Основатель 6 (СИ) - Шиленко Сергей - Страница 24

Серхан тяжело вздохнул.

— Да, да, понимаю… Ну, сама новизна всего этого, конечно, была захватывающей, не спорю. Я не против дать тебе денег, Алексей Сергеевич… но всё же я не хочу создавать прецедент, чтобы ты потом каждый раз бегал ко мне за магической помощью. Это, знаешь ли, обесценивает мои уникальные компетенции.

— У тебя там, кажется, семь процентов компании? — уточнил я, прикидывая в уме. — Не то чтобы ошеломляющая сумма. Твой финансовый вклад был, скажем так, скромным, но это и понятно, у каждого свои возможности. Слушай, я продам тебе три процента из своей доли, чтобы у тебя было ровно десять, если ты провернёшь это дельце с доком. Как тебе такой барыш?

— А это вообще законно? — подозрительно прищурился Серхан.

— Контракт запрещает нам продавать акции кому-то на стороне в течение трёх лет, — пояснил я. — Но между собой мы можем ими меняться, торговать, дарить — да что угодно. Внутри нашего тесного и дружного коллектива. Так что всё в рамках правового поля, не переживай.

— Тогда пять, — решительно заявил Серхан. — Двенадцать — хорошее число. Красивое.

Ну, пять процентов — это, в принципе, мелочь. Герман Дурнев владел самой большой долей — двадцать два процента, у госпожи Анны Вульф было пятнадцать. Я по-прежнему оставался мажоритарным акционером и не терял контроль над компанией, даже отдав ещё пять процентов Серхану. У меня всё равно оставался пятьдесят один. Честно говоря, я не слишком парился насчёт этих традиционных корпоративных войн.

Никто не мог продать акции на сторону в течение трёх лет, и я был уверен, что мы все отобьём наши инвестиции уже за первые три рейса. А как только пойдёт стабильная прибыль, я на свои же доходы выкуплю большую часть акций у остальных. Герман Дурнев наверняка продаст, потому что он влез в это дело исключительно ради бабла, хотя насчёт позиции госпожи Анны Вульф я был не так уверен. Ну а если Серхан захочет держать свои двенадцать процентов вечно — да ради бога, пусть держит. Мне не жалко.

В конце концов, пусть для моих «инвесторов» это было не очевидно, но они мне были нужны вовсе не из-за денег, а для того, чтобы заполучить доступ к их товарам и производственным возможностям. Много бы я наторговал, если бы работал один? А так у меня есть списки товаров моих союзников.

От этого я и грустил после отказа сэра Акертона.

— Ладно, — кивнул я. — Если ты сможешь использовать свои силы прорицания, чтобы, так сказать, материализовать этот сухой док, я продам тебе пять процентов из своих акций. По рукам?

Серхан аж руки потёр от предвкушения, и я заметил, как в его глазах блеснул азартный огонёк. Он протянул мне руку, и я её пожал.

— Ну что, как мы будем это проворачивать? У тебя есть какой-то план? — спросил я.

— Мы ничего не будем проворачивать, Алексей Сергеевич, — ответил Серхан, поднимаясь из-за стола.

Он снова потёр руки, что-то бормоча себе под нос на своей тарабарщине. Я заметил, что он начал скользить ладонями одна о другую, слева направо, в каком-то повторяющемся узоре, снова и снова. Прямо как шаман перед камланием.

— Я просто сделаю всё что нужно.

И с этими словами Серхан Демир растворился прямо у меня на глазах в лёгком клубе ароматного дыма. Ёпрст, вот это фокусы! Я невольно задумался: интересно, а сколько акций потребуется, чтобы убедить его научить и меня так же эффектно сваливать? Это ж какая экономия на транспорте была бы… Да и на совещаниях можно было бы красиво исчезать. Эх, мечты, мечты…

Две недели пролетели как один миг — вся эта канитель с подготовкой к первому большому плаванию выматывала похлеще иной битвы.

Серхан теперь часто общался со мной через Стратегическую карту. Вернее сказать, он закидывал меня депешами, полными жалоб и стенаний о том, какую, дескать, сложную хреновину я его озадачил строить. Что его Art Life не справляется, что работа адова, и чертежи — чистый сопромат для продвинутых, и вообще он вымотался так, будто вагоны разгружал. Чисто по-человечески я его, конечно, понимал — задача была не из лёгких. Но, блин, он так тонко, почти прозрачно намекал, что за такие трудовые подвиги ему бы премию выписать, что аж смешно становилось. Пять процентов от миллиардного предприятия — это уже некисло.

Договор есть договор. С какой такой радости я должен ему доплачивать просто потому, что работа, видите ли, «сложная»? Большинство работ, если уж на то пошло, не прогулка по парку. Так что пусть губу закатает.

К концу второй недели наш первенец, корабль под гордым названием «Вестник», наконец-то был готов. Красавец получился, ничего не скажешь — просмолённые борта блестели на солнце, мачты устремлялись в небо, а на палубе уже суетилась команда.

И как по заказу, буквально за пару дней до этого подоспел и груз: наша пшеница и этот самый Медицирим. Всё тютелька в тютельку, идеальный тайминг! Всего набралось полторы тысячи единиц пшеницы и столько же Медицирима. Четыреста мешков зерна я отсыпал из своих личных запасов, ещё триста подкинул Герман Дурнев, а остальное пришлось докупать на излишки от инвесторских вливаний.

В общем и целом, если эти дельцы из Торговцев сдержат слово и примут товар по тому прайс-листу, которым они нам так любезно размахивали перед носом, то навар ожидался под семьдесят тысяч золотых. И это всё с одного-единственного рейса. Если поделить на всех инвесторов, а на первый рейс у нас была равная доля — считай, по семнадцать с половиной тысяч на каждого. За одну ходку! У меня аж в глазах зарябило от таких перспектив.

Само собой, эта прибыль тут же должна была пойти в дело — на закупку сахара по десять золотых за единицу. Обратно «Вестник» должен был привезти три тысячи единиц этого сладкого дефицита, который на нашем местном рынке улетел бы по сотне за штуку. Если предположить, что мы сможем сбыть весь сахар без сучка без задоринки, то обратный рейс принёс бы нам уже триста тысяч золотых. Триста! Даже при грубом делении на четверых — это по семьдесят пять тысяч каждому. От таких цифр у меня аж вспотели ладони.

Должен признаться, когда я прикинул все эти цифры, то нехило так порадовался, что этот хмырь Акертон в итоге не вписался в нашу авантюру. С таким-то потоком золота делить куш ещё на одного инвестора было бы просто расточительством. Четыре человека — и так толпа. Бабла, которое должно было потечь рекой, с лихвой хватило бы, чтобы спустить на воду ещё дюжину таких «Вестников» и толкать аборигенам товары подороже, наваривая ещё больше.

Но я не питал иллюзий, будто такие смешные цены продержатся вечно. Закон спроса и предложения — это альфа и омега любой экономики, хоть в Москве, хоть здесь. В тот самый момент, как первая партия пшеницы и Медицирима прибудет в Алепию, цены там неминуемо рухнут, если только спрос не будет опережать предложение семимильными шагами. Полторы тысячи единиц чего бы то ни было — это дохрена. Я так прикинул, что этих запасов алепинцам хватит на несколько месяцев, а то и на год.

Плюс ко всему, тот крупный заказ на пшеницу, который нам пришлось разместить через рынок Торговцев, тоже не прошёл даром — стоимость зерна из-за этого наверняка подскочит. Так что провернуть такой гешефт мы сможем только один раз, а потом рынок сам себя быстренько скорректирует. И не в нашу пользу.

Даже если жители Паннония и дальше будут лопать пшеницу с Медициримом в три горла, эти барыги из Торговцев своего не упустят — тут же взвинтят цены на закупку, снижая нашу рентабельность. Только время покажет, как на самом деле сложится этот цикл. Но одно было ясно: если мы хотим и дальше грести золото лопатой, нам придётся постоянно искать новые ходовые товары, одновременно решая наши собственные проблемы с поставками.

Лично у меня с финансами всё ещё было туговато. Расходы на содержание хозяйства плюс участие в закупке пшеницы подъели мои запасы так, что я почти сидел на подсосе, завися от еженедельных поступлений из казны. Давление ощущалось, но я знал — игра стоит свеч. С помощью Демида Серебрянникова я уже начал размещать предварительные заказы на сахар, чтобы гарантировать себе кэш сразу по его прибытии. Как только «Вестник» вернётся, я тут же сбагрю ему товар, а тот уже перепродаст его своим клиентам. Телеги будут стоять наготове, а денежки — кап! — прямиком на мой счёт. Оставалось только подождать каких-то три месяца.