Хозяин теней. 5 (СИ) - Демина Карина - Страница 2

— … да вы что! — Мишкин голос был полон участия. — И что, частенько тут бывал?

— А то, — соседка, кажется, окончательно успокоилась.

Мишку любят.

Не знаю, как у него получается, дар такой, что ли. Он со всеми находит общий язык. И теперь вот слушает тётку превнимательно, кивает даже.

А я…

Тьма осматривает комнату за комнатой. Их в доме всего четыре, но и это много. Обычно тут дома простые — кухонька с земляным полом и дальше уж комната, которую часто делили на две шкафами да ширмой на веревке. И потому в глазах местных Савелий с матушкой жили роскошно.

Я-то вижу, что комнатушки в этом доме махонькие, но ведь свои же. С настоящими стенам. Вот и та, которая считалась Савелия. Сюда влезала лишь кровать, хорошая, железная, да сундук. Стол, за которым Савелий учился, стоял в другой.

Ещё одна — отцовская. И Савелию строго-настрого запрещалось заглядывать туда. Но мы — не он. Мы заглянули.

И снова — разочарование.

Странно, эта комната почти не обгорела. Разве что по обоям расползлись жёлтые пятна следами жара.

Кровать.

Узкая такая.

Стол у окна. Шкаф.

Стол хороший, но его даже не попытались сдвинуть с места. А вот дверцы со шкафа сняли, явно готовясь выносить. И понятно. По местным меркам шкаф роскошный. На резных ножках в виде звериных лап, с высокою короной и медными блестящими ручками.

Замки под ними имеются.

И сделан из дуба. Такой и подарить не стыдно. А если в доме поставить, так ещё и детям со внуками послужит. Так что странно не то, что дверцы сняли. Странно то, что они до сих пор тут стоят.

Как и кровать.

Белья, к слову, нет. И матраца. Одна лишь голая панцирная сетка.

На полках шкафа тоже пустота.

— … и шастает. Днём-то не приходил. Только ночью. И главное, хитро так, тихонечко. У меня на что кобели нюхавые да голосистые, а ни один не взбрехнет. А утром, бывало, выйдешь, он уж во дворе сидит, на лавочке, с кофиём своим.

Тьма остановилась.

Так, если логически думать, то нормальный человек устроил бы тайник в собственной комнате. Это удобно. И внимания точно не привлечёт. Дверь закрыл и вперёд, столы там двигай, стены колупай, упрятывая сейф. Конечно, не уверен, что папенька пошёл бы по простому пути. Но поглядеть надобно.

— … так-то он не дюже приветливый. Ты с ним, бывало, поздороваешься, поклонишься, как с соседом-то. А он в ответку только глянет и так, что у коров молоко прям вовнутрях скисало… да. Потому уж она-то сказала, что он, дескать, из благородных. И значится, не по чину ему с обыкновенными людями ручкаться. Нет, сама-то ничего баба была. Хозяйственная. Спрытная, рухавая такая. Ну, знаете, вроде и не носится, что оглашенная, как невестушка моя, а всё одно везде поспевает.

Тени увидят больше человека. Тьма соглашается и, рассыпавшись туманом, заполняет комнату. А ведь отцу здесь должно было быть сложно.

Тесно.

В особняке Громовых и у слуг помещения побольше были.

— … так-то я к ним не захаживала. А вот она ко мне случалось. То вареньица принесёт, то сыра попробовать. Она у меня молоко брала. У меня-то коровы хорошие, голштинской породы, — сказано это было с немалой гордостью. — И молоко жирнючее! Почти сливки чистые, а не молоко!

Тогда почему?

Дом этот?

Почему именно дом? На окраине, которая сама собой почти село? Можно было снять квартиру в центре. Многие так делают. Чтоб комнат пяток или даже больше. Чтоб обстановка, швейцар у входа. Прислуга.

Денег не хватило?

Хватило бы. Папенька матушке прилично оставил. Значит, не в деньгах дело.

— … и вот она мне сыр помогла сделать. Сказывала, что у матушки ейной тоже хозяйство имелось. Сыры делали. Так-то и я могла, но всё ж не такие. А у ней…

Квартира — это соседи. Не за забором, а буквально за стеной.

Швейцар, мимо которого придётся пробираться, если тебе не нужно лишнее внимание. Да и, полагаю, эксперименты в доме проводить проще. А вот с тем, чтобы купить дом побольше… нет, наверняка, в округе имелись особняки, чтоб нормальные такие, приличествующие статусу дворянина. Но и стоили бы они приличествующе.

Плюс содержание.

Плюс прислуга, которая жила бы на месте, заодно приглядывая и за хозяевами.

— … и угораздило ж её влюбиться. Дуры мы, бабы… ох дуры, — соседка продолжала изливать душу. — Нам бы о себе думать, а мы… она говорила, что родители жениха уж отыскали. Пусть и не знатного, но из своих. А я так скажу, что каждый так и должный, за своих идти.

— Всяк сверчок знай свой шесток? — поддакнул Мишка.

— Вот-вот… а иначе чего? Ни порядку, ни понимания. Иначе тяжко придётся. Вона, сынок мой старшой привёл в дом девку. Из городских. Папенька у ней в чиновниках, маменька — на пианинах учит. Сама-то тощая, одни глазья, и безрукая — страх. На пианине она могёт, но где тут у нас пианина? И с собою притащила сумку одну, ни подушек, ни одеял. Всего приданого — пара книжек, да и те не на нашемском. Я раз глянула, думала, может, хорошее чего, так ни словечка прочитать не сумела. А она смеётся, мол, на латинском это. На кой нам латинский? Так и спрашиваю. А она лишь вздохнёт и носом шмыгает, в слёзы… чуть что, так прямо реветь. По первости каждый день ревела. Ни коровы подоить не способная, ни огорода ополоть. Гусей боится. Петух её клюнул, так аж затряслася…

— Сочувствую.

— Да чего уж тут… чай, невелико умение. Научилася вон. Только суетливая больно, прям аж перед глазами мельтешит, как она носится. Но так-то не злая. И с приданым не беда. Одёжку мы ей справили. И ботинки, и сапожки сафьяновые, и шубу бобрячью, чтоб не мёрзла… худлявая вся. Я уж и так, и этак, и молочка ей поутру налью, и сметанки пожирней, и сальца дам, а всё одно напросвет видать. Ажно перед соседями стыдно было. Небось, Мельтешиха, баба дурная, трепалась, что мы девку голодом морим да работою мучим…

Этот говор не мешал смотреть.

Тьма ощупывала стены и пол, просачиваясь в щели меж досок. Она окутала шкаф. И стол.

И уловила лишь эхо силы.

Знакомой такой силы.

Папенька здесь бывал. Но вот только и бывал. Да, за столом можно писать, фиксируя для вечности премудрые свои мысли. В шкафу хранить банки со зловещим содержимым, но что-то подсказывает, что лежало там бельё да одежда.

Нет, это не то место, в котором он устроил бы лабораторию.

Но проверяем.

И мою комнату.

И матушкину. Последняя близ отцовской. Здесь и стекло уцелело, и обои почти не тронуты огнём, видны крупные розы на зеленом фоне. Ковёр остался. Кровать… и снова воспоминание.

Савкино.

На этой кровати мягко и спокойно. И шорохи под кроватью не страшны. И ничего-то не страшно…

— … хватит тащить его в постель! — отцовский голос разрушает идиллию. — Он уже взрослый! Он мальчишка! А ты делаешь из него…

— Но он боится!

— Побоится и перестанет.

— Это потому что он некрещёный, — мама редко ему возражала, но теперь её голос звучал твёрдо. — Тьма тянется к его душе…

— Это не тьма. Это дар родовой. К сожалению, слишком ничтожный, чтобы от него был толк. Но ничего, попробуем и с таким поработать. Если получится, это… впрочем, неважно.

Для него — возможно.

Для Савки…

Тьма уходит, не обнаружив ничего интересного. Кухня пострадала сильнее прочего. Я не особо разбираюсь в пожарах, но сдаётся, что начался он тут.

Тёмные стены.

Чёрная печь. И потолок тоже чёрный. Поневоле вспоминаешь детскую страшилку о «чёрной-чёрной комнате». Вряд ли здесь найдётся хоть что-то, всё же кухня — на редкость неудачное место для тайника. Тут и кухарка наткнуться может, и маменька в каком-нибудь припадке хозяйственной активности.

Но проверяю.

Из находок — махонькая дверца и кладовая, тоже выгоревшая дотла. Сохранились остовы полок и стекло на полу. Банки?

— … и жалела меня, что, мол, бестолковую девку взяли. А она-то на Пасху как достала салфетку красивую, шитую. И золотом! Мамоньки мои родныя, я такой красоты отродясь не видывала. Спрашиваю у ней, откудова? А она, мол, баловалась прежде. Вышивала. Спрашиваю, чего ж ты, дурёха-то, молчала? Вздыхает только. Я и дальше спрашиваю. А она и кружево плесть обученная, значится, и шить умеет. Да не руками, а машинкою! Сваты-то, пущай и из городских, но не больно шиковали, вот матушка и научила одёжку-то строчить. Я и покумекала, что на огороде-то и сама управлюся…