Молчание матерей - Мола Кармен - Страница 6

— Я задержался, потому что решил срочно провести анализ ДНК. — Буэндиа сел за стол, придвинул к себе успевший остыть кофе Рейес и сделал глоток.

Элена листала отчет.

— Какова точность теста?

— Девяносто девять процентов. Этот парень… — Буэндиа указал на фото, которое Сарате оставил на столе. — Он был биологическим отцом плода.

— Подведем итоги. Убитый мог быть связан с наркоторговцами, мог быть наркоманом. Труп человека, в котором зашит его ребенок, — конечно же, своего рода послание.

Сарате пытался найти ответ на вопрос: зачем? Что заставило преступника пойти на такое? Они с Эленой шли к «Ладе», и их шаги гулко звучали на бетонной парковке на улице Баркильо. Чтобы понять мотивы преступника, нужно проникнуть в его больное сознание: каждый убийца творит собственную историю, подчиненную его извращенной логике. За время работы в ОКА Сарате пришлось расследовать множество страшных преступлений, и он знал: только расшифровав безумную логику убийцы, можно понять, откуда берется самая страшная жестокость, вплоть до каннибализма. Но пока до этого было далеко: они не установили даже личность погибшего, не говоря уже о матери, из чрева которой вырвали плод. Что толку строить предположения? Смутная тревога, которая преследовала Сарате после дела Санта-Леонор, усилилась, перерастая в настоящее беспокойство.

— Где ключи?

— Вроде положила в маленькое отделение.

Сарате рылся в сумке Элены. Она разговаривала по телефону с Рентеро и предлагала ему встретиться; обстоятельства, связанные с обнаружением трупа на свалке «Медиодия-2», нужно попытаться сохранить в тайне. Внимание журналистов наверняка привлекут жуткие детали; их будут обсуждать в новостях и утренних шоу, что, разумеется, затруднит работу ОКА. Чем меньше станет известно публике, тем больше шансов выйти на след убийцы.

— Да плевать мне, что у тебя встреча с главой полиции… Скажи Гальвесу, что у тебя срочное и важное дело. Нам надо поговорить.

Пока Элена спорила с Рентеро, пытаясь разрушить его светские планы, Сарате поставил сумку на капот машины и начал методично перебирать ее содержимое. Его удивило обилие ненужных вещей, которые Элена каждый день таскала с собой: помимо оружия, наручников и аптечки, где было все, от таблеток для улучшения пищеварения до миорелаксантов, он обнаружил сигареты и косметику, хотя Элена не красилась. Потом достал сложенный вдвое лист бумаги, исчерченный желтым карандашом. Это нельзя было назвать рисунком — просто бессмысленное сочетание линий. Сарате не стал задавать вопросов: и так догадался, кто автор этого произведения и почему оно хранится у Элены в сумке. Когда она подошла к нему, проклиная Рентеро и его отношение к работе, то увидела, что в одной руке Сарате держит ключи от машины, а в другой — заштрихованный листок.

— Еле нашел.

Сарате бросил ей ключи. Элена поймала их на лету.

— Ты ходила к ней, да? Ходила к Малютке? — Сарате помахал листком в воздухе. — Красота!

— Почему ты никогда не называешь ее по имени? Ее зовут Михаэла. И даже если тебе это кажется глупостью, для нее это большой прогресс. Если бы ты сам сходил…

— Нет, Элена. Не обижайся, что я с тобой не хожу. Но эта девочка — не наша головная боль.

Элена опустила взгляд. Как рассказать ему, что она начала оформлять опеку над Михаэлой? Необходимость признания нависала над ней дамокловым мечом.

— Ее отец недавно звонил в больницу. Григоре Николеску, помнишь? Румын-дальнобойщик. Сказал, если Михаэле станет лучше, он приедет и заберет ее.

— И отлично. Он ее отец, и девочка должна жить с ним.

— Ты правда думаешь, что он ее заберет? Да, Михаэле лучше, но она все еще в тяжелом состоянии. Невозможно за несколько месяцев забыть все, что ей пришлось пережить на ферме. Да и вообще… Зов крови, конечно, силен, но не настолько, чтобы взваливать на себя заботу о травмированном ребенке. Если он когда-нибудь и приедет, то ухватится за любой предлог, лишь бы отказаться от нее.

— Ты правда так считаешь? Или тебе хочется в это верить?

— Я хочу, чтобы Михаэле наконец повезло. После всего, что она перенесла, она этого заслуживает.

Сарате хмыкнул. Все хлопоты Элены, связанные с девочкой, он считал безумием, но ссориться не хотел. Отдал Элене сумку и отошел от машины.

— Ты куда? Нам нужно поговорить с Рентеро.

— Не нам, а тебе. Ты же у нас начальница. А я лучше пройдусь по Каньяда-Реаль. Фургон нашли там, вот и поспрашиваю, может, кто видел водителя.

Он даже не оглянулся. Элена сомневалась, что он сказал правду. Он не хуже ее знал, что жителей Каньяды бесполезно просить о содействии. От них не добьешься ничего, кроме пустых отговорок: «Не знаю», «Никого не видел», «Меня там не было»… Сарате просто избегал ее общества. Вот в кого они превращались: в пару, которая не выносит близости и не умеет говорить о том, что важно для обоих.

Проехав улицу Фердинанда IV и оставив позади аляповатое здание Главного общества авторов и издателей, Элена включила радио. Передавали песню Мины Маццини «Небо в комнате», давненько она ее не слышала. Голос Мины и знакомая мелодия перенесли ее в прошлое, на пару минут она снова стала той Эленой, что каждую ночь пропадала в караоке, а потом назначала свидания на парковке. Но сейчас из зеркала заднего вида на нее смотрела другая Элена: морщин вокруг глаз больше, но тьмы во взгляде меньше. Элена знала: частично она обязана этим превращением Михаэле. Она вспомнила, как девочка прижалась теплой щекой к ее ладони и как посмотрела на нее на прощание — пугливым робким взглядом, в котором вот уже несколько недель угадывалась просьба о помощи. Инспектор и сама не заметила, как Михаэла стала центром ее жизни. Но Элене это было по душе: она больше не хотела видеть в зеркале прежнюю версию себя.

В доме в Колонии-де-лос-Картерос Нино Браво пел «Ноэлию», и его голос заполнял всю гостиную. Сарате с банкой пива «Mахоу» в руке молча наблюдал за Сальвадором Сантосом. Асенсьон, жена Сантоса, постоянно ставила ему песни. Она рассказала Сарате, что под «Ноэлию» они с мужем станцевали свой первый танец, и теперь она надеялась, что эта мелодия по-прежнему что-то значит для Сальвадора. Надежда была совершенно несбыточной, но Сарате решил не говорить об этом Асенсьон. Сидящий перед ним в коляске мужчина с болезнью Альцгеймера давно утратил способность ходить и разговаривать; скоро он даже не сможет переваривать пищу. И все же Сарате испытывал потребность иногда навещать своего наставника и второго отца. На стенах гостиной висели фотографии, напоминавшие о временах, когда Сальвадор Сантос был для Анхеля спасательным кругом, за который тот хватался в любой трудной ситуации. На выцветших поляроидных снимках Сантос выглядел полным сил и уверенным в себе. На некоторых фотографиях рядом с ним стоял Эухенио Сарате, его старый товарищ. Невыносимо было переводить взгляд со снимков на то, что осталось от Сантоса.

Сарате не поехал в Каньяда-Реаль: он и правда понимал, что в этом нет смысла. Сейчас ему нужно было просто посидеть в тишине рядом с Сантосом и выпить немного, чтобы притушить пламя, которое пылало у него в душе, грозя перекинуться на окружающих. В последнее время Сарате часто испытывал злость, даже ярость, и много думал о насилии. Однако ему не хотелось никого бить — пусть лучше бьют его. Драка в баре, облава, в конце концов, серьезная ссора с Эленой — сгодилось бы что угодно. Он никак не мог выкинуть это странное желание из головы, хоть и понимал, что это опасно, что нужно себя сдерживать. Поэтому и пришел навестить Сантоса.

Анхель рассказал ему, как разобрался с Антоном и Хулио, убийцами Чески. Сначала задавил Антона, владельца фермы ужасов, а потом, после аварии, куском стекла прирезал Хулио. Сальвадор Сантос мог ответить ему лишь молчанием: ни похвалы за то, что убил двух мерзавцев, не заслуживавших жизни, ни упрека за то, что преступил все мыслимые границы.