечно. А твои тени. Птаха от меня далеко не отойдёт… — она бросила быстрый взгляд на Светочку, которая пожала плечами, и это пожатие явно что-то да значило, да только язык женского диалога всяко сложнее латыни будет. Сестрица же, смахнув невидимую соринку, всё же назвала имя. — Я хочу, чтобы вы проследили за Робертом. Помнишь, Роберта?

[1] Вполне себе реальная выписка из правил для гимназистов 1874 г.

[2] Цыбик — ящик, пакет, тюк, обшитый кожей, чаще от 40 до 80 фунтов (т.е. от 16 до 32 кг)

[3] «Собрание арифметических задач для гимназий и прогимназий, мужских и женских, реальных, уездных и городских училищ, учительских институтов и семинарий».

[4] В гимназиях, прогимназиях и уездных училищах учебный год начинался он 1 августа, а заканчивался 1 июля. Кроме месячных летних каникул, были ещё двухнедельные рождественские. А вот в начальных сельских школах учебный год составлял 140–150 дней (около пяти месяцев) — с сентября-декабря по март-май соответственно.