Развод. У него была другая жизнь - Вестова Лея - Страница 4

Я не знала ответов на эти вопросы. Знала только одно – я не сдамся. Не отдам квартиру, в которую вложила столько сил, любви и денег. Не позволю отнять у дочери её дом. Не дам себя растоптать. Если Андрей думал, что я тихо уйду в тень, освободив место для его новой семьи, он жестоко ошибался.

– Я вызову адвоката, – мой голос звучал хрипло от слёз, но твёрдо. – Завтра же. Пусть всё решает суд.

Мама кивнула, её рука, слегка подрагивающая после инсульта, по-прежнему гладила мои волосы.

– Правильно, девочка моя. Борись. Ты всегда была бойцом.

В глубине души я знала, что нас ждёт долгий, мучительный процесс – раздел имущества, споры об опеке, выяснение, кто и сколько вложил в семейный бюджет. Но сейчас, сидя на полу в прихожей, в объятиях мамы, я чувствовала странное спокойствие. Шок начал отступать, уступая место холодной решимости.

Впереди ждала война. И я была готова сражаться.

Утро наступило внезапно, без перехода – словно кто-то щелкнул выключателем. Я не помнила, как заснула. Последнее, что отложилось в памяти – мамины руки, гладящие меня по спине, её тихий шепот: «Всё будет хорошо, девочка моя». Банальные слова, которые мы повторяем, когда не знаем, как утешить. Когда правда слишком жестока.

Часы показывали 5:23. За окном едва брезжил рассвет, окрашивая верхушки деревьев в нежно-розовый. Мир снаружи был прекрасен и безмятежен, словно вчерашний день не случился, словно моя жизнь не раскололась на «до» и «после».

Тело ломило, как после тяжелой болезни. Глаза горели от слез, а в горле застрял колючий ком. Я повернула голову: рядом мирно спала Катя, свернувшись калачиком и прижав к груди плюшевого медведя. Вчера, когда она вернулась из школы, я не нашла в себе силы рассказать ей правду. Просто сказала, что папа уехал в командировку. Малодушно, знаю. Но так хотелось подарить ей еще один вечер беззаботности, еще одну ночь спокойного сна.

Осторожно, чтобы не разбудить дочь, я выскользнула из кровати. Тихо, почти на цыпочках, прошла на кухню. Руки действовали на автопилоте: налить воду в чайник, достать чашку, заварить чай. Обыденные действия в мире, который больше не был обыденным.

Вчерашнее потрясение сменилось ледяной ясностью. Странно, но я чувствовала себя удивительно спокойной. Не тем беспомощным спокойствием, которое наступает, когда нет сил бороться, а холодной, кристальной решимостью. Как будто к моему мозгу подключили дополнительную мощность, заставляющую работать с невероятной четкостью.

Я знала, что делать. Точнее, знала, чего не делать: не сдаваться, не отступать, не верить ни единому их слову. Ни Андрею с его жалкими оправданиями, ни этой Ирине с её «цивилизованными» предложениями.

Нет. Просто нет.

За стеной тихо заскрипела кровать – проснулась мама. Через минуту она появилась в дверном проеме, в старом халате, с растрепанными седыми волосами. Её лицо осунулось за ночь, под глазами залегли глубокие тени.

– Не спится? – спросила она, опускаясь на стул напротив меня.

Я покачала головой, протягивая ей чашку с чаем.

– Нужно собрать документы, – мой голос звучал странно – тихий, но твердый, какой-то чужой. – На квартиру, на кредит, на все совместные счета.

– Оленька, милая, – мама осторожно коснулась моей руки, – может, сначала отдохнешь немного? Придешь в себя? Впереди тяжелые дни…

– Нет, – оборвала я её. – Нет времени на слабость. Он хочет отнять у нас дом? Хочет всё решить «цивилизованно», в пользу своей новой семьи? Не выйдет.

Я резко встала, открыла кухонный шкаф, достала старую жестяную коробку из-под печенья. Там хранились все важные бумаги – квитанции, чеки, договоры. Мама наблюдала за мной с тревогой, но не пыталась остановить.

– Помнишь, когда я продала свою долю в бабушкиной квартире? – спросила я, выкладывая на стол стопку документов. – Это было за полгода до свадьбы. Мы с Андреем уже планировали семью, искали жилье побольше.

Мама кивнула. Конечно, она помнила. Это был повод для нашей первой серьезной ссоры – она считала, что я совершаю ошибку, вкладывая всё в совместное жилье до брака. Но я была уверена в Андрее, в нашем будущем. Наивная дурочка.

– У меня остались документы о продаже и банковская выписка о переводе денег, – я нашла нужную бумагу, пожелтевшую от времени. – Вот, смотри – первоначальный взнос за ипотеку. Сорок процентов от этой суммы – мои деньги.

Мои пальцы быстро перебирали бумаги, выискивая нужные, раскладывая их в аккуратные стопки. Это давало странное ощущение контроля, как будто, упорядочивая документы, я упорядочивала и свою разрушенную жизнь.

– А это, – я достала потертую записную книжку, – все расходы на ремонт. Я записывала каждую копейку. И вот, смотри – чеки за мебель. Большую часть покупала я, на деньги от своих проектов.

Когда-то Андрей смеялся над моей педантичностью, над тем, как я храню все квитанции, записываю все траты. «Ты как моя бабушка, пережившая войну», – говорил он, целуя меня в макушку. А я отвечала, что порядок в бумагах – это порядок в голове. Как же я оказалась права.

– Это всё доказательства, – продолжила я, глотая подступивший к горлу ком. – Доказательства того, что эта квартира – наша совместная собственность, несмотря на то, что записана на него. Что я вложила в неё не только душу, но и деньги. Свои собственные деньги.

Мама смотрела на меня с какой-то странной смесью гордости и печали.

– Ты всегда была предусмотрительной, – тихо сказала она. – Даже в мелочах.

Я горько усмехнулась. Предусмотрительной? Если бы. Если бы я действительно была такой, разве не заметила бы первые признаки его измены? Странные звонки, внезапные «командировки», запах чужих духов?

– Не предусмотрительной, – возразила я, продолжая разбирать бумаги. – Просто… педантичной. Привыкла всё документировать. Профессиональная деформация архитектора – любовь к точности.

За окном уже совсем рассвело. Первые лучи солнца пробились сквозь занавески, ложась золотистыми полосами на кухонный стол, освещая разложенные передо мной документы – свидетельства моей былой веры в совместное будущее.

– Мам, – я посмотрела ей прямо в глаза, – ты ведь знаешь, что я никогда не была карьеристкой? Я ушла в декрет, когда родилась Катя, потому что хотела быть рядом с ней. Когда она подросла, я вернулась в профессию… но не хотела большую часть времени находиться на работе, и все же согласилась стать руководителем отдела. А потом… потом случился твой инсульт.

Глаза мамы наполнились слезами:

– Оленька, неужели ты думаешь, что я не понимаю, чем ты пожертвовала ради меня? Я каждый день благодарю Бога за такую дочь. И каждый день кляну судьбу, что стала для тебя таким бременем.

– Нет, – я покачала головой, сжимая её руку. – Нет, мамочка. Ты никогда не была бременем. Ты – мой родной человек. Я не могла поступить иначе. И дело не в тебе. А в том…

Я запнулась, подбирая слова.

– В том, что он обвинил меня в потере себя как женщины. Что я погрязла в заботах о тебе и Кате, что превратилась в «только мать и дочь». Но ведь это и есть любовь, разве нет? Заботиться о близких, быть рядом, когда им тяжело?

Мама медленно покачала головой:

– Для настоящих мужчин – да. А для таких, как Андрей… Им нужна не жена, а вечная любовница. Вечно восхищенная, вечно беззаботная, вечно доступная. С первыми морщинками, с первыми сложностями они бегут искать новую игрушку.

Я никогда не слышала, чтобы мама говорила так жестко. Обычно она была сдержанна в оценках, особенно когда дело касалось Андрея. «Он хороший отец», «он обеспечивает семью» – вот и все, что она обычно о нем говорила, даже в те редкие моменты, когда мы ссорились.

– А знаешь, – продолжила мама, глядя куда-то поверх моего плеча, – твой отец тоже говорил, что я перестала быть женщиной, когда полностью посвятила себя тебе. Что я стала «только матерью». Слово в слово, как Андрей.

Я замерла, не веря своим ушам. За двадцать пять лет, прошедших с ухода отца, мама никогда не говорила о причинах их расставания. «Не сошлись характерами», «так сложились обстоятельства» – вот и всё, что я слышала.