Смерть куртизанки - Монтанари Данила Комастри - Страница 28

Девочка подняла голову и посмотрела на него, будто не понимая, о чём он говорит, но Аврелий мог поклясться, что она всё прекрасно усвоила.

— Отведи ей отдельную комнату на половине рабов, — продолжал он, — и всё время будь с ней, чтобы не упорхнула ночью.

— Я что же, должен и спать рядом с ней, господин? — вспыхнул раб.

— Только посмей! — рявкнул патриций, будто всерьёз воспринял его вопрос. — Никоим образом не беспокой её и передай этот приказ всем слугам. — Он уже хотел отпустить их, но, взглянув на дрожащую девочку, добавил: — И пусть Нефер делает ей каждый день массаж с ароматным оливковым маслом.

— Короче, все должны обращаться с ней, как с египетской царицей! — хмыкнул Кастор.

— Ты правильно понял, — ответил Аврелий, устав от его непрестанных возражений.

Брюзжа про себя самые нелестные слова в адрес своего господина, Кастор указал девочке на дверь и покинул комнату весьма недовольный.

Аврелий улыбнулся, не сомневаясь, что эта задача будет не слишком трудна для его верного, но своенравного секретаря. И удивился при мысли, что случилось бы, если бы однажды — а времена сейчас такие, что перемены происходили очень быстро, — ситуация вдруг поменялась и на месте раба Кастора оказался он сам.

Патриция снова восхитила удивительная способность изворотливого грека разговаривать на равных с человеком, от которого зависела вся его судьба и даже само право на жизнь.

Прошла почти неделя без каких-либо новостей для Аврелия.

Императорский двор переехал в Тибур[59], где Клавдий в летние месяцы на своей вилле в Аниене решал судебные споры. Мессалина не последовала за ним, поскольку в Риме её удерживали важные государственные дела.

Злые языки утверждали, будто императрица хотела воспользоваться отсутствием супруга, чтобы избавиться от своих последних соперниц Ливиллы и Агриппины Младшей, сестёр Калигулы и племянниц своего мужа.

Теперь, когда окончательно пропала надежда на реставрацию республики, оппозиция стала объединяться вокруг двух выживших членов семьи Августа, в то время как реальная власть прочно перешла в руки потомков его жены Ливии Друзиллы.

С другой стороны, разве не то же самое произошло во времена императора Тиберия? Тогда раздосадованные сенаторы тоже объединились вокруг партии Агриппины. Незачем поэтому удивляться, что спустя двадцать лет недовольные патриции захотели опереться на свои семьи, чтобы ослабить центральную власть.

Но Мессалина, по мнению бестактных людей, таила в себе обострённое чувство женского соперничества. Будучи лишена политического гения Ливии, покойной «матери отечества», молодая императрица, по словам многих, судила о соперницах больше с точки зрения их женской привлекательности, чем политической опасности.

Так хорошо информированные римляне подозревали, что в любой момент может быть объявлен декрет о вечном изгнании или даже о смертной казни самых красивых внучек божественного Августа.

Аврелий слушал эти сплетни без особого интереса: о чём только ни болтали в Риме, и не стоило тратить время на эти разговоры. Родился бы веком ранее, лениво размышлял он, наверное, мог бы стать заметным политиком, способностей для этого у него хватало.

Но теперь, когда власть прочно держится в руках только одного человека, пользующегося всецелым доверием народа, он считал глупым ввязываться в жалкие придворные интриги, предпочитал оставаться вдали от политики и в полной мере наслаждаться радостями души и тела, которые обеспечивали ему богатство и воспитание.

Летняя жара несколько расслабила его. Он проводил время в своём уютном, просторном и удобном доме за приятным чтением, утоляя жажду освежающими напитками и прерываясь иногда для омовения и массажа.

В тот день он отдыхал в перистиле, любуясь удивительными цветами в своем саду: среди мраморных статуй, украшавших низкий портик. клематисы сплетались в ослепительной игре красок с дивной красоты розами, привезёнными из Парфии.

На столике возле него стояла охлаждённая цервезия[60], его любимый напиток, который из-за странного вкуса многие римляне не слишком уважали. Но молодому сенатору, напротив, бесконечно нравилась эта золотистая жидкость с горьковатым вкусом, которую производили галлы, ферментируя солод. Аврелий считал, что она утоляет жажду куда лучше вина или питейного мёда.

Сидя на мраморной скамье, он потягивал цервезию, погрузившись в размышления. Роскошнейший свиток со стихами Каллимаха лежал у него на коленях, но ему не удавалось толком сосредоточиться на чтении, потому что голова была чересчур занята трагическими событиями минувшей недели.

Убийство не слишком добродетельной вольноотпущенницы, до которого никому не было никакого дела, быстро стало устаревшей новостью: каждый день в Риме совершались куда более тяжкие преступления, и никто не удивлялся. О событии этом забыли не только власти, но и те, кто знал о нём, был знаком с жертвой и, может быть, даже любил её.

Ни у кого не нашлось особых причин долго оплакивать Коринну. Её дом на Авентинском холме выставили на продажу. Старая Гекуба исчезла, решив, скорее всего, что лучше скрыться, чтобы о ней поскорее забыли.

Семья Руфо больше не появлялась на публике, даже на играх в цирке, и жила очень скромно, к чему её вынуждали финансовые затруднения.

Лоллию Антонину видели во дворце на званом ужине, устроенном императором в честь своей прекраснейшей жены, в которую он всё более влюблялся.

Даже Помпония и Сервилий, неизменные участники светских событий, в эти дни мало бывали в обществе, целиком занятые подготовкой к переезду на свою виллу в Байах, где собирались провести лето. Аврелий пообещал, впрочем не очень уверенно, навестить их.

Теперь, удобно расположившись под лёгким навесом, он не мог сосредоточиться на стихах любимого поэта. Мысль об убийстве не давала ему покоя. Болезненный интерес, какой всегда вызывала у него противоречивая человеческая природа, почти невольно побуждал Аврелия изучать чувства и страсти, способные привести к такому, на первый взгляд, обычному насилию.

Один за другим, словно персонажи театрального представления, проходили перед его мысленным взором все участники этой драмы. Такие разные и всё же связанные какой-то невидимой нитью.

Клелия, прачка: молодая женщина, которая была бы, наверное, красивой, если бы строжайшие моральные принципы не вынудили её терпеть неблагодарную работу, портившую её тело и омрачавшую душу.

С раннего детства завидуя непосредственности и легкомыслию сестры, Клелия страдала теперь из-за того, что та увела у неё мужчину, которого она втайне обожала.

Нетрудно представить, что испытала она, когда узнала, что молодой плотник даже после того, как Цецилия стала проституткой, предпочёл её христианской девственнице, сумевшей защитить своё доброе имя ценой бесконечных лишений…

Вполне возможно, что ей захотелось изгнать из сердца любимого мужчины эту нездоровую страсть, вырвав Цецилию из его жизни.

А Энний? Этот могучий великан, который испытывал к прекрасной вольноотпущеннице такое сильное чувство, что вопреки всему надеялся спасти её.

Как бы он реагировал, если бы женщина, ради которой он нарушил непреложные законы своего Бога, объявила ему вдруг, что он был для неё лишь простым увлечением, игрушкой, какую легко отбросить после нескольких часов удовольствия?

Да, просто даже в отчаянии из-за отвергнутого чувства и оскорблённого достоинства кроткий Энний мог вонзить тот кинжал в сердце любимой.

Но кто больше всего интересовал Аврелия, так это Руфо, особенно после потрясающего откровения Лоллии. Может быть, и он, самый яростный защитник древнейших традиций, не ведающий никаких слабостей, сложил оружие перед чарами прекрасной вольноотпущенницы.

Если то, в чём призналась ему Лоллия, правда, значит, суровый сенатор неравнодушен к женским прелестям. Кроме того, если какие-то вещи недопустимы в общении с патрицианкой, то их можно позволить себе с женщиной из низшего сословия, которой само её положение велит служить господам, где и как прикажут.