Убийство перед вечерней - Коулз преподобный Ричард - Страница 12

Дэниелу это становилось особенно очевидно, когда Одри рассказывала о войне. Она выпустилась из своей шотландской школы-пансиона на исходе тридцатых, и расцвет ее молодости пришелся на военные годы. Она сразу же записалась в Женскую добровольческую службу, где заваривала чай и нарезала сэндвичи для возвращавшихся фронтовиков, водила кареты скорой помощи и служебные машины и готовилась к оккупации – готовилась с таким воодушевлением, что была чуть ли не разочарована, когда солдаты вермахта так и не высадились с моря и воздуха на пляжи и улицы Британии. После войны она с той же энергией и азартом посвятила себя сыновьям: сначала Дэниелу, а затем и Тео.

– Рулетка! – вдруг сказала Одри. – Вот что у них там было, рулетка. Они измеряли пол!

– Кто измерял пол?

– Анна Доллингер. Говорю же, я на прошлой неделе застукала их со Стеллой в церкви. Ты был на Синоде в местном благочинии, а я заметила свет в окнах, зашла посмотреть и обнаружила, что они там ползают на карачках. А когда я – вежливо! – поинтересовалась, что это они делают, послышался звук, как будто мышеловка захлопнулась. Я уверена, это была рулетка, такая железная, как у рабочих. Они там все измеряли, они уже готовили свой план. Теперь я вспомнила – точно, был же странный звук, когда они спрятали рулетку.

Дэниел вздохнул, досадуя – но не на мать, а на женщин из цветочной гильдии.

– Пойду выгуляю собак, пройдусь, – сказал он, но мать, казалось, его не услышала.

– Я с тобой, – сказал Тео.

Дэниел снял с крючка у кухонной двери поводки: он не собирался пристегивать собак, но хотел их разбудить – они дремали возле «Аги». В это время с ними обычно не гуляли, но, увидев поводки, они мгновенно оживились.

Через заднюю дверь Дэниел выпустил собак на тропинку, которая вела к калитке и дальше, за ворота, мимо ладного, будто пряничного, домика церковного сторожа с аккуратной крытой соломой крышей и чудесным садом, за которым сторож, Боб Эчерч, ухаживал со свойственным ему тщанием. Каждый год у него как по команде зацветали вишни, затем, в свой черед, бархатцы, а летом розы – их он исправно обрезал, чтоб цвели все лето, – затем мальвы, похожие на кинозвезд тридцатых годов, потом георгины – эти наряжались скорее по моде шестидесятых, – и, наконец, по осени созревали яблоки. Все было как обычно, все в образцовом порядке. Боб работал в саду, ворошил землю вилами.

– Добрый вечер, ректор, добрый вечер, мистер Клемент.

Собаки залаяли было, но, когда Боб подошел к ограде, узнали его и продолжили патрулировать Церковный переулок.

– Добрый вечер, Боб. У вас все хорошо?

– Да, все хорошо. А это ваша новая машина?

– Нет, это машина Тео.

– Надо же, «Гольф Джи-Ти-Ай». Слава, значит, окупается?

– Ну что вы, какая слава.

– Пока еще рано об этом говорить, – сказал Дэниел. – Но вы видели его в «Тенко»? – И он сразу же пожалел об этих словах.

– Нет. Я такое не особо-то смотрю.

– Да, конечно, понимаю.

Боб был человек тихий, даже замкнутый и скорее бы прошелся голым по Рыночной улице в Браунстонбери, чем стал бы с кем-нибудь обсуждать свой внутренний мир. И все же, как и у всех людей, внутренний мир у него был, его тяжело травмировала прошедшая война – что и обнаружил Тео, когда попытался бесцеремонно залезть ему в душу.

Боб не забыл об этом случае. Снова взявшись за вилы – на руке его синела размытая татуировка десантника, – он продолжил ворошить землю.

– Не буду вас задерживать.

– Рад был вас видеть, Боб, – сказал Тео. – И передайте от меня привет… вашей миссис. До сих пор помню ее сконы.

– Я ей скажу, она порадуется.

Дэниел явственно представил, как она запихивает эти сконы Тео в глотку, чтобы он заткнулся.

Смеркалось прямо на глазах, небо меняло оттенки, и на фоне потемневшей травы ярче казались примулы по обе стороны дороги. Дэниел и Тео прошли весь переулок, собаки следовали за ними, выделывая причудливые круги. В самом конце переулка, там, откуда открывался вид на церковь, Дэниел показал брату дом Стейвли. Это было старое здание школы, выстроенное в готическом стиле кем-то из де Флоресов с целью облагодетельствовать прислугу. Однако сразу же выяснилось, что для школы оно не подходит, и, когда построили новую школу, его продали и открыли в нем приходской дом. Именно здесь юный Норман Стейвли осваивал катехизис, учился вязать морские узлы и петь «Британских гренадеров». А через сорок лет, когда де Флоресы решили продать здание, Норман выкупил его и переоборудовал в жилой дом, и, будь они с Дот на двадцать лет моложе, с радостью бы внес ее сюда на руках. Еще бы, ведь теперь он владел частью Чемптонского имения – и ясными вечерами мог сидеть на скамейке в саду с пивом и сигарой, наслаждаясь видом и чувствуя глубокое удовлетворение.

Но сегодня он не в саду, отметил про себя Дэниел, переходя по мостику через ручей, который тек параллельно Главной улице. На этом мостике они с Тео остановились.

– Ты, наверное, видел этот мост на фотографиях.

– Да, кажется. У Боба. Здесь делали фотографию в День Победы?

– Возможно. Но только Боб в День Победы еще не вернулся.

– Значит, здесь была его миссис… как ее там?

– Синтия.

– Вот-вот, Синтия. Готовит она, кстати, ужасно. Кажется, и французы на той фотографии были. Их же сразу видно. Богема. Вельветовые брюки.

Со времен королевы Виктории на этом мосту фотографировалось каждое поколение чемптонцев: здесь был самый красивый вид во всей деревне. Гости на свадьбах в белых целлулоидных воротничках и в огромных, как мельничные жернова, шляпах; юноши в военной форме, которых ждала битва на Сомме; тедди-бои и девушки в ультракоротких шортах; и даже Алекс де Флорес в гвардейском мундире какого-то из своих предков и панковских штанах.

Дэниелу нравилось время от времени патрулировать улицы: иногда, днем, он был рад посмотреть на людей и перекинуться с кем-нибудь словом, а иногда, ночью, просто обходил окрестности, как дозорный. Они прошли к дороге, ведущей к воротам имения. В окнах коттеджей зажигался свет – точно окошко за окошком открывалось в адвент-календаре, и Дэниел рассказывал Тео, кто где живет. Вот дом сестер Шерман, они раньше служили в имении, их отец был главным лесничим, обе так и не вышли замуж. Скэмпер, их джек-рассел, самая злая собака, какую когда-либо встречал Дэниел, оперся передними лапами о подоконник и глядел на улицу. При виде Космо и Хильды он зарычал, они зарычали в ответ.

– Надо тебе сходить к сестрам Шерман. Они обожают «Яблоневый переулок». По крайней мере одна из них. Не помню точно кто, кажется, Кэт.

– А почему именно к ним?

– Они прожили тут всю жизнь. Знали всех настоятелей, что служили до меня. И я уверен, если их разговорить, они тебе расскажут все подробности жизни ректоров – не только официальную версию.

Рядом с сестрами Шерман, в крохотном коттедже в конце ряда домов прежних слуг (Одри называла его «кварталом дожития») жил мизантроп Гилберт Дрейдж, а с другой стороны – миссис Доллингер. Ее дом теперь находился в частной собственности: об этом ясно говорили украшения на фасаде, которых не было бы, принадлежи он имению. В стороне от дороги стоял дом побольше, где некогда жил управляющий, а теперь – Энтони Боунесс, одновременно и член семьи, и сотрудник имения. Дом отреставрировали, чтобы он отражал статус нового владельца, но, по мнению Энтони, не слишком удачно.

– И к Энтони сходи, если будет время. Он тебе расскажет про имение, и про церковь, и про то, как тут все устроено. Он человек проницательный и много чего замечает.

– А можно я пойду с тобой, когда ты соберешься к кому-нибудь по делу?

– Смотря по какому делу.

– Мне просто надо за тобой понаблюдать. Как ты работаешь.

– Ты уже это видел.

– Да, но не наблюдал специально. Ну, представь, что я новый младший священник.

Представить это у Дэниела не получилось.

– Приезжай на следующих выходных. Тут будет День открытых дверей. Это самое важное событие в местном календаре. Главный дом и парк откроют для посещения, и тут будет полно народу.