Жестокие чувства - Лав Агата - Страница 3

Дверь открывается, спускается трап, но людей оттуда пока не видно. Вместо этого к самолету подкатывает черный внедорожник. Я невольно сжимаю руки в кулаки. Самолет так развернулся, что мне плохо видно пассажиров, остается ждать, когда машина привезет их к вилле.

Проходят минуты, которые заставляют сердце биться быстрее. Внедорожник выезжает на центральную дорогу, плавно приближаясь.

Кто там? Кто еще может сюда приехать?

Он?

Я и хочу увидеть Германа как можно быстрее, чтобы сделать хоть что-то и закончить этот спектакль, но и нервничаю из-за этого… Часть меня не готова вот так встретиться с ним лицом к лицу после всего, что между нами произошло.

Внедорожник достигает ворот, и те бесшумно распахиваются. Через несколько секунд машина останавливается на парковке возле дома. Дверца открывается, и я больше не дышу.

Из салона выходит высокий мужчина.

Барковский.

Я сразу узнаю его, хотя пару секунд не верю своим глазам, но затем меня резко отпускает напряжение. Я буквально срываюсь с места и бегу вниз по ступеням. Я боялась за него больше, чем за себя! Боялась, что Третьяков накажет его, что не станет ничего слушать и не простит Барковскому того, что он встал на мою сторону.

Я выбегаю ему навстречу и вижу его у машины. Его крепкий силуэт словно размывается в жарком воздухе. И только когда я оказываюсь ближе, я замечаю трость в его ладони.

Он прихрамывает…

Воздух будто застывает в моих легких.

Все внутри обрывается. Мне даже не нужно спрашивать, что случилось. Ответ очевиден. Третьяков все-таки не простил его…

– Антон, – шепчу я, но мой голос делает нервную дугу.

Я бросаюсь к нему, обнимая крепко, не стесняясь того, что на глаза просятся слезы.

– Если ты хочешь сказать «прости», то замолчи прямо сейчас, – хрипло говорит он.

Я закрываю глаза, сжимая пальцы на его рукаве.

– Что с тобой случилось?

– Это неважно, – коротко отзывается он.

Я хочу возразить, но вижу в его взгляде усталость. Это не разговор для улицы. Не разговор на ногах. Я отступаю, с трудом беря себя в руки, и показываю направление.

– Давай зайдем в дом, – говорю я тихо.

Он кивает, и мы вместе входим внутрь.

Внутри сразу чувствуется прохлада. Барковский шагает медленно, и я замечаю, как он чуть сильнее опирается на трость, когда ступает на мраморный пол. Я краем глаза ловлю каждое его движение.

Один из местных охранников едва заметно кивает Барковскому, и мне становится спокойнее от этого привычного жеста. В нем есть и уважение, и субординация. Это значит, что Барковский не потерял свое место. Несмотря на все произошедшее, он по-прежнему начбез.

Значит, статус не забрали. Только расположение Третьякова.

– Принесите воды, – негромко говорю я, и кто-то из персонала сразу уходит исполнять просьбу.

Барковский усаживается в одно из кресел в гостиной, я занимаю место напротив.

– Тебе что-нибудь нужно?

Он откидывается назад, проводит ладонью по лицу, затем смотрит прямо на меня.

– Да. Чтобы ты перестала смотреть на меня как на инвалида.

Я теряюсь, не знаю, как ответить, и быстро отворачиваюсь. Беру паузу, но потом все-таки спрашиваю:

– Ты пойдешь на поправку?

Он усмехается, взгляд становится насмешливым.

– Говорят, океан лечит.

Меня охватывает злость, но я ничего не говорю. Он решил уходить от честных ответов, тут ничего не поделаешь. Пока, во всяком случае. Барковский – самый упрямый человек из тех, кого я знаю. Но я все равно замечаю, как он скован в движениях, как порой едва заметно кривится. Для столь волевого, сильного мужчины это плохой знак. Значит, ему действительно досталось. И я знаю, какой Герман бывает в гневе.

– Зачем тебя прислали сюда? – я немного меняю тон, пряча подальше свое беспокойство, чтобы не раздражать Барковского.

– Герман больше не доверяет мне свою охрану, потому что ты для меня определенно важнее. Это его слова. Он сказал, чтобы я занимался тобой.

– То есть он прислал тебя присматривать за мной?

Я гляжу ему в глаза, на этот раз не позволяя отвернуться.

– Так он запер меня на этом острове или спрятал? – добавляю.

Барковский чуть хмурится.

– Одно другому не мешает.

В этот момент в комнату входит домработница, ставит перед ним стакан воды и бокал с соком, после чего молча уходит. Я дожидаюсь, пока она скроется за дверью, чтобы продолжить:

– Третьяков спрашивал, что было между нами?

Барковский встречает мой взгляд.

И мне все становится ясно.

Он получил свои увечья именно за эти вопросы.

Герман мог не простить даже намека на измену.

– Я сказал правду, – спокойно говорит он. – Что между нами ничего не было.

Я киваю.

– Но мне сказали, чтобы я тебя даже пальцем больше не касался. Даже по-дружески.

Я резко выдыхаю и откидываюсь на спинку кресла.

– Черт, – устало произношу я, вспоминая, как кинулась к нему. – А я полезла к тебе с объятиями.

– Да, Алина, больше так не делай.

– А он собирается прилетать сюда? Может, ты знаешь когда…

Барковский задумывается, проводит пальцем по краю стакана с водой, будто размышляя, стоит ли мне говорить.

– Эти выходные он точно будет занят, – все-таки отвечает он.

– Чем?

Он поднимает на меня взгляд.

– У него свадьба.

Я чувствую, как дыхание перехватывает. На мгновение я замираю, словно услышала что-то невозможное.

– С Марианной, – добавляет Барковский после паузы.

Следующий день начинается с резкого потока света, который проносится по комнате. Шторы с противным шелестом срываются с места, и утреннее солнце безжалостно бьет в глаза. Я зажмуриваюсь, поднимаюсь на локте и вижу Веру. Она стоит у окна, сжимая в пальцах ткань, и выглядит так, будто ей самой не по себе.

Конечно. Ее заставили.

– Это значит, что мне надо вставать? – спрашиваю я сонным голосом.

Вера кивает.

– По вашему расписанию – да, – неуверенно добавляет. – Вас уже ждут в гостиной.

Я смотрю на нее пару секунд, а потом переворачиваюсь на другой бок.

Позади слышится сдержанный вдох, как будто Вера собирается что-то сказать, но я перебиваю ее, даже не отрывая головы от подушки:

– Не утруждайтесь, Вера, вы не такой человек. Я понимаю, что у вас есть приказ, поэтому лучше позовите другую девушку. Забыла, как ее зовут… позовите стерву, в общем. Пусть она добивается исполнения приказов босса. А вы идите занимайтесь более привычными делами.

На какое-то время в комнате воцаряется тишина. Я чувствую, что Вера стоит, не двигаясь. Возможно, борется с внутренним конфликтом, но потом, видимо, принимает решение.

Я слышу ее легкие шаги, после чего раздается звук закрывающейся двери.

Вот и правильно.

Хотя утро уже испорчено. Меня снова вернули в это странное место с ужасными правилами. Я вспоминаю все то, что успело произойти, и хочется опять забраться под одеяло и забыться глубоким сном.

Но вместо этого я утыкаюсь мутным взглядом в потолок. Мысли текут неспешно, но каждая из них пропитана неприятной ясностью. Герман все продумал. Конечно, он не просто так отправил сюда Барковского. Это предупреждение. Или даже угроза.

Барковский – живое напоминание о том, как дорого может стоить мое неповиновение. Антон уже хромает. Сколько новых шрамов появилось на его сильном теле? А сколько может еще появиться…

Это в стиле Третьякова. Он очень редко опускается до прямых угроз. Он подавляет одним своим видом. В бизнесе за ним давно закрепилась определенная репутация, которая тоже позволяет не говорить лишних слов. Все и так знают, с кем имеют дело. На крайний случай Герман вместо слов предпочитает короткую демонстрацию того, на что способен.

Как сейчас. Как с Барковским.

Хотя мне не хочется верить, что Герман действительно способен зайти дальше. Барковский не просто работал на него. Он был тем, кто защищал, кто спасал. Они никогда не были друзьями, но и отношения «босс – подчиненный» у них тоже были особенные. Я всегда думала, что Барковский – самый важный человек в команде Третьякова. Но теперь… теперь я уже ни в чем не уверена.