Исчезновения - Мерфи Эмили Бейн - Страница 39

– Что ты делаешь? – спрашивает Беас, заглядывая через мое плечо.

Здесь много обведенных абзацев. Все, что нашла мама и что обнаружила после нее я. Мой список теперь растягивается на две страницы. Все вместе разложено, и картина начинает вырисовываться.

– Доктор Клиффтон сказал, что для большинства вариантов ответы находятся в литературе, – говорю уклончиво. – Многие были найдены у Шекспира.

Пролистываю еще несколько страниц, скользя глазами по словам так быстро, как только возможно. Беас возвращается к домашнему заданию.

– Мне нравится Бард, но иногда елизаветинский английский похож на попытки пробежать через грязь.

– Потом становится легче, – говорю рассеянно, дойдя до «Много шума из ничего».

Мой взгляд скользит по словам, пока не дохожу до места, обведенного мамой.

Странная дрожь пробегает по телу.

Она отметила:

Беатриче:

У меня нос заложен, душа моя, ничего не чувствую; так тяжело!

Маргарита:

Девушка – и тяжела. Сильно, должно быть, простудилась.

Беатриче:

Ах, Боже мой, давно ли ты пустилась в такие тонкости?

Маргарита:

С тех пор, как вы их оставили. А что, разве остроты мне не идут?

Беатриче:

Не знаю, что-то незаметны; ты бы приколола их к шляпе. Право, я нездорова.

Маргарита:

Приложите к сердцу припарку из Carduus benedictus – превосходное средство от стеснения в груди[6].

Carduus benedictus.

Benedictus я узнаю. «Благословенный» на латыни, мертвом языке, которому меня учила мама. Почему это слово прозвучало смутно знакомо? Мне требуется мгновение, чтобы вспомнить.

Сердце учащенно бьется, словно приближаюсь к границе чего-то, что я упустила.

Потом резко закрываю книгу мамы и хватаю свой список.

– Беас, – говорю я, – у меня есть идея.

Стучу в дверь библиотеки, мое возбуждение все возрастает.

– Входите, – говорит доктор Клиффтон.

Мы с Беас входим в комнату, озаренную светом лампы и заходящего солнца. Джордж и доктор Клиффтон склонились над грудой книг, открытых и сложенных друг на друга. Они смотрят на меня с вежливым ожиданием.

– Я читала кое-что из маминого, – начинаю. – Том Шекспира. И у меня есть теория насчет Исчезновений.

Доктор Клиффтон выпрямляется:

– Продолжай.

– Я наткнулась на этот абзац, – показываю им обведенные слова: «Пусть музыка умолкнет», переворачиваю страницу. – И здесь, когда Беатриче не чувствует запахов, Маргарет советует испробовать Carduus benedictus. Это мне напомнило о том, когда вы нашли первый вариант.

Достаю энциклопедию о растениях, которую он мне показывал ранее. Перехожу к маленькому колючему пурпурному растению.

Подпись внизу гласит: Carduus benedictus. Благословенный чертополох.

– Вы сами сказали, что на страницах Шекспира можно найти множество ответов, – напоминаю ему. Разворачиваю свои списки и разглаживаю их на его столе. – Я работала над этим. Что если… все Исчезновения можно найти здесь?

Доктор Клиффтон хмурится, просматривая мою работу.

– Впечатляюще, Айла, правда. – Размышляя, он постукивает пальцем по подбородку. – Полагаю, то, что ты говоришь, может оказаться возможным. Однако давай все продумаем как следует.

Он пробегает пальцем по написанным мною в спешке заметкам.

– Здесь все еще много чего не хватает – и с точки зрения Исчезновений и вариантов. Так сразу я не вижу Угольки или что-либо про пропавшие звезды.

– Да, – говорю, показывая на список. – Посмотрите, я думала, звезды могут быть «ночь им затемни» из «Сна в летнюю ночь».

Он делает паузу, думает.

– Но мы все еще можем видеть луну ночью, так что это кажется слишком притянутым.

Джордж смотрит через его плечо.

– А что насчет варианта Сна Майлза, с зубами? Это больше похоже на Фрейда. Сотни лет после Шекспира.

– Ну, – говорю, заикаясь: я не была готова защищать свою теорию словно в суде, – я еще не просмотрела все страницы…

– И остается самый большой вопрос: почему? – раздумывает доктор Клиффтон. – Почему это произошло здесь и сейчас? Почему это повлияло на нас, в таком далеком будущем, стало наказанием для людей и городов, которые даже не существовали во времена Шекспира?

– Ну, я не уверена, – признаю.

– Каким бы впечатляющим ни был Шекспир, он не обладал способностью заглянуть в будущее, насколько знаю. – Он смеется. – И нет исторической связи между нами и Шекспиром или даже между Стерлингом и Стратфордом-на-Эйвоне.

Я киваю. Я как-то не подумала о том, почему Шекспир был вовлечен в проклятие трех городов, которые он никогда не посещал, и через сотни лет после его смерти.

– Думаю, естественно, здесь можно найти много связей, – говорит доктор Клиффтон. – Он был достаточно плодовитым, конечно, и одним из самых влиятельных писателей в истории литературы. Но не считаю, что все это можно притянуть настолько, чтобы оно все нам объяснило.

Я киваю, чувствуя себя сдувшейся. Они пробили зияющие дыры в моей теории. Если бы она и мое эго были сделаны из ткани, они оба были бы сейчас изорваны в клочья.

Увидев выражение моего лица, доктор Клиффтон мягко добавляет:

– У тебя хорошая идея, Айла. Продолжай думать над этими строками. Может, что-нибудь и найдешь.

– Нет, вы правы, – говорю, – она ошибочная.

– Мне лучше пойти, – говорит Беас и выглядит такой же сдувшейся, какой себя чувствую я. Провожаю ее к двери и смотрю, как она уходит сквозь первые хлопья снега.

Потом закрываю маминого Шекспира и засовываю его в сумрак под кроватью, чувствуя себя по-дурацки из-за того, что рассчитывала открыть тайну Стерлинга, существовавшую тридцать пять лет.

11 ноября 1941 года

Птица: канадский поползень

Поползни строят свои гнезда в дуплах деревьев, а потом покрывают вход смолой, защищаясь от хищников.

Каждый раз, возвращаясь в гнездо, они рискуют жизнью.

Они должны выбрать правильный угол и залететь прямиком домой или попасться в свою собственную ловушку.

Добродетели – это только идея.

Но какое-то время такими же были и варианты. Такими же были и великие изобретения: всего лишь концепцией. Поэтому я начинаю подкармливать идею, прочитав все, что нашел, о мозге, анатомии, психологии, эмоциональном развитии, даже работы Аристотеля по этике, добродетели и пороках.

Читаю весь день и раздумываю ночью, когда я глубоко в грязи могил. Изображаю диаграммы на обратных сторонах страниц с моими рисунками птиц. Искра моей идеи разгорается.

Это не так уж сложно. Я привык учить себя тому, что хочу знать.

Прошу Виктора Ларкина встретиться со мной за чашкой кофе без запаха в кафе рядом с Шеффилдом. Меня раздражает то, как он пересчитывает деньги под столом и сразу же смотрит на часы. Ложкой он кладет кубик сахара в кофе.

– Я не совсем понял, зачем надо было встречаться, – говорит он сухо.

– Я слышал, вы изобрели кое-что, заинтересовавшее меня.

Ложка Виктора замирает, но кофе продолжает вращаться вокруг нее.

– И что бы это могло быть?

– Варианты Гипноза.

Он резко вскидывает голову. Теперь я завладел его вниманием.

– Как ты услышал об этом? – шипит он.

Я понижаю голос.

– Я вырос в Стерлинге и знаю все об Исчезновениях.

Он делает глубокий вдох. Я лезу в карман за своей деревянной птичкой. Ставлю ее на стол в пределах досягаемости.

– Я не собираюсь забирать у вас контроль, а хочу помочь расширить его.

Виктор пьет кофе маленькими глотками и жестом приглашает меня продолжать.

– Я тоже немного изобретатель, – говорю и глажу спинку птички. – Создаю то, что можно ввести в мозг с целью отделить Добродетели, такие как Радость, Спокойствие, Храбрость, заставить их подняться наверх подобно сливкам, потом собрать их и поместить в бутылки на продажу, чтобы использовать позже. – Я наслаждаюсь тем, как расширяются его глаза, кофе забыт и остывает на столе. – Можно сказать, экстраполяция вариантов.