Бунт (СИ) - Старый Денис - Страница 28

Я не спешил слезать с телеги и устремляться к вратам. Телега же проехать смогла бы на территорию усадьбы только в том случае, если будут разобраны немудрёные баррикады, которые делали проход внутрь крайне узким.

Я слушал, о чём говорят немцы. Видимо, они привыкли, что их речь абсолютно непонятна, так что не стыдились произносить вслух и оскорбительные эпитеты, и свои домыслы.

— Это бунт. Стрельцы, как неверные псы, служат только тем, кто их кормит, — рассуждал один из немецких наёмников.

Невольно на моих губах появилась улыбка. От наёмника мне такое слышать? Уж кто точно «неверные псы», так это они. Мало того — могут, нередко забывая о своих обещаниях и договорённостях, выбирать не только того хозяина, который кормит, но ещё и того, который кормит чуть более мясистой косточкой. Вон, во время Смоленской войне часть наемников быстренько переметнулась на сторону поляков.

— И хорошо, что до полудня наш полк отправляют в поход, — сказал ещё один немецкий наёмник. — Не будем участвовать в боях в городе. Зачем они нам?

А вот это была очень важная информация. Я знал, что в реальности почему-то в Москве во время бунта либо оказалось крайне мало полков нового строя, либо их и вовсе отправили из столицы куда-то. По крайней мере, о том, что эти полки сыграли какую-то роль, я не слышал. А ведь это не только иностранные наёмники. Большинство подобных полков были в большей степени набраны уже из русских людей.

Тем временем открылись ворота, и скоро в узком проходе появился силуэт моего отца. Он направился ко мне.

— Слезать! Мы не ехать! — сказал один из моих сопровождающих.

Я смотрел на статного человека, уже с изрядной долей серебряных волос на голове и бороде… Мой отец! Надо нам обняться. Да и хотелось, чего там.

Ну, а пока продемонстрирую немцам, что нужно аккуратными быть в своих словах. Так что я заговорил на немецком языке:

— Если ещё будет такое, что вы дурное слово скажете о стрельцах, то и они узнают о словах ваших поганых.

Ко мне было рванул командир этого десятка наёмников, но остановился. Из-за ворот на нас уже смотрели несколько стрельцов. Устраивать бойню немцам явно не хотелось. Так что они стали разворачиваться, демонстрируя чёткие намерения быть подальше от русских, которые могут по справедливости, а потом и по наглой немецкой морде, «оценить» нелицеприятные слова наёмников.

Неспешно навстречу мне шёл отец. Он остановился перед нагромождением сломанных телег и еще чего-то. Трое стрельцов вышли вперед и раздвинули телеги, пропуская дальше сотника Ивана Даниловича Стрельчина.

Всё-таки к этому человеку у меня просыпаются истинно родственные чувства. И даже больше — не хочу копаться внутри себя, искать причины. Хочу лишь только наслаждаться теми эмоциями, которых я был лишён в конце своей прошлой жизни.

Семён Нарушевич уже собирался сворачиваться и уходить со своими людьми прочь. Ну невозможно же ждать целую ночь того, кто может два дня не приходить в полк. Или вовсе туда не прийти.

Однако шляхтича на службе у Ивана Хованского побуждали всё ещё оставаться на месте и долг, и злость из-за того, как с ним поступили стрельцы, когда, и не выслушав его криков, побили и выгнали из своей усадьбы.

Ну и, конечно же, деньги во многом подпитывали рвение бандита. Причём Нарушевич так извернулся, что взял деньги за душегубство сразу и с Хованского, и с Петра Толстого. Пётр Иванович Толстой, когда получил недвусмысленное задание от царевны Софьи, разве что только на Красной площади не стал кричать, спрашивая, кто же станет исполнителем такого злодеяния, как убийство слишком говорливого и активного стрельца.

Так что Толстой был несказанно счастлив, когда Семён Нарушевич согласился исполнить поручение царевны Софьи. А до этого Иван Хованский просто-таки приказал своему слуге исполнить то, для чего и вовсе держал при себе шляхтича. Впрочем, что это сама царевна приказала, бандит не знал.

Десяток Нарушевича, сбитая и опытная банда, в миг подобрался, как только главарь поднял вверх руку. Головорезы, некоторые из которых уже с ленцой прислонились к стенке дома, занятого бандой Нарушевича загодя, встали и подошли к своему главарю. Главарь наблюдал за небольшой площадью перед стрелецкой усадьбой через чуть приоткрытую дверь.

Сонный, уже практически уснувший бандит Васька-Душегуб чертыхнулся, когда чуть не упал, споткнувшись о мёртвое тело старика-хозяина. Это был дом однорукого бывшего стрельца Пантелеймона, здесь же жила его дочь — и двое внуков должны были быть, но, по счастливой случайности, гостили у тетки. Вот только насколько случайность «счастливая»? Дочка Пантелеймона была вдовой и тоже уже немолодой, но, божьим проведением, сохранившей красоту. А муж её погиб, будучи в составе Первого стрелецкого полка.

Три года тому это случилось. Сотником был зять Пантелеймона. Нашёл он большую банду разбойников, промышлявших на Коломенской дороге. Тех побили, да и зятя Пантелеймона ранило. Не шибко, но начался антонов огонь, и сгорел дюжий сотник.

Вот и выходило, что дом, который стрелецким товариществом решили оставить старику и вдове, располагался аккурат рядом с вратами в стрелецкую усадьбу. Дочка Пантелеймона — красавица, которая, став вдовой, всех мужей отваживала. Думала, что едва свою дочку выдаст замуж, так и в монастырь пойдёт. А оно вон как…

— На всё про всё тридцать ударов сердца. Должно убить десятника, который нынче же подъехал на телеге. По приказу моему! — вновь, уже в который раз, наставлял своих подельников Нарушевич.

Он всё ещё хмурился. Семёну не было приятно то, что пришлось сделать, чтобы организовать засаду. Они тайно зашли в дом, убили старика и его дочку. Шляхтич, ставший на преступную дорожку убийцы и вора, вполне искренно поблагодарил Бога, что в доме не было детей. Он знал своих бандитов: девочку, почти уже невестившуюся, они бы снасильничали. Говорили, что та ещё краше своей матери. Той вдовы, что не далась, кинулась на нож, когда поняла, что с ней собираются делать…

У Семёна была мечта, осуществление которой, как он считал, было теперь очень близко. Вот для чего он шел на любое преступление. Он хотел вернуться в родную Литву. Только уже не безземельным шляхтичем, у которого только и было в наследстве, так не лучшего качества сабля. Нарушевич собирался стать уважаемым в городе человеком, может, выбраться в магистрат. И лучше всего — в своём родном Пинске.

Вот сейчас выполнит заказ, потом ещё половит рыбку в мутной воде стрелецкого бунта, да и отправится в Литву.

— Нынче же! — поднял вновь руку кверху Нарушевич.

Он смотрел в приоткрытую дверь на то, что происходило возле ворот. Более всего смущало наличие солдат из полка нового строя. Стрельцы же оставались в малом количестве и отчего-то не выходили за пределы усадьбы. Наверное, не хотели мешать общению пожилого стрелецкого сотника и того, кто должен сегодня умереть.

И вот немцы развернулись и, будто бы удирая от преследователей, спешно направились прочь, оставляя десятника.

— Пистоли готовь! — набравшись решимости, резко командовал Нарушевич. — Пошли!

Москва. Стрелецкая слобода

12 мая 1682 года. Предрассветное время

Отец… Теперь у меня есть семья. Иван Стрельчин шёл мне навстречу, и даже издали, не столько рассмотрев глазами, сколько почувствовав, я видел его слёзы. Это мужские слёзы. Человека, который искренне рад видеть меня. Поди чуть ли не похоронил в своих мыслях меня.

— Не верил старый вояка, что так скоро вернусь! — сказал я, но не так громко, чтобы кто-либо услышал.

Мимо, словно с пробуксовкой, промчалась телега моих сопровождающих. Вояки спешили покинуть наши края. И даже рубль, то есть ефимку, забыли взять. Ну, да поняли они всё, что Первый стрелецкий полк уже бунтует. Ошибаются… первый стрелецкий полк, может, и бунтовщики, но с приставкой «анти». Мы восстаём — но против бунта.

— Всё ли добре, сыне? — смахнув предательскую слезу, с улыбкой спрашивал отец на подходе ко мне.