Подменная дочь (СИ) - Лей Лора - Страница 36

Чан Мин не возражал и поддерживал бедного сироту морально и материально, несмотря на сопротивление последнего. Им в обществе даже приписывали «нетрадиционные» отношения, но на самом деле молодые люди считали себя братьями и семьей, а слухи использовали, чтобы избежать матримональных планов родни в отношении себя.

Оба парня уже давно вошли в брачный возраст, но расставаться со свободой не спешили: одного больше привлекали путешествия и приключения, приносящие как впечатления, так и деньги, второго — академическая карьера и укрепление финансового положения.

И оба не желали связывать себя узами брака с неизвестной женщиной, опираясь лишь на мнение родни или социально-экономический статус претендентки. Внешне, по большей части, отстраненные и холодные, они мечтали о тепле семейного очага, коего были лишены в детстве и юности, о ласке и заботе близкого по духу существа, уюте и гармонии в доме, которого пока не имели.

Чан Мин давно подолгу не оставался в особняке отца, где за ним все еще сохранялся дальний павильон, предпочитая жить в купленном в пригороде столицы небольшом поместье или ночевать в одном из своих магазинов в городе: второй этаж он оборудовал под личные нужды.

Ли Вэй вообще жил на территории академии, копя деньги на собственный угол. Потребности в общении с родней молодые люди не испытывали, ограничиваясь визитами в праздники (Чан Мин) либо вообще не поддерживая связь (Вэй сумел выйти из рода покойного отца, когда поступил на службу к молодому господину Цзян).

Никакие уговоры, угрозы или шантаж не имели на них воздействия, поскольку главная составляющая возможного давления — материальная — к ним не могла быть применена, а о моральной без этого и говорить не стоило.

Так что друзья занимались своими делами, предпочитая сохранять статус-кво холостяков как можно дольше.

Цзян Чан Мин так глубоко погрузился в воспоминания, что пропустил момент, когда собеседник замолчал. «Вот так всегда» — улыбнулся парень, глядя на друга, лежавшего щекой на столе: А-Вэй быстро пьянел, становясь вялым и сонным, мог отрубиться на месте и очнуться только через несколько часов крепкого сна. Поэтому и старался пить лишь в компании друга, зная, что тот никогда не позволит ничему плохому или непристойному случиться с бессознательным телом академика и сохранит его репутацию ученого.

Старший парень перетащил тушку приятеля на диванчик, вызвал официанта — убрать свидетельства застолья, а сам расположился на лавке у окна: стоило подумать над словами друга о книге, о бизнесе и новом знакомом, загадочном и занятном. А еще о предстоящей поездке в Лоян, а возможно и дальше — в земли уйгаров.

Он ждал проверенного купца с персидскими коврами, хорезмской керамикой (яркой, глянцевой и узорчатой) и, если повезет, с дамасскими клинками! На последний товар у него уже имелись заказы, но как-то не получалось найти толкового дельца, рискнувшего добыть и доставить дорогой эксклюзив. На ковры и керамику еще предстояло найти покупателей в столице, но негоциант был уверен, что справится.

Молодой Цзян сам собирался в Хорезм, но болезнь отца, вызванная «лошадиным» скандалом и последовавшей за ним отставкой родителя, нарушила планы. Пришлось положиться на партнера и надеяться, что тот не обманет. В авантюре жадных и глупых чиновников отец, слава богам, замешан не был, как и сам Чан Мин, но стыд за подчиненных и собственную близорукость вынудил его уйти с поста министра-конюха, пережить удар и впасть в депрессию.

Родня, вплоть до любимых законных сыновей, отвернулась от потерявшего статус Цзян Ян Фаня, и вернувшийся из очередной поездки на север Чан Мин застал отца в полупустом доме, с кучкой старых слуг, больного и потерянного. Пришлось ругаться с родней, искать лекаря в императорской больнице и дорогие лекарства, заниматься усадьбой и возвращать старика к жизни. К моменту отправки каравана он оставить отца не смог, и вот только сейчас получилось вырваться из столицы больше, чем на месяц.

Вестимо, встретить караван — это одно. Если все заказы выполнены, управляющий доставит товар в Сучжоу, а сам младший Цзян тогда рванет в степь, к уйгарам. Давно он хотел попасть к этим лошадникам! Замкнутые, сильные и выносливые, кочевники славились как коневоды и овцеводы: только им удавалось без потерь привести в Тансун лошадей парфянской (ахалтекинской) породы — дивной красоты коней светлой масти и пылкого и шумного темперамента, которые не подпускают к себе чужаков или незнакомцев, но преданы своим хозяевам. Злопамятные животные, кстати: если кто обидит, запомнят на всю жизнь и будут сторониться, при чем, не только обидчика, увы. Цзян увидел их однажды и влюбился навсегда: кони напоминали ему самого себя! Мечта о таком жеребце жила в его сердце не один год.

Еще у уйгаров были чу́дные кожи и редкие краски для шерсти, которые он надеялся купить и использовать в своей мастерской. В общем, интерес бизнесмена к степнякам был велик. Да и отец просил повидаться с генералом Гу, который тоже пострадал от участия родни в скандале и теперь жил на границе с западной степью: они были давними приятелями. Так что Чан Мин совмещал приятное с полезным. Одно омрачало его предотъездное настроение: босс Чжан отправил племянника, с которым Цзян не раз путешествовал, в Тибет. Придется брать другое сопровождение, жаль.

Так и быть, время до отбытия он потратит на проблемы Ли Вэя, решение и совет в целом готовы. Мысль же о туризме он обдумает, как следует, в дороге. Все-таки, хотелось бы увидеть этого Ю Лея самому… Как вовремя парниша уехал-то, а?

Не ведая, что стала объектом чьего-то пристального внимания, я собиралась в отпуск. До ближнего поместья семьи Гу в пригороде столицы дорога занимала день, учитывая местный транспорт и состояние бабушки. Момо Го сокрушалась, что не может поехать с нами: она должна была помочь сестре со свадьбой старшего сына, и эта договоренность имелась давно.

Я не возражала, поэтому взяла с собой обеих Мо и Шень Сяо, а Шень Мяо оставила «на хозяйстве» в городе. Четверо стражей должны были сопроводить нас до места и вернуться в особняк. Или остаться там — посмотрим.

Впервые я покидала Сучжоу, мне все было любопытно! Я ехала верхом, оглядывала окрестности, пытаясь сопоставить места с известными мне картами, но запуталась и решила не напрягаться. Мы двигались неспешно, с краткими санитарными остановками, и прибыли в поместье ближе к вечеру. Староста деревни вышел встречать важных гостей аж на дорогу, за ворота. «Хлеба-соли не хватает» — подумала я, осматривая склонившихся в поклоне сельских жителей.

— Приветствуем вас, госпожи! Управляющий Мо известил нас о вашем приезде, дом готов. С дороги вы, наверное, захотите освежиться и поесть? Прошу, вода и ужин ждут вас! — степенный мужик лет шестидесяти помог мне спешиться, а стражники вынесли из повозки уставшую цзянбей (старейшина, применимо и к женщинам) Гу.

Староста сделал вид, что ничего необычного в нашем появлении нет, поставила ему мысленный плюсик в карму. Потом добавила еще один: дом мне понравился, чисто, свежо; обслуживали нас споро, но без излишней суетливости и подобострастия, хотя любопытные взгляды на меня бросали. Бабушку помыли и отправили спать — умаялась, старушка. А я, поев, пошла по двору и саду на разведку. Линь и Лань остались в доме, Сяо составила мне компанию.

— Вторая молодая госпожа Гу, Вы надолго к нам? — вынырнувший из-за угла староста Фу смотрел внимательно и пытливо.

— Уважаемый, а как это касается Вас? — вдруг разозлилась я. — Неужели Вам есть, что скрывать, и присутствие хозяев мешает? Завтра я хотела бы осмотреть тут все, надеюсь, Вы не откажете мне в этой малости?

— Простите, госпожа Гу, я не смею… — мужик упал на колени и стал истово кланяться. — Просто слухи…И соседи… и раньше про Вас говорили… Ох, простите!

Настроение испортилось, а приятное впечатление пропало. Догадаться, что обо мне говорили, труда не составило. И уж если подданные позволяют вольности в разговоре, чего же мне ждать от бывших знакомых тела, при случае?