Кто такая Марта (СИ) - Началова Екатерина - Страница 48

Не представляю, рассказывать ей или не стоит. Рассказывать ли кому-то?

— Дай Агею морковь, — просит мама, — на столе лежит. Он хорошо себя вел, не брыкался, я ему обещала.

— Хорошо.

Агей — наш буйвол. Я забираю пучок моркови со стола, иду в стойло и кормлю Агея. Сую ему овощи, застываю, глядя в точку и прихожу в себя только когда Агей влажно облизывает мне уже пустую руку. У него белая морда и такой длинный язык, что Агей залезает кончиком в собственные ноздри. Я вспоминаю быка Тарана — Ингея… Кажется, он остался у Аринии.

Сто сорок лет назад…

Агей поворачивает голову и смотрит голубым глазом крайне вопросительно.

— Тяжело, Аг… Понимаешь? Ноет так, что выть хочется… — тихо жалуюсь на боль хотя бы ему. Буйвол понимающе дышит мне в руку. Ему приходится таскать тяжести, он точно знает, что бывает непросто.

Вечером мы ужинаем вместе, как обычно. Я помалкиваю, а на все вопросы жму плечами и отвечаю, что новостей нет. Оказывается, очень сложно делать прежнее беззаботное лицо, когда у тебя лицо, которое тянет вниз. Ем без аппетита, только чтобы не задавали вопросов, и смотрю на всех как бы со стороны.

Демису, как и мне, девятнадцать, он всерьез обсуждает с родителями постройку отдельного дома. Мы с ним похожи, Демис тоже рыжий, но выше меня, как… Как папа. Близняшкам Арине и Мирине по шестнадцать лет, они пышные, полногрудые, много ссорятся, быстро мирятся. Они вместе ухитряются тянуться к одной и той же тарелке и даже влюблены в одного парня. Кто он — не сознаются, но я подозреваю, что это юноша, которого папа взял в ученики. Он иногда появляется у нас в гостях. Самому младшему Андросу идет десятый год, он очень худенький и никак не набирает веса. Андрос — непоседа, он не может усидеть на месте, носится вокруг стола, беспрерывно находя себе новое развлечение. То пуляет ложками кусочки хлеба, выбирая целью мамину чашку с супом; то лезет под стол и задевает у всех ноги; то дергает за косички близняшек, от чего суматоха усиливается, потому что ни Арина, ни Мирина не молчат. Мама притворно строго делает младшему замечания, но это не помогает, потому что она не умеет по-настоящему строжиться. Когда она ловит сына, то впихивает ему в рот ложку супа, и Андрос бежит дальше. Папа смотрит на него крайне выразительно, и Андрос временно смиреет, но уже через несколько минут начинает шалить снова. У папы неважное настроение, он немногословен, периодически посматривает в мою сторону, и я вижу, как по его скулам ходят желваки. Скорее всего, ему уже сообщили про оранжерею… Но это даже хорошо: есть официальная причина молчать и сидеть без улыбки.

А я ведь хотела вернуться, мечтала. Скучала по всем, по дому, не представляла жизни без семьи, не представляла их жизни без меня. Я думала, что они без меня не выживут, как и я, совершенно однозначно, не выживу без них. Но я смотрю на всех, не вступаю в разговор, и вижу — живут… Говорят, общаются, улыбаются. И я бы жила, наверное… И Сокур бы… жил.

А теперь…

А теперь из-за меня он…

Замираю, машинально вращая ложкой в остывшем супе, и больше не слышу и не вижу почти ничего.

Ужин переживаю с трудом. После закрываюсь в комнате, прячусь под одеяло и мысленно говорю с Сокуром. Я говорю с ним, прошу прощения, оправдываю себя, выдумываю его ответы. Он, конечно, утешает меня как может, и я рыдаю только сильнее. Знаю, что глупо, и все равно рыдаю.

Вечером приходит мама. Она расспрашивает меня пытливо и долго, точно что-то заподозрила. Я молчу, потом по слову начинаю говорить и даже не замечаю, как вываливаю ей все. Мама плачет со мной полночи.

Глава 48. Мне чудится крик

Мне чудится крик о помощи, я вздрагиваю от него всем телом. Просыпаюсь, готовая вскочить, но тут же выдыхаю. Еще темно, я в безопасности. Сок спит рядом, надежно обнимая за плечи, и тихо дышит в затылок.

Нахал… Забрался в кровать, как будто можно…

Душу вдруг накрывает таким облегчением и счастьем, что я никак не пойму, что же такое вчера случилось, от чего я столько плакала. Еще несколько мне мгновений требуется, чтобы осознать — за мной не Сокур, а мама. Вчерашнее горе настигает молниеносно, коварно вонзаясь под ребро. Ничего не изменилось и не привиделось, его нет. Я подскакиваю с внезапным озарением.

Папа! Если кто и может помочь, то папа! Он верховный маг, к его услугам знания, стихии, ресурсы, силы… Не медля, бегу по коридору спящего темного дома к родительской спальне. Одеваться не требуется — я заснула в домашнем платье. Родительский дом тих и спокоен — он мирно спит, а у меня в груди колоколом звенит и барабаном колотится сердце. Я пролетаю мимо комнат сестер, брата, добираюсь в темноте до комнаты родителей, приоткрываю дверь и успеваю порадоваться тому, что удается зажечь в руке крошечную световую искру, чтобы немного осветить комнату. Я еще не привыкла, что могу пользоваться Силой, когда захочу.

— Папа! — тихо зову.

Кровать пуста.

Где он?

Кидаюсь к отцовскому кабинету. И точно! Из-под двери горит свет.

— Папа!

Махом открываю дверь, чуть не сшибая стоящее в углу деревце. Оно тревожно шелестит, а я бесцеремонно, без спроса и стука врываюсь в кабинет. Успеваю заметить, что отец за столом читает письмо. Выглядит озабоченным — темные волосы взъерошены, брови сдвинуты. Как только папа видит меня, он поспешно откладывает письмо, приподнимается, хмурясь еще сильнее. Он хочет что-то сказать, но я перебиваю.

— Помоги мне! Папа, послушай, вчера я ушла почти на месяц…

Предисловия нет. Отчаянно взмахивая руками, сбивчиво и неровно, я выкладываю все как было, почти без утайки. Вываливаю одной огромной кучей — про Кирела, правила, Аспин, поручительство, про дорогу, озеро, троих парней, Денир, Тара, смерть того верховного, Сокура… Единственное, про Сокура говорю не все, что могла бы.

— Его нужно вытащить! Папа, он мой друг, высокородный, он спас нас, меня! Он хороший, очень хороший! Я боюсь, что его там… Схватили! Ведь нас хотели убить, стрелы были везде! Сок отбивался уруми, но я помню кровь. А он хотел отправиться со мной и Рейтором, мы нырнули вместе, но озеро… Оно вернуло только меня. Его надо найти, обязательно надо спасти, ты ведь можешь? Можешь?

Слушая поток слов, отец столбом стоит около собственного кресла. Приподнявшись, он так и не сел. На широком столе горит несколько живых свечей, уже оплывших. Кажется, что отец так и не ложился. В свете неровных пугливых огоньков его синий халат кажется черным, бордовые глаза тоже чернеют, резкое лицо выглядит острее обычного.

Дождавшись, когда я замолкну, отец некоторое время массирует виски и задает единственный короткий вопрос:

— Сын Наяра тоже был там?

— Да!

— Я пошлю весть, чтобы он дал знать, как вернется.

— Хорошо! — Радостно всплескиваю руками. — А Сокур?! Надо вернуть Сокура! Только ты можешь…

Папа опирается на стол обеими руками и долго смотрит куда-то вниз, не на меня. Вены на его руках напряжены.

— Нет, Марта. В этом не помогу. Не могу.

Впалые щеки ходят ходуном.

— Твое путешествие за гранью… За гранью… — он прерывается, с заметным трудом подбирая приличные слова, и не подбирает. — Я поговорю с Кирелом. Насчет твоей просьбы — ни в коем случае. Тот юный Змей жил в свое время, значит там и должен остаться. Уверен, там он жить и продолжил. А ты, к счастью, вернулась. Таков Порядок. Хочешь, чтобы я оспорил его, нарушил? Я этого не сделаю. Ты знаешь, что мы не имеем права вмешиваться.

— Папа!

— Марта… Смирись. Я не помогу в этом, проси — не проси. Ни о каком перемещении в будущее нет речи.

Он однозначен, весь его тон, фигура, слова. Вердикт однозначен и суров: ни доли надежды. Во мне начинает бурлить возмущение.

— Но я же переместилась… — возражаю.

— По воле Порядка. Иное — запретное, Марта. — С нажимом глядя на меня, отец повышает тон. — Запретное. Не жди от меня помощи.

— А в прошлое?

— Марта, прекрати фантазировать… Ты знаешь, все должно быть на месте, своем месте, не чужом. Иди спать, — устало роняет он. — Ты дома, это главное…