Клювы - Кабир Максим - Страница 30

— Он не наш, — уточнил Корней. — Мы позаимствовали его у мертвеца.

Здоровяк понимающе кивнул.

— Добро пожаловать на борт.

Нью-Йорк…

Ночью Алеска Кабезаз не сомкнула глаз, но совсем не по той причине, по какой бодрствовали, наблюдая за новостями из Европы, многие американцы.

В своей квартире на Кони-Айленд Алеска занималась делами, которыми ей следовало заняться давно.

В шесть утра она прошла на цыпочках мимо комнаты задремавшего супера, мимо технических помещений и испещренных граффити стен. Спустилась в подвал, где был обустроен ландромат. Голые лампочки лили рассеянный свет на ряды стиральных машин. У Алески было что постирать.

Ей нравилось проводить время в прачечной. Тридцать минут без ссор с Луисом. В тишине или под болтовню дикторов: домовладелец расщедрился, установил в ландромате телевизор.

Алеска щелкнула кнопкой замызганного пульта. Загрузила белье в машину. Под ногтями запеклась кровь. Она пососала указательный палец.

«Ты бесполезная тварь», — говорил Луис.

Как он изумился, когда все произошло! Ради этого выражения на его лоснящейся физиономии стоило жить.

Женщина улыбалась, заливая в лючок пахнущую клубникой жидкость, отбеливатель и смягчитель. Выбрала режим стирки. Машина приятно заурчала.

Алеска села на стул. По телевизору крутили какой-то ужастик. Вопящие люди бежали по Армейской площади Бруклина. Дрожащая камера снимала издалека мальчика лет десяти. Он кидался на прохожих. Женщина в шелковом халате размахивала молотком. Полицейский автомобиль врезался в Триумфальную арку; из капота валил дым.

Она выключила звук и уставилась на машинку. Вода стала розовой. Продырявленный свитер Луиса барахтался, как спрут.

Алеска думала, что это довольно легко: расчленить труп, если в загашниках у вашего сожителя отличные пилы. Долго, нудно и грязно, однако не невозможно.

Ветер дул с океана, орошая дождем опустевший полуостров.

В доме выли сквозняки. На шестом этаже ждали упакованные пластиковые мешки.

Завороженная бурчанием машинки, женщина не слышала, как в прачечную вошел супер. Его лицо подергивалось, член стоял колом. Дробовик поймал в прицел затылок Алески.

«Лучший день в жизни», — подумала она.

Ее мозг выплеснулся на кафельный пол.

Ванкувер…

Лунатик выбрался из-за грустного, обронившего свои рога троллейбуса. Поводил одутловатой мордой, как пес, вынюхивающий пищу. И упал замертво.

Дюпон ухмыльнулся. Вынул изо рта сигару и стряхнул пепел в мраморную чашу.

— Что за звуки, мышонок? — спросила его супруга. Она фотографировалась в гостиной, позировала обнаженной у зеркала.

— Не было никаких звуков, мышка.

Над небоскребами сияла аппетитная луна. С высоты тринадцатого этажа Дюпон видел проспект, брошенные как попало автомобили. Возле троллейбуса валялось шесть трупов.

В бокалах пузырилось шампанское. Сидя на балконе над беснующимся городом, Дюпон ощущал себя прекрасно. Что там, он ощущал себя королем!

Наметанный глаз охотника уловил движение ниже по улице. Дюпон заглянул в прицел. Оптика, снабженная функцией ночного видения, отыскала зеленоватую фигурку. Лунатик ковылял по тротуару.

— Мышонок, я закончила.

— Хорошо, мышка.

Дюпон нажал на спусковой крючок. Крупнокалиберная снайперская винтовка харкнула свинцом. Глушитель подавил шум выстрела. Череп сомнамбулы — девочки лет семи — взорвался, как арбуз.

Дюпон почесал в паху. Отхлебнул ледяное шампанское.

Супруга вышла на балкон — с такой же винтовкой в руках. Грудь, чудо пластической хирургии, возбужденно вздымалась. На жене были лишь бусы и чулки. Шалунья разрисовала лаком для ногтей ствольную коробку винтовки — намалевала сердечки и «пацифики».

— Ты же никого без меня не убивал?

— Ну что ты.

Жена села голой попкой (вторым хирургическим чудом) на пуфик.

— Никого нет, — капризно сказала она.

— Скоро придут.

— Клянешься?

— Клянусь.

— Я люблю тебя, мышонок.

— А я — тебя.

Они поцеловались, счастливые и хмельные.

Мир трещал по швам.

Знаменитые актеры, спортсмены, политики присоединялись на улицах к ордам сомнамбул. Стрелки́ из жаворонков были посредственные, но в ближнем бою их пистолеты, винчестеры, отобранные у полиции автоматы обильно сеяли смерть. Впрочем, предпочтение отдавалось холодному оружию. Постреляв, жаворонки выбрасывали пушки и искали колюще-режущие предметы.

Морфей и Танатос шагали рука об руку.

Бункеры, армейские части, Пентагон были взяты изнутри. Напряжение морило тех, кто обещал себе держаться трое суток. Не каждый способен убить родителей или друзей, да и просто незнакомого человека, беспечно идущего навстречу.

Но очаги сопротивления существовали по всему миру. В мексиканском картеле и в бразильском публичном доме люди заколачивали окна, утешали и подбадривали друг друга. Боснийская церковь стала приютом для сотни выживших. Как и бункеры Ходжи в Тиране. И парижские катакомбы.

На молочную ферму под Дрезденом добровольцы свозили детей, найденных в пустых квартирах. Спящие младенцы кусались, но их пеленали и кормили усталые женщины.

Город Акранес, в пятидесяти километрах от Рейкьявика, казался полностью вымершим. Чайки парили над пустынными проспектами, судоверфью и рыболовным портом. Асфальтная дорога, огражденная проволочным забором, скользила в океан. Колыхались на ветру синие с белым цветы — люпины. А на цементном заводе около пятисот человек, в основном рабочие, чья смена совпала с Часом Икс (по терминологии Карающей Длани), смотрели концерт. На импровизированной сцене бородатые мужчины пели а капелла, рассказывали анекдоты, танцевали чечетку. Задремавших связывали и под добродушные шутки отводили в цех.

Существовали заповедные места, где не пролилось ни капли крови. Например, в испанской деревеньке, все шестьдесят жителей которой спали. Им некого было убивать. И утром они вышли из домов, подняли головы к небу и окаменели. Будто шестьдесят восковых статуй под палящим солнцем.

В подмосковном Голицыне Антон Журавлев омыл своего крепко связанного сына. Ласково шепча ему на ухо, он водил мочалкой по плечам, втирал шампунь в волосы, потом расчесывал, насвистывая колыбельную. Саша норовил укусить за палец. Запертая в подвале красавица жена Олеся царапала ногтями цемент.

— Все будет хорошо… — гундосил Антон.

Он улегся на постель рядом с рычащим, вырывающимся сыном и уснул без сил.

Новеньких звали Корней и Оксана. Корней, симпатичный и кучерявый, изъяснялся с легким акцентом. Его темноволосая, тонкая, как веточка, подруга, кажется, вообще не говорила по-чешски. Она молчала стыдливо и хлопала пушистыми ресницами. Глаза у нее были огромными, а кожа — мраморной.

«Засмотрелся на девчонку, старый пень!» — пристыдил себя Филип.

Грузовик потряхивало. В кузове они сидели кружком.

Филип представил новым друзьям Вилму и Альберта — так звали «битломана», подобранного у Таборских ворот. Альберт работал учителем географии. Успел поведать, что живет на территории крепости, и кое-что еще любопытное рассказал.

— А за рулем — Камила. Она-то вас и заметила, иначе проскочили бы.

— Спасибо. И ей, и вам.

— Вы прятались в супермаркете? — спросил Альберт.

— Да, но туда забрела сомнамбула.

— Их здесь относительно мало. — Филип и Альберт переглянулись. За трепыхающимся брезентом спали мертвым сном здания.

— А в центре? Вы же едете оттуда?

— Боюсь вас огорчить… — погрустнел Филип. Реки крови плескались в его голове. Умирающие солдаты и добровольцы голосили. Бензопила грызла кости. — Ночью мы были на Вацлаваке. Там ад. Толпы ракшасов.

— Кого?

— Ну, этих. Лунатиков. Жаворонков.

— Ракшасы — демоны из индийской мифологии, — пояснила Вилма. Это были первые ее слова после осады. Она искусала губы и расчесала кожу до красноты. Филип аккуратно отнимал Вилмины пальцы от исцарапанной шеи, но спустя минуту она вновь принималась почесываться. И так не молодая с виду, Вилма состарилась лет на десять и в то же время будто превратилась в ребенка, дезориентированного и затравленного.