Убийство перед вечерней - Коулз преподобный Ричард - Страница 5

– Спасибо вам большое за чай, – сказала Одри, пока Бернард и Алекс провожали их в главный зал. – Непременно приходите к нам на ланч. – Всякий раз она без особого энтузиазма приглашала хозяев, а те без особого энтузиазма благодарили за приглашение. Дальше этого дело обычно не шло.

Когда Дэниел и Одри уходили, сквозь большое окно, смотревшее во двор, падали косые лучи солнца. Это средневековое витражное окно было величественным памятником родовой славы: в освинцованных ромбах изображались гербы всех лордов и леди де Флорес и их супругов с XV по XX век. Преломляясь в витраже, солнце отбрасывало на каменные плиты рубиновые, янтарные и аквамариновые блики.

– Какая красота, – сказала Одри. – Средневековый калейдоскоп.

– Не средневековый, – поправил Алекс. – Он изготовлен в ХХ веке. Оригинальный витраж пал жертвой войны, когда в доме разместились военные. Самолет перелетел посадочную полосу, упал прямо тут и взорвался. Окно было полностью уничтожено.

– Но как хорошо, что все удалось восстановить.

– Люблю, когда звенит стекло [25], – пропел Алекс.

Ну разумеется, подумала Одри.

Одри и Дэниел прошли по гравийной дорожке к своему «лендроверу», старой развалине, которая, казалось бы, должна была выглядеть нелепо на фоне роскоши Чемптон-хауса, однако на деле смотрелась вполне органично, ибо местные аристократы, движимые своеобразной извращенной гордостью, сами нередко одевались в старье и ездили на жестяных колымагах. Он открыл дверцу, но Одри не спешила садиться.

– Дэниел, что за трупный запах?

– Где?

– Здесь, в машине. Что ты с ней делал?

– Ничего, это просто собаки… сено… и еще фазаны.

«Лендровер» ему подарили по приезде. «Это, так сказать, ваша служебная машина», – сказал Бернард, с лязгом открывая дверцу, чтобы явить взору нечто подозрительно похожее на место преступления. Дэниела состояние машины не волновало, он вообще предпочитал старые вещи новым, и слои грязи в салоне были для него старинной патиной, а вот его мать это все очень заботило, и всякий раз, прежде чем сесть, она аккуратно расстилала на жестком пассажирском сиденье те страницы «Сандей телеграф», которые не собиралась читать. Дэниел миновал подъездную дорогу и свернул на более узкую, которая вела через парк к воротам, отделявшим деревню от господских владений. На проезжую часть, поправ все правила дорожного движения, вышли крошечные ягнята и беспечно стояли, пока матери не отогнали их прочь с асфальта. Впрочем, «лендровер» двигался так неспешно, что торопиться ягнятам не пришлось.

– Ну и футболка у Алекса! – заметила Одри. – Просто вырвиглаз! А Бернард-то хоть заметил, как ты думаешь?

– По-моему, он почти все замечает. Но это, конечно, очень в духе Алекса – надеть такую футболку на чаепитие с ректором.

– Вот и я о том же. Право же, Бернард должен был сделать ему замечание.

– Возможно, он предпочитает не ввязываться в эти баталии. А может, намеренно закрывает глаза на то, чего не желает видеть. Хочет мирной и спокойной жизни.

– По-моему, он человек не робкого десятка. Как-то раз, когда в имении были посетители, одна заинтересованная солидная дама спросила его, каково это – жить в доме, имеющем историческую ценность. Бернард ответил: «Да полный трындец!» Только вместо «трындец» он употребил другое слово.

Они подъехали к воротам парка, и те открылись, как по волшебству: Бернард установил в них электрический мотор. Привратника уже многие годы не было, а привратницкую оккупировал Алекс: это было его маленькое личное имение внутри имения, здесь он мог жить и работать.

За воротами начиналась Главная улица (удачное название для единственной улицы в деревне), а вдоль нее – вереница магазинов, как в старину торговые лавки за городскими воротами: почта, универсальный магазин и чайная «Цветы» с гербом де Флоресов на вывеске. Чайную держали Стейвли, и работала она только в туристический сезон, который начинался в День открытых дверей. Рядом находился магазин Стеллы Харпер с презабавным названием «Великосветская мода». Стелла открыла этот магазин на деньги, доставшиеся ей после развода, и, хотя свое дело она начинала из чистого самолюбия, оно неплохо окупалось: все состоятельные местные дамы, включая мать Дэниела, именно здесь покупали наряды марок «Триковиль», «Джейгер» и «Кантри кэжуалс».

– Наверное, людям вроде Бернарда приходится как-то вертеться, но лучше уже вряд ли станет, – сказала Одри. – Ты бы видел, что творилось после войны, когда налоги подскочили и семьи разорились, продали имущество и переехали в Патни [26], побросав свои дома, даже если они были в порядке. Часть домов конфисковали и заколотили. Что поделать, война. Война кончилась, Дэниел, но ничто не осталось прежним.

– Кажется, де Флоресов она не слишком коснулась. Возможно, они были достаточно богаты, чтобы переждать шторм.

– Думаю, коснулась, – сказала Одри. – Война всех нас коснулась. А ты совсем ее не помнишь? Ты ведь родился во время Битвы за Британию [27]. Так что для меня это уж точно были кровь, пот и слезы [28].

– Я мало что помню. Мне же в День победы было всего пять. Все же я скорее послевоенный ребенок, чем ребенок войны. Я помню воронки от бомб. И игры, в которые мы играли: Hände hoch, Englische Schweinehund![29] Помню, в школе у нас был учитель с деревянной ногой, он говорил, что потерял ногу в битве при Эль-Аламейне [30]. И продукты по карточкам тоже помню, конечно.

И Дэниел вспомнил умирающего человека, которого посещал пару дней назад, – спокойного, в ясном сознании, но уже неспособного держать воспоминания при себе в предчувствии близкой смерти и под действием морфина. Он рассказал Дэниелу о высадке в Нормандии и о боях за деревни, лежавшие между Парижем и Руаном, о том, как он забил штыком немецкого солдата, совсем еще мальчика, даже не ровесника, и о том, как эта смерть разрасталась в его сознании с течением лет, так что под конец он думал об этом уже непрестанно. Но близким он ничего такого не рассказывал. Дэниел выяснил это, когда договаривался о похоронах с его вдовой и сыновьями: они ничего не знали. «Он хотел оставить эти воспоминания там, на войне, – сказала вдова. – Считал, что незачем нести их домой».

Но мы всё приносим домой, хотим мы того или нет, подумал Дэниел.

Вечерня погрузила Дэниела в задумчивость, и пока те немногие, кто пришел на службу, расходились в гаснущем вечернем свете, он размышлял о том, как непохож его нынешний приход на прежний и как все, включая его самого, удивились когда-то его назначению.

Все это устроила Гонория. Они с Дэниелом подружились в Лондоне, где она работала в отеле «Моткомб» прямо рядом с его тогдашней церковью. Это была церковь Святого Мартина на Киннертон-сквер, памятник англо-католического могущества 1850-х годов, похожий на осколок мануэлинского Лиссабона, чудесным образом перенесенный в Белгравию. Сначала Дэниел не понял, что ей нужно: Гонория пришла к нему в деловом костюме, который ее стараниями выглядел как haute couture, с сумкой через плечо, по виду похожей на седельную, только набитой чеками, газетными вырезками, связками ключей, пробниками кремов и парфюма: все это она зачерпнула горстью, пытаясь выудить свой органайзер «филофакс».

Ей был нужен деловой партнер и модное место для венчаний, чтобы устраивать модные торжества для модных клиентов. Церковь Святого Мартина идеально подходила не только с эстетической, но и с логистической точки зрения. Молодоженам нужно было лишь выйти через украшенный цветами западный вход и пройти совсем немного, чтобы оказаться в бальном зале отеля «Моткомб». Так что церковь и отель заключили пакт о взаимовыгодном сотрудничестве, и, когда Гонория звонила Дэниелу и говорила, мол, в такое-то воскресенье в мае будет свадьба, забронируйте, пожалуйста, церковь для венчания, он не отвечал ей, что вообще-то так не делают. Любой приходской священник, служит ли он в Вест-Энде или Ист-Энде, должен приспосабливаться к обстоятельствам, а спокойное отношение Дэниела к новым порядкам не только помогло ему значительно увеличить приходской доход, но и привлекло в церковь много новых прихожан из молодежи.