Весло Харона - Алейников Дмитрий Александрович - Страница 4

— И ночью? — уточнил парень.

— В любое время. — Насоныч изобразил на лице неудовольствие по поводу того, что ему пришлось повторять. Подумав немного, добавил тихо, то ли развивая свою мысль для собеседника, то ли просто рассуждая вслух: — Может, этот жук уже на другом полушарии…

— Но если речь идет о ночной работе…

— Сережа, — Насоныч поморщился, — твоя меркантильность перевешивает все твои достоинства. Тебе разве не говорили, что всех денег не заработаешь?

— Говорили, но почему бы не попробовать?

Насоныч покачал головой:

— Ты слишком рьяно пробуешь. Готов работать и на красных, и на белых, лишь бы платили.

— Ну, это уже перегиб. Интересы моих заказчиков никогда не входят в противоречие, а если они пересекаются, то зачем делать работу два раза?

— Умник, — констатировал, запахивая пиджак, Насоныч. — Только не забывай, что я плачу больше всех, так что о результатах должен знать по крайней мере первым.

— Не возражаю, — улыбнулся Сергей.

— Не хами. — Это прозвучало уже строго. — И помни: днем и ночью. Все. Салют!

Борис Беленков слыл большим демократом и всячески поддерживал это мнение о себе у своих подчиненных и партнеров. Будучи директором известной торговой компании «Белтех», он нередко появлялся в офисе в джинсах и старом растянутом свитере. Обращение на «ты» в офисе было нормой, и если кто-нибудь говорил Борису «вы» или тем паче величал шефа по имени-отчеству, то не находил у директора понимания. Если оплошность допускала девушка, то Борис делал обиженное лицо: неужели он и впрямь выглядит таким стариком? Если неписаный этикет нарушался мужчиной, то Борис удивленно озирался и спрашивал: не двоится ли у собеседника в глазах? Впрочем, подавляющее большинство сотрудников компании составляли именно девушки, так что шансов удостовериться, как он молодо выглядит, было у Беленкова намного больше, чем возможности услышать растерянное бормотание какого-нибудь олуха в аляповатом галстуке.

Борис вообще предпочитал иметь дело с подчиненными женского пола, причем отношения, как правило, не замыкались исключительно на служебных обязанностях, а общение не всегда прерывалось по окончании рабочего дня. Выражаясь менее туманно и витиевато, Беленков был редкостным бабником. Рано или поздно в этом могли убедиться в той или иной степени все сотрудницы «Белтеха». Беленков предпочитал своих подчиненных прочим барышням по ряду соображений. Нет, он не был уродом или занудой, для которого служебное положение — единственная возможность овладеть женщиной. Напротив, Борис был человеком весьма обаятельным и импозантным, а некоторая резкость и жесткость при решении деловых проблем воспринимались окружающими исключительно как проявление мужественности. Нет, Борис предпочитал крутить романы с подчиненными именно потому, что их было легче пресечь, когда страсть к познанной особе иссякала и связь начинала тяготить. Для женатого человека (а Борис Беленков был давно и «безнадежно», как сам он любил говорить, женат) это было обстоятельством немаловажным.

Беленков не опасался гнева супруги. Его куда больше страшил гнев тестя, полковника ФСК, который как-то в сильном подпитии взял зятя за грудки и, обдавая перегаром, торжественно поклялся засадить на недельку в камеру к блатарям, если только его чадо унюхает даже отдаленный запашок супружеской измены. Проверять, сдержит ли особист обещание, Борису не хотелось, и до сего дня он не давал своей благоверной даже повода поводить носом. В обмен на свою осторожность он имел уютный семейный очаг и отсутствие проблем с «крышей», ибо полковник был не меньшим демократом и не делал секрета из своих родственных связей. А какой же браток или патрульный милиционер попрет на контору зятя полковника ФСК? Если только очень сильно отмороженный. Так что никто на Бориса не пер, мзды не требовал, бабки не вымогал. Жил Борис как у Христа за пазухой.

И что бы ему не успокоиться, не перестать бегать за юбками и кожаными шортиками! Так нет. Не мог Борис в свои тридцать два угомониться и стать примерным семьянином, тем более что дела шли хорошо, компания росла, штат увеличивался, пополнялся новыми смазливыми и незакомплексованными карьеристками.

И вот Борис, кажется, допрыгался.

Сегодня утром вместе с ворохом рекламных листовок и бесплатных газет он выгреб из почтового ящика плотный конверт без обратного адреса. Небрежным движением разорвав бумагу, он обнаружил в конверте пять фотографий, где были запечатлены он и одна из новеньких сотрудниц. Для порножурнала снимки, конечно, не годились, но понять, чем заняты шеф и его длинноногая подчиненная, не составляло труда. Происходило это очередное Борино грехопадение два дня назад, в его кабинете. Один раз на кожаном английском кресле, один раз — на столе. Были довольно удачно сняты обе ситуации.

К фотографиям прилагалась напечатанная на компьютере записка: «Отольются кошке мышкины слезки».

Подписи, разумеется, не было.

Хорошее начало дня. Борис быстро сунул фотографии обратно в конверт и поехал на работу.

Перво-наперво нужно было успокоиться и обдумать создавшееся положение. Борис любил думать за рулем и сейчас, выезжая со двора на улицу, начал раскладывать факты по полочкам.

Очевидно, что жена пока ничего не знает. Она бы не смогла этого скрыть. Уже хорошо. Но гораздо больше волновал Бориса тесть. Если такой конвертик ляжет ему на стол… Нет, этот вариант развития событий лучше пока отложить. Можно, конечно, звякнуть ему с мобильного, спросить, как дела, и заодно прощупать почву. Но у идеи были два минуса. С одной стороны, тесть мог еще не получить конверта или не успеть его вскрыть, с другой стороны, он мог только сейчас этот самый конверт вскрывать, и Боря угодил бы прямиком под горячую руку. Нет, в этом направлении лучше не дергаться.

Вопрос второй: чья это работа? Из упоминания о «мышкиных» слезках логически вытекал список оставшихся недовольными жертв Бориной любвеобильности. Список-то вытекал, но толку от этого списка никакого уже потому, что был он чересчур длинен. Хотя, скорее всего, дело именно в оскорбленных чувствах какой-нибудь «мышки». Кому же он мог так досадить? Ведь любви до гроба или золотых гор он никому не обещал, и то, что роман будет достаточно лаконичным, подразумевалось с самого начала.

И потом, какая радость от мести, если жертва не знает, что именно ты нанес удар? Конечно, люди разные. Но все равно можно было написать конкретнее. Нет, как-то странно.

А вдруг сработал кто-то посерьезнее? Нет, вряд ли. Серьезный шантажист не стал бы темнить. Он бы выставил требования, получил бы свое и отвалил. И Боря предпочел бы заплатить и забыть об этой истории, чем прокручивать в голове вариант с «обманутой принцессой». Деньги — дело наживное, особенно когда с тестем все ладно, а вот если рассердить тестя…

«Мышкины слезки»… Что, интересно знать, имеется в виду? Кого же он заставил плакать? Что за чертовщина?

Приехав в контору, Беленков прошел в свой кабинет, запер дверь и, усевшись за стол, разложил фотографии.

Вне всякого сомнения, они были сделаны из одной точки. Откуда-то издалека, возможно из окон здания напротив.

Борис поднял глаза и посмотрел на окно. Прикинув угол, с которого велась съемка, он невесело усмехнулся, вспомнив о просьбе этой… кажется, Гали… закрыть шторы. Как же она была права! И как же был прав Майкл, когда предлагал повесить жалюзи!

Да, жалюзи он теперь повесит. Лучше поздно, чем никогда. Но сейчас нужно прикинуть, откуда велась съемка. Был у Бориса спец по таким расчетам. Если он вычислит, откуда щелкал этот долбаный фотокор, то концы сойдутся быстро. Ох, пожалеет фотолюбитель о том дне, когда впервые взялся за камеру…

Телефонный звонок заставил Бориса вздрогнуть.

— Слушаю, Беленков.

— Здравствуй, Беленков.

Боря ощутил вдруг безграничную тоску: голос тестя звучал подчеркнуто, по-садистски ласково. Поскольку иных причин для недовольства Боря ему не давал, не было смысла тешить себя надеждой, что полковник звонит по поводу какого-нибудь пустяка вроде ящика шампанского.