Бунт (СИ) - Старый Денис - Страница 38

Да и десять процентов от всего имущества, что будет перевезено моими бойцами в Кремль, — это небольшая плата. Конечно, если там будут миллионы серебряных монет, то я получу такой куш, который сделает меня чуть ли не самым богатым человеком Москвы в одночасье.

Но сейчас весь бюджет России — вряд ли больше, чем два с половиной миллиона рублей. Впрочем, и самого такого понятия, как государственный бюджет, пока что и нет. И посчитать, сколько же в государстве тратится и на что, — весьма нетривиальная задача. Нашему Отечеству для эффективного функционирования нужна комплексная и профессиональная аудиторская проверка!

— Когда на улицах Москвы будет не протолкнуться от стрельцов, цена вывоза скарба из усадеб будет ещё больше! — предупредил я.

Говорил я уже серьёзным и даже несколько вызывающим тоном. Мне не понравилось то, что как только пришли сведения о конкретных шагах бунтовщиков, первым делом возник вопрос об имуществе бояр. Будто это самое ценное, что можно защищать.

— Что намерен делать прямо нынче же? — отсмеявшись, но, возможно, почувствовав изменение в моём настроении, уже серьёзным тоном спрашивал Матвеев.

— Первое… — начал я загибать пальцы, перечисляя всё то, что намереваюсь сделать в первую очередь.

— Артамон Сергеевич, ты что забижаешь братов моих? — в комнату влетела женщина. — И что намерен ты сделать, кабы бунт не случился? А вы, бояре, будете сидеть али обороните государя свого? И что за стрельцы у Грановитой палаты? Сие бунт и есть?

— Царица! Чего с нас спрашиваешь? А что браты твои станут делать? Ты у них спросила? — спрашивал Матвеев у Натальи Кирилловны.

Мне стало не по себе. И в прошлой жизни не любил я становиться свидетелем разборок в чужой семье. А сейчас — тем более. Еще когда семья эта — царская. Но раз при мне разгорается ссора, то считаю нужным ее послушать. Дело-то государственное.

Наталья Кирилловна — ещё далеко не старая женщина. Полная, но это не портило её приятных черт, темноволосая, из-под чёрного платка видны были волосы, и можно рассмотреть, что царица еще не обзавелась сединой. Понимаю царя Алексея Михайловича, который клюнул на такую красавицу. Отъять годков — ведь тогда Наталья Кирилловна ещё должна была благоухать девичьей красотой.

Но вот чего в этой женщине не было — это царственности. Не мне, конечно, судить о подобном показателе. За прошлую свою жизнь я видел разве что некоторых европейских монархов, и сравнивать с ними русских царей точно не стоит. И время иное.

Но всё-таки не видел, не чувствовал я в ней такого, от чего дух перехватывает и хочется поклониться и прислушаться. У Матвеева такой вот царственной харизмы и то больше, чем у Натальи Кирилловны.

А я всё пребываю в нетерпении: когда же мне удастся полноценно познакомиться с царём Петром Алексеевичем. Вот ещё и не знаю этого мальчишки, но почему-то испытываю к нему какой-то пиетет. Хотя что говорить — понятно, почему. Всё-таки в истории сложно найти более знаковую и масштабную фигуру, чем Пётр I, противоречивую, но всё равно великую. А Наталья Кирилловна была лишь матерью великого царя. Но никак не царицей.

— Полковник, шёл бы ты! Действуй по своему умозрению, но о каждом шаге, что уже сделаны, шли вестовых до меня, — нехотя сказал Матвеев, пытаясь как-то перекрыть неловкость от сцены с царицей.

Конечно же, я моментально покинул антикризисный центр. Участвовать в решении ещё одного кризиса, семейного, я не собирался. Впрочем, ведь этот бунт, что уже начинается, — всё это и есть следствие и развитие кризиса семейных отношений. Нарышкины ссорятся с Милославскими.

Вот только родственники — царственные особы, и от их ссор у холопов трещат обыкновенно чубы, а то и кровь прольётся. Готов ли я к крови? Да… Ведь всё просто: кто не с нами, тот против нас!

— Ротмистр Рихтер! — выкрикнул я, как только вышел на Красное крыльцо.

Внизу бушевало стрелецкое море. Даже шесть сотен стрельцов на ограниченном пространстве казались огромной массой людей. А ещё здесь присутствует не менее двух сотен солдат иноземного строя. Так что, на первый взгляд, внушительно. А на критический второй — мало.

— А я тебе подчиняться не стану! У меня свой полковник, — отвечал на немецком языке ротмистр.

— С вопросами подчинения обращайся к боярину Матвееву. А пока слушай, что нужно сделать! — жёстко и решительно говорил я.

Порой достаточно не сомневаться, говорить свысока и повелительным тоном, чтобы другие начали подчиняться. Особенно это правило действует в сословном обществе. И если я позволяю себе таким тоном говорить с ротмистром, то наверняка имею на это право. Так ещё запросто поминаю имя боярина Матвеева…

— Сделаю! — нехотя согласился с моим распоряжением Рихтер.

Задачи, которые я нарезал ротмистру, касались двух моментов. Первое — именно Рихтеру я поручал вопросы определения наиболее уязвимых мест Кремля и составления плана обороны. Просто потому, что он знать это должен. Ну а я после пройдусь, посмотрю, внесу коррективы.

Второе — я приказывал ротмистру, хотя и делал это так, словно прошу, чтобы сильно не бить по самолюбию немца, предоставить информацию о том, где сейчас находятся полки иноземного строя и какие там настроения.

Непонятно было, кто всё-таки отдавал окончательный приказ, чтобы полки иноземного строя уходили из Москвы. У меня же уже был приказ, согласованный с Матвеевым, в котором царь повелевает вернуть верные ему полки в стольный град. Более того, есть уже указ царя об объявлении сбора поместного войска. Правда, ходу этому приказу еще не дали.

Удивительное, конечно, дело, что приказы от имени Петра Алексеевича могут издаваться кем-то, но даже и не иметь подписи государевой. Это говорит о том, что к малолетнему царю отношение пока ещё слишком снисходительное. Неуважительное.

— Выплаты потребно сделать уже нынче же! — сразу, как только я спустился по Красному крыльцу, шепнул мне на ухо Никанор.

Понятно! Другим стрельцам дают же жалование. Ну и у меня казна полковника Горюшкина, убитого мной. Так что дело только в организации процесса.

— Стрельцы! Нынче же получите жалование своё! Но по сотням! Иным следует пойти с немецким сотником да выбрать нужные места на стене и у ворот, дабы закрыться в Кремле! — отдавал я приказы под радостные возгласы мужей.

Вот что серебро животворящее делает!

Вскоре шесть сотен стрельцов рассредоточились по особо важным участкам Кремля. Стало еще более очевидным, что людей не хватает даже для обороны. Не говоря уже об операциях внутри города. Даже с учётом двух сотен немцев — мало, просто ни о чём. И не стоит надеяться, что такими силами получится защитить Кремль, если вдруг начнётся штурм.

Но были ещё три с половиной сотни стрельцов моего полка, которые должны сейчас сопровождать бояр с семьями в Троице-Сергиев монастырь. Договорённость была, что три сотни сопровождения вернутся сразу же, как только обоз со стрелецкими семьями и имуществом удалится от Москвы. Пятьдесят же стрельцов останутся с нашими семьями, с женками и детьми малыми, и будут, в случае чего, их защищать.

Так что получалось, что пока я могу рассчитывать на девять сотен стрельцов. Ну и две сотни немцев. Учитывая то, что возле каждых из шести ворот нужно поставить по сотне, это уже сейчас минус шестьсот воинов.

Москва. Замоскворечье

12 мая 1682 года, 14:20

Иван Андреевич Хованский гневался и то и дело стегал своего коня плёткой по бокам. Жеребец проявлял несогласие с подобным отношением к себе, фыркал и отказывался стоять на месте. И одно это уже могло бы ударить по авторитету полководца и главе Сыскного приказа.

На Хованского смотрели сотни глаз. Все ждали продолжения яркой речи военачальника. Он уже зажег огоньки в стрельцах. Вот только нужен не огонёк лишь — нужен пожар. Однако, строптивый конь не позволял своему хозяину складно, как Иван Андреевич умел, говорить со стрельцами.

Секунда, другая минули — замешательство прошло, Хованский решился и слез со своего коня, спешным шагом направляясь к крыльцу одного из немногих приличных домов Замоскворечья. Тут собрались стрельцы из тех полков, что не были москвовскими и пришли в столицу недавно.