Учитель. Назад в СССР 5 (СИ) - Буров Дмитрий - Страница 7

— Кому? — не понял завхоз.

— Так мужу жеж, кому еще? — удивился дядь Вася. — Ты, Егор Ляксандрыч, в корень зри.

— Не слушай ты его, Егор Александрыч, его Маша в ежовых рукавицах держит. А туда же, в корень зри, — хмыкнул завхоз.

— Ты помолчи, Григорич! И держит. Меня, ежели не держать, так я знаешь чего? — возмутился Митрич.

— И чего? Ну, чего? — подначил товарища Степан Григорьевич.

— А того! По бабам пойду! И пить начну! Маня, она все правильно делает со мной, может, оно по другому и нельзя. Куда я без Манечки своей? То-то же! — Митрич протяжно вздохнул, покрутил головой и продолжил. — Так вот слушай, чего скажу, Егор Ляксандрыч. Эта твоя, фифа столичная… верно ты мыслишь, не пара она тебя. Понагляделся я, понаслушался…. Бабу, ее воспитывать надобно. Твою так и вовсе пороть… глядишь ума наберется.

— Поздно пороть, Митрич, — хмыкнул завхоз. — Взрослая уже.

— И то верно. Батя, поди, и не порол ни разу? — утончил у меня дядь Вася.

— Вот этого не знаю. Думаю, нет. Бить детей оно вроде как нехорошо, с педагогической точки зрения, — пояснил я.

— Кто сказал? А, ну, вам учителям, оно, конечно, виднее. Но вот скажи мне, Григорич, тебя батя порол? — воззвал к другу Василий Дмитриевич.

— Порол, а как же, — подтвердил завхоз.

— Во-от! И меня порол. И что?

— Что? — не понял я.

— И что я по-твоему, Ляксандрыч, плохой человек есть?

— Хороший, Василий Дмитриевич, — заверил я.

— То-то же! А вот твоя… лахудра… дура дурой… Нет. Вот ты мне скажи, баба — она ведь что? — Митрич прищурился и поглядел на меня хитро.

— Может, кто?

— Может и кто, — согласился дядь Вася. — А я вот что тебе скажу, Егор: баба — она создание хитрое. Ей ведь как надобно? А?

— Как? — улыбнулся я.

— Что б по ейному завсегда было.

— Верно говоришь, Митрич, — согласно закивал завхоз.

— Так то и говорю. А твоя баба — молодая, дурная, не научил никто бабским-то премудростям. Пропадет она с таким-то норовом.

— Что ж за премудрости такие? — поинтересовался я, уже больно интересно вывернул разговор.

— А вот такие. Умная баба она мужиком как хошь вертит. Потому как секрет знает.

— Это какой-такой секрет?

— Какой?

Практически одновременно спросили мы со Степаном Григорьевичем.

— А такой! Умна баба, Ляксандрыч, она с мужика веревки вьет, потому подход правильный знает.

— Верно говоришь, Митрич, — согласился Борода. — Умная баба она ласкою берет. Вот фельдшерка новая — баба умная,

— Это да, — закивал Митрич, косясь в мою сторону.

— Тут глядеть в оба надо, не то уведут.

— Это точно, — подтвердил дядь Вася. — Только, думаю, не уведут.

— Это еще почему? — удивился Степан Григорьевич.

— Все потому — баба она умная, Оксана наша свет Игоревна. На правильного человека глаз положила, — хохотнул Митрич. — Ты, Ляксандрыч, не теряйся, не упусти счастья-то своего. А эту… выпроваживай обратно. Там ей самое место.

— И рад бы, Василий Дмитриевич, да никак не выпроваживается.

— Молодой ты, Егор Александрыч. Неопытный. Пожалел змею. А надо было сразу взашей гнать, — опечалился Степан Григорьевич.

— Ну, что уж теперь, — усмехнулся в ответ.

— Теперь только ждать и на глаза змеюке твоей не попадаться, -посоветовал Митрич

— Что ж мне, прятаться что ли? Нехорошо, Лиза на селе никого не знает, да и травма серьезная. Ни в магазин сходить, ни обед сварить, — поделился я своими печалью.

— За обед ты не беспокойся, — заверил Митрич — Я с Маней поговорю, чай, не обеднеем, куском хлеба поделимся. Ты, главное, работай спокойно, Ляксандрыч, детишек учи. Да вон махину вовремя сготовь.

— Какую махину? — не сообразил я.

— Лампочку Ильича, — напомнил дядь Вася.

— Сварганю, за это не переживайте, — усмехнулся, осознав, что за мужскими разговорами совсем забыл, зачем мы здесь сегодня собрались. Да и на душе, если честно, как-то оно легче стало. Словно камень скинул, выговорился.

— Ночевать куда определил, фифу свою? — внезапно поинтересовался Митрич.

— Так ключи от нового лома забрал у председателя. Туда и отправлю. Все лучше, чем у меня в одной комнатушке. Обустрою быт, чтобы все под рукой было. С утра проведаю и на работу. С обедом вот не знаю как…

— Сказал же, обед на себя возьму… Ежели чего, внук принесет… он все одно раньше со школы приходит, чем ты.

— Это да. Спасибо, Василий Дмитриевич, — поблагодарил соседа.

— Ты вот чего, Егор Александрыч… — заговорил молчавший до этого Степан Григорьевич. — Ты с фельдшеркой-то поосторожней. Хорошая девка-то…

— Хорошая, и спорить не буду, — опеши я. — Поосторожней-то к чему?:

— Побереги девку-то, наши бабы, ежели чего, кого хошь со свету сведут языками своими погаными. Уж не обидь докторшу, хорошая она. Светлая… прям как ручеек чистый… Это она с виду строгая да серьезная, а копни глубже тут-то все и вскроется…

— Что вскроется? — напрягся я.

— Душа, Егор Александрыч… душа чистая… водицу-то замутил кто-то, только-только посветлела. Не обидь, говорю. Папки с мамкой нету у нее, слыхал я. Сиротой осталась недавно, года с два как. Ни братьев, ни дядьев на защиту. Так что гляди у меня! — завхоз погрозил мне пальцем.

— Не обижу, — улыбнулся я.

От этой угрозы отчего-то на душе стало как-то тепло, что ли, легко. Будто с батей родным поговорил, которого отродясь не знал. Радостно стало на сердце, словно есть до меня, Егора-Саныча, на всем белом свете кому-то дело. О мыслях моих, о душевных переживаниях. Впервые за столько лет.

После разговора по душам я накатил с мужиками еще пару рюмок, оставил их обсуждать политику партии, пятидневку и культ личности, сам же перешел в другую часть мастерской. Последний вопрос, насчет культа, давненько занимал умы обоих друзей, если судить по репликам и началу разговора. Такое чувство, что разговор не прекращался, и начали его Митрич с Бородой давным-давно.

Разбирая подготовленные запчасти, я краем уха прислушивался к разговору, чтобы понять какие настроения бродят среди обычного гражданского населения.

— Нет, вот ты мне скажи, а, — горячился дядь Вася. — Вот придумали жеж «культ личности»! А вот товарищ Жуков заявил, что это не по заветам Маркса. Не по марксистски это. и как быть? Вот ежели нету такого этого самого понятия!

— Да что ты мне ваньку валяешь, — возмутился Степна Григорьевич. — Тыкаешь каким-то Жуковым. Он кто? Полководец? Нет! А других Жуковых я не знаю! Вот и не тыкай мне! Нету и нету этого твоего культа личности! Выдумали все, голову дурят, прихвостни капиталистические! — вещал Борода. — Ты слыхал, чего грузинские коммунисты на собрании в Москве сказали? А?

— И чего? Ну чего твои грузины сказали? — хмыкнул Василий Дмитриевич, разливая очередную порция огонь-воды.

— А того! Реабилитировать товарища Сталина и все тут! И правы они, вот я тебе чего скажу. Да! Пра-вы! — по слогам припечатал Борода. — Мы с товарищем Сталиным войну выиграли! А эти… — завхоз махнул рукой. — Я-что ни на есть сталинист и все тут. И пусть в меня плюнут, ежели откажусь! Вот так вот-то! — припечатал фронтовик.

— Дык, а я тебе чего? — изумился Митрич. — Вот ты вечно, не дослушаешь, не разберешься, а гнешь свою линию! Я ж тебе, старому тетереву, чего твержу. Товарищ Жуков с товарищами историками в самой «Правде» написал, так, мол, и так, дорогие товарищи. Несостоятельны эти ваши заблуждения насчет сталинизма. Возьмите свои слова обратно, а не то… — Митрич от души прихлопнул по столу ладонью. Стаканы звякнули, мужики замолчали, сурово глядя на нарушителей душевного спокойствия. — А не то всем покажем кузькину мать., — закончил дядь Вася.

— Брешешь, — уверено заявил Борода. — Не писали такого в «Правде».

— Это чего жеж не писали! Еще как писали! — возмутился Митрич. — Ежели не читал, так и нечего!

— Вот прямо-таки про кузькину мать? — прищурился завхоз. — Товарищи историки?