Путь хирурга (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 1

Я вошёл в операционную, наплевав на запрет. Пошел против приказа, закона, заведующего и здравого смысла. Мой брат умирал, и мне было плевать, что за это меня посадят. Либо я его спасу. Либо умру вместе с ним.

— Оперировать нельзя, — ординатор встал на пути, прижал к себе планшет, будто он ему сейчас чем-то поможет. — Приказ главврача — не трогать!

Он смотрел так, как будто я вот-вот брошу скальпель и начну просить разрешения. Не угадал.

— Готовьте операционную, — сказал я и сдвинул его плечом, как тумбочку.

У меня не было времени играть в согласования. На каталке лежал Мишка. Малой. Лицо в ссадинах, руки перемотаны, кожа холодная. Он не спал… он уходил. И если бы я не был рядом, его бы уже списали.

А, честно говоря, списали и так. По документам мой брат безнадёжный. После той аварии, когда мы остались сиротами, у него в голове поселилась штука, которая со временем перестала притворяться безопасной.

Опухоль.

Глубоко, чёрт знает где. Все, кому положено выносить приговоры, дружно сказали: неоперабельно. Лезть нельзя. А я с тех пор не люблю слово «нельзя». Я тогда пообещал себе, что когда придёт момент, и он будет на грани, то я пойду против любого приказа. Против любого главврача. Против закона, если понадобится.

Потому что иначе — зачем всё это? Всё, что я умею, всё, чему учился и всё, что держит меня на ногах?

Я не просто видел его рану — я чувствовал, как кровь тянет из сосуда, где она не должна быть. Эти сигналы шли ко мне через кожу, как будто ткань умоляла спасти.

Они предложили отправить Мишку в столицу. Там, где «может быть» его посмотрят. А «может быть» — не успеют. А «может быть» — потеряют документы. Я знал это «может быть». Оно хоронит людей надёжнее пули.

Ну а пока их решение «не трогать». Просто дожидаться, когда он сам перестанет быть проблемой.

Брат чуть дёрнулся. Не открыл глаза, не сказал ничего, но пальцы… да. Пошевелились. Схватили воздух.

Миша держался, и я понял: всё. Точка. Я пойду до конца.

— Я уже здесь, Миш, — сказал я.

Скорее всего, он не услышал. Неважно. Это я сказал себе, чтобы отрезать пути назад.

Я поднял голову там, где положено опускать.

В этих стенах любят тишину, послушание и людей, которые не мешают умирать правильно — по инструкции.

Я не мешаю. Просто не разрешаю. Здесь все боятся потерять должность, а я потерять своего брата. Разница простая, но не для всех очевидная.

Ординатор вышел быстро. Плечи опущены, взгляд в пол. Как только понял, что я не отступлю, сразу сдулся. Медсестра сжала в руках лоток. Санитар пугливо отвёл глаза. Они переглянулись и в этом взгляде был страх перед тем, что я пошёл туда, куда они не посмеют.

— Он начал… он действительно начал, Аванес Суренович, — из коридора донёсся заикающийся голос ординатора.

Аванес.

Вот и он.

Местный бог в белом халате. Профессор, заведующий хирургией и конченый бюрократ. Лицо, как будто я собрался оперировать бензопилой в подвале.

— Мирошин, — голос холодный, выверенный. — Мы его отдаём в Москву.

— Не доживёт, — констатировал я, включая ангиоскан.

Пока они будут согласовывать и подбирать специалистов, я похороню брата.

Аванес побледнел. На виске выступила капля пота. Он сделал глубокий вдох, будто собирался нырять под воду.

— Забыл, что у тебя отстранение от операций? Тебя не просто уволят, — сказал он медленно. — Это уголовка, Костя. Ты понимаешь, куда лезешь?

Он говорил о законах. Я — о жизни. Он боялся за свою карьеру. Я — за брата. У нас с ним вообще разные взгляды на эту жизнь. Две параллельные, которые никогда не сойдутся.

Я подошёл к крючку, где висели хирургические маски, взял одну. Снял упаковку.

— Аванес, он мой брат. И пока он дышит, я не отступлю, — я повернулся к медсестре. — Аня, готовь перчатки.

Она замерла. Посмотрела на меня, потом на заведующего. В глазах колебание… но было там и что-то ещё. Там была готовность. Просто ей нужно, чтобы кто-то сделал шаг первым.

Я сделал.

Аванес взял меня за локоть. Голос стал мягким, почти дружеским.

— Костя, я тебя понимаю. Правда. Но если ты сейчас полезешь, нас всех разнесут. Дай мне чуть времени. Я подниму вопрос, мы договоримся, вернем тебе лицензию, всё сделаем правильно…

Я посмотрел на него спокойно.

— Смерть не интересуют протоколы. Либо мы её остановим, либо она зайдёт сама.

Заведующий открыл рот. Стоял так секунд десять.

— Ты сумасшедший, Мирошин! — наконец, выдохнул он. — Сейчас я вызову охрану!

— Нет, не вызовешь, — спокойно ответил я, доставая маску. — Охранник с утра пьян. До нас сейчас даже с танком не доедут — снегом завалило.

Аванес замер.

Всё понял. Быстро сообразил.

Даже у него в голове пазл сложился: если я сейчас полезу, меня не остановит никто.

И остановить нечем.

— Так что, Аванес, или надевай халат, или иди пиши рапорт. Больше ты здесь ничего не сделаешь.

Тотчас из реанимации выскочил санитар, как ветром сдуло. Медсестра замерла, втянув голову в плечи.

— Аня, не слушай заведующего, — подбодрил я девчонку.

— Т-ты…

— Пошёл вон, Авик, — я надел маску.

Заведующий развернулся и резко зашагал к выходу. А я услышал, как щёлкнула резинка перчатки. Значит Аня со мной. Не такая уж она и трусиха.

— Готова? — спросил я.

— Константин Федорович… — закивала медсестра. — Мне… мне страшно.

— Страшно — это нормально.

— Но если… не получится?

— Не будет «если», Ань. Здесь или «жив», или «не успели», — заверил я. — Стрелы полетят в меня в любом случае. Ты просто делай свою работу.

Она молча кивнула.

Операционная загудела тихо, как крейсер перед выстрелом. Я склонился над Мишкой — началось.

— Пациент: восемнадцать лет. Кровоизлияние в варолиев мост. Частичный паралич, — проговорил я вслух.

И начал работать.

Скальпель будто сам ложился в ладонь. Экран вспыхивал: мозг Мишки, как поле боя. Красные зоны — враги. Жёлтые — мины. Я шёл по ним, как сапёр. Одно неверное движение и всё взорвётся.

Первая траектория шла вдоль варолиева моста. В обход паралитического очага. Потом коагуляция в зоне тоньше рисовой бумаги. Ошибка… и брат ослепнет. Еще ошибусь — не встанет никогда. Слишком глубокая зона с плотным переплетением сосудов.

Но если долго смотреть на карту, она становится дорогой и по ней, если идти правильно — можно выйти.

— Коагуляция в первом сегменте. Очаг обошли.

— Ушивка минимальная. Давление на шов не допускать. Переход на левую зону. Доступ есть.

Я комментировал сам себе. Не для Ани, не для протокола, просто чтобы не сбиться.

Как будто вслух проговаривал маршрут, который знал, но опасался забыть.

— Пропустили венозный карман. Ни одной задетой ветви.

Время шло. Через два часа я уже не чувствовал спину. Через четыре перестал замечать левый локоть. На шестом часу пальцы в первый раз дрогнули.

Аня сразу вытерла пот мне со лба.

— Рука дрожит, Константин Федорович…

— Не дрожит, — отрезал я. И сменил хват.

Да, рука и вправду дрожала, но у меня не на этом сейчас фокус.

— Воды?

Я не ответил. Обезвоживание это риск, но отвлекаться и пить — значит рассредоточиться. Вернуться будет сложно, а у меня нет права на ошибку. Капилляры тут тоньше волоса.

На восьмом часу перед глазами поплыли звёзды. Уши закладывало. Тело посылало сигналы остановится, но я их игнорировал.

А потом скальпель скользнул на миллиметр вбок.

— Стоять, сука! — рыкнул я.

Мышцы заныли. Сердце билось, как будто собиралось пробить грудную клетку. Если бы я дрогнул чуть сильнее, то всё. Брат бы умер прямо под моими руками.

Я вцепился в инструмент. Пальцы свело, но я держал.

— Может, передохнём? — осторожно спросила Аня.

Я не ответил. У меня и так не было права быть здесь. После той аварии, где мы с братом остались одни, у меня тоже появилась «тень» в голове.